Скифский сюжет. Часть VI
Противопоставление застывшей оседлой цивилизации – «диких кочевников», или «номадов», — другой пример романтической мифологизации (не столь конфронтационный с государственной политикой, как в случае с «барабанным просвещением» и горцами). Следует оговорить, что вообще русское «скифство» отнюдь не тождественно «номадизму», номадизм – один из его второстепенных принаков, однако, привносящий очень важное. Е.А. Бобринская отмечает в этой связи: «Номадизм – не только как историческая форма быта скифских племен, но и как особое состояние духа, устремление к неизвестному, пребывающего в вечном движении, странствии – постоянный компонент скифской темы»1. Иначе говоря, именно благодаря номадизму в скифский сюжет приходят такие качества героя, как склонность к странствиям, поиску истины, неудовлетворенность всем застывшим и настоящим положенем вещей, равнодушие к собственности, ненависть к городской цивилизации. Номадизм порождает «духовного скифа» (Иванов-Разумник), которого ранее Ап. Григорьев определит как тип «лишнего человека». «Номадический» текст русской литературы, что не удивительно в свете вышеизложенного, практически синхронен с началом скифского сюжета. Он начинается с Пушкина и Гоголя – с «Цыган» и «Тараса Бульбы» и их последующей критической интерпретации в статьях В.Г. Белинского и Ап. Григорьева.
Цыгане с легкой руки Пушкина стали надолго идеальной проекцией романтических представлений об общности, народе, племени. Они стали историческим воплощением, живой метафорой «скифства» (т. е. своего рода мета-метафорой) в русской культуре второй половины XIX-первой половины XX вв. Накладываясь на образ цыган исторических, этот миф породил мощный культурный резонанс: от Пушкина к Островскому, Ап. Григорьеву, Л. Толстому, Чехову и Лескову. К началу ХХ века (Горький, Куприн, Блок и др.), цыганская тема стала настолько самодовлеющей, что несколько заслонила «скифство». Но настоящее скифство, конечно, несводимо к «цыганщине».
В поэме «Цыганы» интересно столкновение нового «романтического», «духовного» скифа, бегущего от цивилизации, со скифами «настоящими», т. е. с «естественным народом». Ю.М. Лотман и З.Г. Минц отмечали нетрадиционный разворот романтической темы у Пушкина уже в «Кавказском пленнике», когда преждевременно состарившийся духом герой противопоставлялся яркому, активному народу: «Народ в «Цыганах» — не безликая масса, а общество людей, исполненных жизни, погруженных в искусство, великодушных, пламенно любящих, далеких от мертвенной упорядоченности бюрократического общества. Яркость индивидуальности не противополагается народу, — это свойство каждой из составляющих его единиц. При таком наполнении самого понятия «народ» цыгане становятся не этнографической экзотикой, а наиболее полным выражением самой сущности народа. Не случайно народность воспринимается Пушкиным в эти годы, в частности, как страстность, способность к полноте сердечной жизни»2.
Другую идеальную проекцию представлений о народности XVIII-XIX вв. в историческое прошлое сделал Гоголь в «Тарасе Бульбе», создав романтический миф о казаках – также прямых наследниках исторических скифов.
Скифство исторических казаков осознавалось ими самими. Современный исследователь Р.В. Багдасаров пишет: «Низовья Днепра и Великий Луг к востоку от реки связывали с Гилеей, выпасом диких кобылиц, где Геракл и змеедева Ехидна зачали скифский род – лучших всадников, которых знала Эллада. Кстати, козаки время от времени напоминали о своём наследовании “скифославянским вождям” (грамота Войска Крымскому хану, 23.09.1675)»3.
Гоголевские козаки – это настоящие «хищники» (в терминологии Грибоедова), но русские и православные; это архаический мужской военный союз, открыто противостоящий «куртуазно-мещанской» европейской цивилизации в лице панской Польши. Гоголевские казаки – носители иного христианства, которое порождает не торгово-мещанскую цивилизацию, основанную на страхе смерти, но особую культуру – пастушеско-кочевую и рыцарскую одновременно, где главное – это отстаивание древней свободы и готовность в любой момент к жертве4. То есть, можно сказать, что казаки – носители раннего, «дикого», первобытного христианства – несомненно революционного по отношению к нарождающемуся буржуазному миропорядку – да и с Империей их может примирить, по Гоголю, разве что фигура почитаемого ими православного Царя. При этом историческая петербургская Империя, претендующая на роль европейской державы, как известно, боролась с казачеством, постоянно ограничивая его в правах – вплоть до ликвидации запорожцев указом Екатерины Второй.
Цыганская и казачья темы параллельны. Их появление было связано «с возникновением интереса к народу, литературному изображению народного характера, с тем специфическим пониманием природы человека и народа, которое зародилось в XVIII в. Однако оформиться эта тема смогла лишь в начале XIX в., когда стало возникать представление о мире собственности как не меньшем носителе зла, чем мир бюрократического гнета. Именно тогда возник герой-номад, цыган, бродяга, погруженный, вместо имущественных забот, в поэзию, музыку, искусство. Подлинный народ в своих высших потенциях — «племя, поющее и пляшущее». Не случайно рядом с «цыганской темой» возникает образ народа, живущего в краю песен — «стране искусства». Так возникает сначала гоголевская Украина, затем гоголевская Италия, а позже – тема Италии в русской литературе, которая дойдет до Горького и Блока как своеобразный двойник «цыганской темы». По сути дела, и казаки в «Тарасе Бульбе» — номады, которые отреклись от мира семейственного, имущественного и предались «товарийству», войне и веселью»5.
Таким образом, «Цыганы» и «Тарас Бульба» возникают на почве романтических концепций «народности», которые восходят к произведениям декабристов и спорам 10-х гг., являясь своеобразным отражением общеевропейской дискуссии о нациях и «народности» эпохи Просвещения и предромантизма. Раннее революционное христианство (у Герцена), казаки (у Гоголя), цыгане и бегущие от мещанства цивилизации, странствующие «лишние люди» (у Пушкина и Лермонтова) – «духовные скифы» — вот тот материал, из которого возникает уже собственно скифский сюжет в ХХ веке. «Скифство» в этой перспективе видится «нервом» русской литературы, одной из главных её движущих пружин.
Илья Бражников
1 Бобринская Е. Скифство в русской культуре начала ХХ века и скифская тема у русских футуристов // Искусствознание. М. 1998, №1. С. 449.
2 Лотман М. Ю. О поэтах и поэзии. Спб. 1996. 599-652. С. 608.
3 Багдасаров Р.В. За порогом: Статьи, очерки, эссе. М.: ЮС-Б, 2003. С. 89.
4 Ср.: «Свобода без порабощения, власть без наследования, война без пощады и желания выжить, разбой без корыстолюбия…» Багдасаров, указ. соч., с. 114.
5 Лотман 1996. С. 610-611.
