Культура дороги в русской мифоритуальной традиции XIX – XX вв.

Обряды ухода: проводы

Описание культуры  дороги  мы начнем с ситуации ухода: сборы и проводы в  дорогу . В этой начальной точке пути концентрируется значительная часть связанных с  дорогой  обрядов и верований. Высокая степень ритуализации поведения позволяет нам говорить об особых обрядах ухода… . Под «обрядами ухода» мы понимаем комплекс ритуальных и ритуализованных (символических, сценарно организованных) действий перед отправлением в путь.
Смысл обрядов ухода — переход человека из домашней в дорожную систему мировосприятия. Их результатом должно стать конструирование символического и нормативного комплекса, который будет затем определять поведение человека в  дороге  В ходе прощальных обрядов меняется социальный статус уходящего человека: домашний сменяется дорожным, статусом путника. Но во время сборов и проводов он пребывает в промежуточном статусе, который можно обозначить как статус «ушельца», и мы будем рассматривать особенности его поведения и социального положения.

Комплекс обрядов ухода мы условно подразделяем на проводы (куда включаем пространственно-временные их элементы) и сборы (под которыми понимаем трансформацию вещественного мира). Но прежде, чем перейти собственно к обрядовым действиям, остановимся на самой ситуации ухода — ее традиционном восприятии и символизации.

Формы подвижности

Следует перечислить основные формы передвижений, характерные для  русской   традиции : это переселения (индивидуальные, семейные и групповые), сезонная миграция (лесные и ремесленные отхожие промыслы), воинские и разбойничьи экспедиции, нищенство, странничество и паломничество ко святым местам, а также другие формы религиозно обусловленных странствий (например, вечное «бегство» старообрядцев-бегунов).

Переселения крестьян были обусловлены целым рядом стимулов, среди которых демографические (рост населения, образование и отделение молодых семей), социальные (бегство крестьян от крепостного гнета и рекрутских наборов) и духовные: уход «от греха» в монастырь или пустынь, бегство от власти антихриста, поиски Беловодья. В целом крестьянские переселения могут рассматриваться в русле процессов земледельческой колонизации, как формы, прежде всего, демографической экспансии. Разные варианты земледельческой колонизации: крестьянская, княжеская, государственная, монастырская — подробно описаны в историко-географической литературе, особенно на примере  Русского  Севера.

Крестьянские переселения имели несколько разновидностей или сценариев. Наиболее характерный из них — выселки. Молодая семья, отделившись от родительской, строилась либо в своей же деревне, либо на новом месте, за несколько десятков верст (обычно не более дня пути), кладя тем самым начало новой деревне. Если старая деревня была у большой реки, то выселки сдвигались ближе к водоразделу, вверх по течению одного из притоков, вдоль которого шла охотничья тропа, располагались охотничьи угодья данного рода и промысловые избушки, в которых новоселы и жили до тех пор, пока не построят постоянное жилище. Тут же распахивались поля под хлеб. Таким  образом , земледельческое освоение территории следовало за промысловым. Со временем к первым переселенцам присоединялись другие, а прежнее поселение вместе в утратившими плодородие полями забрасывалось. Эта модель освоения территории характерна в особенности для таежной зоны для Русского Севера.

В некоторых случаях подобная форма переселений развивалась по типу маятниковой миграции, что было связано с переложной системой землепользования. Когда новая пашня теряла урожайность, распахивали другие участки, причем нередко они располагались на том же месте, где стояла прежняя, когда-то покинутая, деревня. Длительность цикла такой миграции составляла, по разным оценкам, от 10 — 15 до 30 — 50 лет и была сопоставима со временем жизни целого поколения, так что для каждого поколения переселение выглядело разовым событием, а весь образ жизни представлялся оседлым.

Другая разновидность переселений — групповые, когда на новое место уезжали несколько семей, образуя целый обоз — переселенческий отряд. Они уезжали далеко, прощаясь с родными местами навсегда, хотя на практике значительная часть, разочаровавшись и обнищав, потом возвращалась. Такая модель характерна для освоения Сибири в пореформенный период (вторая половина XIX в.) и связана с некоторой мерой организации и государственной стимуляции. К этому близка и модель группового бегства крестьянских семей от государева ока, т.е. разных форм государственного учета: ревизий, податей, рекрутского набора. Так, в 20 — 30-х гг. XIX столетия алтайские крестьяне группами, насчитывавшими по десятку семей (ок. 40 человек), убегали в святую землю, называемую Беловодье, которую они искали на востоке и юге, за пределами досягаемости русских властей.

Еще одна характерная модель переселений связана с уходом вначале небольших мужских групп (от 2 до 10 человек, реже более многочисленных), обычно вооруженных. Подобные группы могли формироваться из крестьян, бежавших от крепостной неволи или рекрутчины, солдат, дезертировавших из армии, это могли быть осколки иноземных войск (фольклорных панов, литвы, татар и т.д.) или бунтовских отрядов. Так, основание множества деревень на Русском Севере приписывается новгородским ушкуйникам, приезжавшим грабить северодвинские селения, да так и остававшимися там жить; людям из отрядов Степана Разина, скрывавшихся в лесах после разгрома восстания, вообще неким «разбойникам» или «беглым».
В XIX — начале XX в. эта модель соединялась с моделью семейных переселений. Собравшиеся на новое жительство семьи отправляли на разведку специальных ходоков — группы мужчин от 2 -4 до 10 и более человек. Такие группы месяцами, а то и годами вели бродячую жизнь, поддерживая свое существование случайными заработками, попрошайничеством, а то и разбоем. Найдя подходящее место, эти люди перевозили свои семьи; те же, кто за время скитаний утратил связи с родиной, обзаводились семьями уже на новом месте.
Продвижение во вновь осваиваемые районы могло приобретать вид вооруженных экспедиций с последующим строительством укрепленных поселений. Здесь следует упомянуть казачьи походы на юг и в Сибирь и строительство укрепленных линий, военных поселений вдоль рубежей.

Наряду с переселениями, большое значение в крестьянском жизнеобеспечении имела сезонная промысловая подвижность. Часть жителей переселялись на время из постоянных селений в места промысла: охоты, рыбной ловли, сенокоса, сбора смолы, дикого меда или ягод, — где жили во временных жилищах (полуземлянках, избушках, зимницах) от нескольких дней до нескольких недель или месяцев. Промысловые избушки обычно ставили ближе к водоразделам (в верховьях небольших рек и ручьев), где и располагались сенокосные, ягодные, охотничьи и прочие угодья. К ним вели тропы — ворги, путики, шедшие обычно вдоль ручьев. Сезонные заготовки способствовали концентрации ресурсов большой территории в более плотно заселенных и освоенных долинах больших рек. Сено с водоразделов позволяло содержать значительное количество скота, навоз от которого способствовал продлению плодородия почв в долинах, несколько снижая необходимость регулярных переселений.
С другой стороны, сезонные перемещения нередко прокладывали путь последующим переселениям. Переселенцы двигались вдоль охотничьих троп, а новые деревни иногда устраивались на местах сенокосных угодий; до постройки постоянных домов новые поселенцы нередко жили в промысловых или сенокосных избушках.
В ту же модель сезонной промысловой миграции встраивались позднее разные формы отходничества (плотников, пастухов, шаповалов, портных и проч. специалистов) и такой своеобразный промысел, как нищенство.
В литературе XIX в. нищенство рассматривалось чаще всего в контексте благотоворительности, ставились вопросы происхождения и истории нищенства, публиковались бытовые очерки, которые нам как раз наиболее интересны. В них можно почерпнуть сведения о пристанодержательстве, этнографических особенностях быта, внешнего облика, речевого поведения, взаимоотношений в среде нищих. Внимание исследователей привлекают особые категории профессиональных нищих — старцы: слепцы, бродячие певцы, лирники (игравшие на музыкальном инструменте — лире): их арготические языки, песенный репертуар, быт, обычаи, организация сообществ, таких, как слепые артели, в которых были свои старечие короли, школы певцов и лирников и проч. В целом нищенство в разных своих проявлениях — оказалось едва ли не самым изученным сегментом “бродячей Руси”.
Довольно обширная литература посвящена отходникам, бродячим ремесленникам и торговцам.

Массовые грузоперевозки в масштабах всей Европейской России обеспечивала обозная торговля и сплав. Еще в XIX в. это были главные формы перемещения леса, муки, рыбы, даров леса (грибов, ягод, орехов, дичи), в основном, с северо-запада на юго-восток, из мест производства в места наибольшей концентрации населения, преимущественно в города, центры крупных ярмарок. Преобладающие направления — с северо-востока на юго-запад. С развитием зарубежных связей и портов на северных морях часть ресурсов перемещается в северном направлении. В этнографическом отношении интересны описания  образа  жизни, языка и фольклора бурлаков и плотогонов, а также, в качестве сравнительного материала, быта украинских чумаков, возивших обозами соль.

Наконец, нельзя не упомянуть индивидуальные формы подвижности, обусловленные духовными факторами: уход на богомолье, паломничество и странничество по святым местам. Их следует рассматривать не столько в контексте материального перераспределения, сколько как форму информационного обмена. Система святых мест играла большую роль в обмене кризисной информации и в целом в формировании и поддержании коммуникативной структуры территории.

Сложившаяся у  русских  система жизнеобеспечения, таким  образом , наряду с оседлыми занятиями, включала и многообразные формы подвижности. Передвижения обеспечивали компенсацию малопродуктивности почв за счет ресурсов территории: их перераспределения (выравнивания и, наоборот, концентрации) и вовлечении в хозяйственный оборот земель, непригодных для земледелия. Соотношение оседлости и подвижности  в   русской  культурной  традиции  символизируется через соотношение дома и  дороги , как двух неразрывно связанных пространственных категорий. В то же время, дом и  дорога  последовательно противопоставляются друг другу.

Кризисная реакция

Уход, т.е. прекращение оседлого жительства и отправление в путь, можно рассматривать как один из этнических стереотипов поведения, т.е. типовую реакцию в определенных обычаем ситуациях. Это мог быть уход на промыслы в лес или на заработки в город, в отход, по миру за подаянием, на службу в армию, в разбойники, на богомолье, в монастырь, в лесной скит, на новое место жительства, замуж, наконец, на поиски легендарного Беловодья. Разные цели предполагали разную степень ритуализации поведения и длительность прощальных обрядов. Однако, в осмыслении самой ситуации ухода можно заметить некоторые общие черты, представления, определявшие правила ее включения в культурный контекст.

Ситуация ухода  русской   традицией  артикулировалась как необычная: кризисная или праздничная, т.е. перерыв, а не продолжение повседневного порядка вещей, с чем связана и ее повышенная ритуализация. Она находила отражение в разных по жанру фольклорных текстах, но все они, как правило, представляют уход как кризисную реакцию, т.е. тип поведения в кризисных ситуациях.

Сказочный Иван (то дурак, то царевич) отправляется за тридевять земель в ситуации «недостачи», когда у него похищают невесту, у старика-отца пшеницу, у царя – золотые яблочки. ,
Былинный богатырь Добрыня, хоть и неохотно, едет во Туги горы, ко Пучай реке, потому что змей уволок княжескую дочь; кроме того, чудовище систематически вдовит молодых жен, сиротит малых детей, а богатырей погубило уже великое множество.
Кризисный характер носит и мистический уход, описываемый в зачине  русского  заговора: «Встану благословясь, выйду перекрестясь… в чистое поле». Знахарский заговор, а вместе с ним и матрица «ухода» активизируется в случае болезни (лечебные заговоры), нелюбви или неверности возлюбленного или супруга (приворотные или вредоносные), тоски, ссоры с кем-то из близких, бесплодия и т.п., — т.е. опять-таки в кризисной ситуации.

Практически те же ситуации служили стимулом к реальному уходу на богомолье, а иногда в длительные странствия по святым местам. Девушки шли на богомолье, чтобы попросить себе жениха; чаще всего такие походы предпринимались, когда подходил к концу возраст вступления в брак, а женихов все не было, и возникала опасность остаться в старых девах. Женщины давали обеты сходить на богомолье в случае болезни/смерти кого-то в семье, чаще всего детей; в случае бесплодия, супружеской неверности или охлаждения мужа. Стимулами, таким  образом , часто служило неблагополучие, преимущественно в демографической сфере, или его предчувствие. Не сумев в определенные обычаем сроки создать семью, некоторые крестьянские девушки уходили в монастырь, другие — просто в лес на отдельное жительство.

В севернорусских преданиях уход в лес населения целых деревень описывается как типовая реакция в ситуации приближения чужеземцев, разбойников, новгородских ушкуйников. Еще в конце XIX — начале XX столетия подобные предания имели хождение среди сольвычегодских крестьян. Рассказывали, будто при появлении на Двине ушкуев «начальство тогдашнее как-то раньше узнавало об этом и делало повестку по всем селениям. Крестьяне разбегались по лесам», оставляя на пороге домов угощение и немного денег, для разбойников, чтобы те не сожгли их дома.

Подобным же образом реагировали на давление со стороны властей: рекрутский набор, сбор податей или просто попытку переписи. Характерный эпизод из истории освоения Сибири. В 1631 г. верхотурский воевода должен был набрать 100 крестьянских семей для переселения из Верхотурья в Томск и другие остроги. Многие крестьяне, прослышав о «приборе», разбежались по лесам.
Алтайские крестьяне при попытке властей произвести ревизию (перепись), несколько раз убегали в свое Беловодье – мифическую святую землю, которую они искали в самой глухой тайге, в распадках за горами — главное, вне зоны досягаемости властей.
Во время гражданской войны, прокатившейся по России в начале XX в., когда людям приходилось выбирать, воевать ли за красных или белых, некоторые крестьяне уходили от этого выбора и вообще от войны. Жители Костромской области, по рассказам старожилов, спасаясь от мобилизации в Красную армию, бежали из деревень в окрестные леса. Небольшими группами они до полугода скитались по лесам, ночуя в овинах, на хмельниках, в речных и озерных избушках и стогах сена. Некоторые вливались в отряды «зеленых». Советские власти рассматривали беглых крестьян как дезертиров, посылали на поимку их карательные экспедиции.
Позднее, в Великую Отечественную, крестьяне целыми деревнями уходили в леса от немцев. Мужское население и подростки – в партизаны, а семьи с детьми, со скотом и скарбом жили в землянках, разводя огороды и расчищая в лесу узкие полоски земли под хлеб.

Уход с оседлого местожительства осознавался как типовая реакция на внешнюю (для крестьянской общины) угрозу, как со стороны разбойников и завоевателей-иноземцев, так и со стороны государства, которое также рассматривалось как внешняя по отношению к локальному сообществу сила. Но и обычный, на взгляд нынешнего исследователя, уход на промысел или переселение нередко сопровождался объяснениями: земля не родит, ее мало, большие подати и т.д.
По сообщениям корреспондентов Тенишевского бюро, в конце XIX в. девушки также уходили на заработки в города, но, как правило, «когда оне потеряли всякую надежду выйти замуж почему-либо». Стимулами к переселениям крестьян становились неурожаи, голод, отсутствие свободной земли, конфликты с родственниками — т.е. кризисные, неблагоприятные обстоятельства; во всяком случае, их они приводили в качестве объяснений. Корреспонденты Тенишевского бюро, отвечая на вопросы анкеты о поведении крестьян в случае неурожая, падежа и бескормицы, указывают такие варианты поведения крестьян, как отсылка сыновей в работники, дочерей в работницы, подростков – в пастухи и няньки (обычно в другое, более сытое, селение, другой уезд и даже губернию); уход главы семьи, иногда с молодыми сыновьями, на заработки, в отход (по деревням или в город); нищенство Христовым именем старых, нетрудоспособных членов семьи, иногда также девиц и женщин; наконец, переселение всем семейством на новое место.

Таким  образом , разные формы перехода в неоседлое состояние в народных представлениях и фольклоре фигурируют в ряду кризисных реакций. Уход в  дорогу  — переход на подвижный  образ  жизни или смена местожительства – в контексте  русской  культурной  традиции  представлялся своего рода «запасным выходом», альтернативным способом организации жизненного пути в тех случаях, когда стандартный (оседлый) сценарий по каким-либо причинам не удавалось реализовать.

Вне зависимости от цели путешествия, сама ситуация ухода обыгрывалась в обрядах как кризисная: отсюда традиционный плач на проводах («Долгие проводы — лишние слезы»), как на похоронах. С другой стороны, в ее обрядовом оформлении заметны праздничные элементы: за некоторое время до отправления в путь переставали работать, основными формами поведения становились гульба и гостьба, обмены дарами, торжественные застолья. В обоих случаях — как кризисная или праздничная — ситуация ухода выводилась за рамки повседневности. Она строилась по своему особому сценарию, заметно ритуализованному, а уходящий человек частично утрачивал свой обычный статус, переходя в промежуточное состояние ушельца, отношения с которым определялись уже не обыденными, а ритуальными правилами.

Время ухода

Обряды растягивают время ухода, это был уже не момент, а процесс, имевший заданную ритуалом темпоральную организацию. Обычай требует присесть перед дорожкой и досчитать до десяти – сделать остановку: по поверьям, если сорваться в путь сразу, смаху, то пути не будет. Рекруты в XIX в. за неделю, а то и за 1-2 месяца до призыва прекращали участие в обычных работах, начиная гулять. Около недели прощалась с родней девушка перед уходом в монастырь, приблизительно за столько же начинают готовиться к отъезду в город после каникул современные студентки. Семьи переселенцев за несколько недель, месяцев, а то и за год до отъезда начинали распродавать имущество и готовиться в путь.

Таким  образом , ритуал конструировал уход как особое состояние, промежуточное между  дорогой  и домом, а собравшийся в путь человек оказывался в это время в промежуточном статусе ушельца. Есть люди и целые общественные движения, культивирующие этот статус, продлевая его бесконечно, делая постоянным  образом  ускользающей от контроля жизни. Исторический пример — старообрядцы-бегуны, все время находившиеся в состоянии не странствия, а именно побега. Культ ухода существует и в наши дни в молодежной субкультуре, находя свое выражение в культе трассы (автостопа), выездов и психоделического трипа (духовно-химического странствия). Трансформация социального статуса в обрядах ухода представала как серия преобразований пространственно-временных и вещественных условий, т.е. находила свое выражение в пространственно-временном и предметном кодах.
Традиция  позволяла определить наиболее подходящее положение точки ухода на оси домашнего времени, а точнее — на его круге (поскольку домашнее время у земледельцев скорее циклично). Существовали правила выбора этой точки во временных циклах (жизненном, годовом, месячном, недельном и суточном).

Жизненный путь

Выражение «жизненный путь» соотносит  дорогу  со временем жизни. В обыденной народной лексике и фольклоре «жить» обозначается как ходить, топтать землю (траву), на земле топтаться, а сама жизнь описывается как  дорога : «На веку, что на долгом волоку”. В свою очередь, физические передвижения вписаны в сюжет жизненного пути, на протяжении которого периоды оседлости сменяются передвижениями, и с каждым этапом жизни  традиция  связывает те или иные их формы.

Детство — время быстрых, но хаотичных движений: в традиционном и поныне обыденном дискурсе дети бегают и гуляют, но их свободу старшие ограничивают пространством дома (младенчество), двора (раннее детство), селения — доступная территория расширяется с возрастом. Дети устраивают исследовательские экспедиции по изучению подвалов и кладбищ, походы в окружающие леса и пещеры. В детском фольклоре пространство мифологизируется: в нем выделяются «страшные» и «волшебные» места, маркируемые разными «секретиками» и прочими тайными знаками. Мифологизация снижается по мере освоения территории.
Время наибольшей подвижности — молодость. Характерные для молодежи формы поведения: досуга, предбрачных ухаживаний — описываются в терминах  дороги : парни начинают бегать за девушками и взаимно; влюбленные пары гуляют, ходят; подростки-допризывники от нечего делать шатаются по улице. Молодежные собрания называются хоровод, гулянье, катанье на лошадях и качелях, кадрель или походяче. На Урале вечернее собрание молодежи на улице называется дорожка.

Молодость — время инициационных путешествий: для парней эту роль играет служба в армии (в армию ушел), для девушек — замужество (замуж вышла, пойдешь за меня замуж? Замуж надо хоть раз сходить). Тем, кто не обрел пары,  традиция  предписывает специальные формы ухода: отшельничество, монашество, странствия по монастырям и сбор подаяний. Фактически, это формы элиминации, касавшиеся, преимущественно, девиц.
Женщины, вступившие в брак, привязаны к дому. Репродуктивная активность вытесняет пространственную, хотя нередко и определяется в терминах движения. О беременной женщине говорят: на живые ножки пошла, ходит беременная (или на сносях), уходит в декрет. С другой стороны, она тяжела, отяжелела, тяжело ходит, и чем ближе к родам, тем ощутимее эта тяжесть, которая все больше привязывает ее к месту. Со второй половины беременности вступают в силу запреты ездить и уходить далеко от дома, особенно в одиночку.

В терминах  дороги  описывают обыденные формы активности взрослых: пошел/ вышел на работу, ушел в отпуск. С  дорогой  связаны, преимущественно, мужские работы, хотя на  Русском  Севере и женщины надолго уходили к дальним сенокосам и нередко сопровождали мужей на охоте (проверяли силки).

Наконец, третий возраст отмечают два завершающих жизнь перехода — уход на пенсию и последний путь. Здесь уже имеется в виду виртуальный уход в иные потусторонние сферы, а не земное перемещение. В пространственном смысле старость неподвижна. Впрочем, и здесь есть допустимые  традицией  формы передвижений: уход на богомолье, странствия по монастырям, для неимущих и одиноких — нищенство.

Сезонные ритмы и пути сообщения

Ритмы чередования оседлости и подвижности в российских условиях во многом определялись сезонными циклами проходимости  дорог . Функционирование и даже структура дорожной сети имели сезонные различия, что связано с континентальностью климата, с резкими перепадами температур, в результате чего изменялись свойства ландшафта: реки и озера со сменой сезона превращались из основных путей в труднопреодолимые препятствия; кардинально менялись и средства передвижения. Чтобы понять сезонные ритмы передвижений, мы должны дать краткий очерк путей сообщения, которые в России традиционно подразделяются на водные и сухопутные, а последние — на зимние (зимники) и летние.

Водные пути

Основу всей структуры территориальных коммуникаций составляли водные пути по рекам, озерам и прибрежным полосам омывающих страну морей. Водные пути сообщения были наиболее удобны, особенно в лесной пересеченной ручейками и речками России. Бассейны различных рек соединялись в обширные водные системы волоками, располагавшимися в местах близкого схождения их верховий. Легкие суда перетаскивали своими силами путники, более тяжелые — конной тягой на специальных волокушах, для чего возле волоков устраивались обслуживавшие их поселения.
При Петре I началось строительство каналов, соединяющих реки Балтийского и Каспийского бассейнов. В основном же правительственные меры по улучшению водных путей сводились к углублению фарватеров на основных судоходных направлениях и разметке их специальными знаками.
Использование водных путей ограничивалось сроками навигации, составлявшими от 5,5 месяцев на Севере до 8 на юге России, где, впрочем, судоходных рек было значительно меньше. Уже в конце марта — апреле крестьяне начинали готовиться к навигации: в Сибири — на Енисее и Ангаре — строили и ремонтировали грузовые суда и легкие лодки. В Поморье с 23 апреля — Егория (день св.вмч. Георгия) — производился найм матросов на промысловые суда.
Начало навигации определялось вскрытием рек и окончательным очищением их ото льда, сроки которого варьировали, но связанные с ними обрядовые действия обычно приурочивали к определенным датам церковного календаря.
На Севере — ко дню Николы вешнего (день памяти свт. Николая, 9.05).
В Поморье в этот день совершались жеребьевки промысловых участков, строительство рыболовных заборов, найм работников-моряков и первые выезды на тони.
В эти же сроки спускали на воду вновь построенные суда, многие из которых получали имя «Свт. Николай». На каждом судне имелась икона с изображением этого святого, как покровителя и защитника в путях и на водах.
В Заонежье рыбаки в день Николы вешнего молились ему «от потопа». Около Николы вешнего вскрывались Енисей (обычно 1 — 5 мая ст.ст.) и Ангара, которая на всем своем протяжении освобождалась ото льда только к 9, а иногда и 15 мая.
Местные жители «помогали» вскрытию реки с помощью обрядовых действий: заметив начало ледохода, бросали в Ангару хлеб, «чтобы ее, матушку, пронесло бы лёхко», явно соотнося вскрытие реки с родами. Крестьянские дети во время ледохода вступали в своеобразные игры с рекой: колом отталкивались от берега и плыли на льдине, перебегали реку по льдинам, за что получали от взрослых заслуженную порку.

Водные пути вплоть до широкого распространения железных дорог были практически незаменимы для перевозки громоздких грузов на большие расстояния. Основной перемещаемый по воде груз — лес, который сплавлялся по малым рекам россыпью и однорядными плотами, а по крупным — многорядными плотами, на которых перевозили и другие грузы: прежде всего, зерно и муку, а также разнообразные товары для продажи в прибрежных деревнях.
Еще в конце XIX в. лес и лесоматериалы составляли 56% — большую часть перевозимых по воде грузов. На втором месте (15%) был хлеб.
В Европейской России основным было меридиональное направление движения грузов – с севера на юг (сплавляли лес, везли продукты лесных промыслов и рыбу), обратно – в основном, зерно (муку).

Зимник

Наиболее удобными для путешествий по России считались зимние пути сообщения. В лесной болотистой местности были деревни, куда можно было добраться только по зимнику.
Зимники — санные дороги — прокладывались, особенно в лесной зоне, чаще всего по рекам, озерам, напрямик через замерзшие болота, в основном повторяя структуру водных коммуникаций.

Установление санного пути связано в народных представлениях с определенными днями церковного календаря. В Европейской России замерзание рек ожидали ко дню свв.вмч. Косьмы и Дамиана (1.11), Архангела Михаила (8.11), св.вмч. Георгия (26.11), св.Варвары (4.12) или свт.Николая (6.12).
В народной метеорологии установление санного пути предстает как многоэтапный процесс, растягивающийся с начала ноября до первой недели декабря: «Козьма и Демьян с гвоздем», «Козьма-Демьян (или: Юрий) подмостит, Никола пригвоздит», «Козьма-Демьян с мостом, Никола с гвоздем». Возможны варианты: «Кузьма закует, а Михайло раскует» (оттепель), «Варвара мостит, Савва (5.12) гвозди острит, Никола прибивает» и т.д.
Окончательное установление санного пути и начало его активной эксплуатации в разных местах связывали с празднованием Николы Зимнего (6 декабря), когда совершались и соответствующие обряды. Устройство зимних  дорог  не требовало ни мостов, ни гатей: » Дорога  пала», — говорили на Урале об установлении санного пути. Его обустройство сводилось, главным  образом , к прокладыванию первопутка. Первый проезжающий пробивал  дорогу  повозкой, запряженной в одну лошадь, так чтобы получился плотный слой: накат или торок. На Пинеге это называлось  дорогу  мять. В Сибири и Пермской губ. впереди обоза пускали порожняком лошадей для обминки снега — они носили название дорожняки.
На крупных трактах на Алтае и  Русском  Севере расчищали широкое полотно, пользуясь специальной волокушей из трех сбитых треугольником бревен, которые волокли с помощью нескольких лошадей. По сторонам  дороги  через каждые 30 — 40 метров ставили вешки — большие еловые лапы, реже сучья других деревьев и кустарников. Вешки служили ориентирами, чтобы путник не сбился с пути, когда дорогу заметало снегом. Каждая деревня вешила закрепленный за нею участок дороги. Охотничьи тропы помечались зарубками на стволах деревьев. Зимняя дорога — это колея, след, оставленный кем-то из проезжавших. Следу нет — нет дороги. В Карелии дороги, по которым возили лес, поливали водой, чтобы долго не таяли весною. Такая дорога называлась поливная или ледянка.

По санному пути производилась вывозка леса для сплава; вывозка из лесу дров, а также сена с лугов и лесных пожен, к которым нельзя было доехать летом; завоз припасов на золотые прииски, в промысловые избушки в местах охоты и рыбной ловли. В города отправлялись обозы с хлебом, мороженой рыбой и рябчиками, везли товары на ярмарки.

Разрушение зимнего пути обозначали весенние праздники: в Западной Сибири — день Алексея Теплого или Алексея Божьего человека (св. прп. Алексея, 17.03) или Благовещение (25.03), причем считалось, что путь рушится не в само Благовещенье, а за неделю до или неделей позже этого срока. В Поморье считалось, что зимний путь рушится в день Родиона Ледокола (ап.Иродион, 8.04), Орины-«разрой берега» (15.04), либо св.вмч. Георгия Победоносца (23.04). В эти же дни начинали готовить летние средства передвижения: «Алексей Теплый — Покинь сани, ряди (ладь, готовь) телегу. Сани на поветь. Выверни оглобли из саней».
Возвращение с зимних промыслов: лесных, рыболовных, отхожих — обычно происходило по последнему зимнему пути (старались успеть до распутицы), так что жители собирались домой к празднику Пасхи и весеннему севу. Весна считалась неподходящим временем для поездок, поскольку большинство дорог в это время непроезжие.

Летние дороги

Летние сухопутные дороги чаще всего проходили вдоль рек, а охотничьи тропы в лесу — вдоль ручьев и мелких притоков, в основном повторяя структуру зимних путей.
Начало функционирования летних дорог связывали с окончанием весенней распутицы, длившейся от 1 до 3 недель, и церковными праздниками: Пасхой, днем св. вмч.Георгия или свт. Николая. Даже в относительно южной Владимирской губ. дорога устанавливалась только к 6 — 15 мая.
В лесной зоне дороги требовали ежегодного подновления, прежде всего, мостов, которые приходилось ремонтировать, а то и заново строить после каждого паводка. Проходимость же сухопутных дорог определялась именно исправностью мостов и переправ. В Сибири, в Приангарье, дорожные работы производились крестьянами с 10 июня, в Европейской части — обычно в мае. Небольшие дороги и тропы приходилось время от времени расчищать от леса. Вдоль больших дорог расчищали широкие полосы по обочинам, что требовалось для просушки дороги, прогона скота, объезда в случае поправки основной дороги, а также для складывания лесоматериалов. Обочины не косили и не запахивали, оставляя траву для прокорма лошадей. Вдоль дорог делались канавы для стока воды и высаживались аллеи для указания пути, особенно в зимнее и темное время.

Обязанности по расчистке и ремонту дорог определялись обычаем и официальными установлениями. «Уложением» Алексея Михайловича (1649 г.) обязанность по устройству дорог возлагалась на владельцев вотчин. Они должны были в пределах своих вотчин обеспечивать починку гатей, мостов и перевозов. В случае неисправности они должны были компенсировать убытки, причиненные проезжающим служилым и торговым людям.
Официально дороги делились на тракты, состоявшие в ведении Министерства путей сообщения; губернские и уездные, находившиеся в ведении земств (а в неземских губерниях — губернской администрации); наконец, проселочные, которые находились в ведении полиции и починкой которых занимались сельские общества.
В простонародном же языке различались дороги большие (почтовые и торговые), малые (уездные) и проселочные. Разделялись они и по способу передвижения: пешая (тропа), верховая, гужевая; а также по покрытию: простая или битая (торная); поливная; столбовая, мерная, с верстами; саженная или просадью, обсаженная деревьями; шоссейная; железная, она же гарёвая.
К концу XIX в. починка дорог входила в число земских повинностей. Распределялась она по домам (а не подушно), т.е. ежегодно на починку дорог каждое домохозяйство должно было выделить одного человека, иногда с подводой.

С установлением сухопутного пути был связан весенний пик ухода на разные промыслы: ко дню св.вмч. Георгия (23.04) или Николы Вешнего (9.05) был приурочен найм пастухов, домашних работниц (казачих) и нянек на летний сезон. Следующий сезонный пик ухода — середина лета: Петров день (день свв.ап. Петра и Павла, 29 июня), когда жители севернорусских деревень отправлялись, нередко целыми семьями, на дальние покосы, а сибирские жители — на охотничьи промыслы. С Петрова дня в Приангарье возобновлялась охота на дичь (после прекращения на время кладки яиц), начинался сезон охоты на маралов. В Поморье начинался отъезд мужского населения на осенний мурманский промысел.

По летним дорогам шли обозные перевозки между лесной и степной зонами: с севера к южным морям везли продукты лесных промыслов, с юга — соль и каспийскую рыбу. В конце теплого времени года в Уральских степях огромным войсковым обозом перекочевывали казаки – в низовья р.Урал и на Каспийское море, на плавни (рыболовную путину). Этот обоз включал до нескольких сотен и даже тысяч телег, двигаясь по степи «семью дорогами», «семь хвостов из телег одна за другой». Эта перекочевка была приурочена к срокам осеннего хода рыбы в уральских реках. Основная плавня начиналась приблизительно в двадцатых числах сентября (ст.ст.), так чтобы вернуться назад еще в теплое время, до наступления распутицы и зимних буранов.

Наименее благоприятен для передвижений, как на севере, так и на юге, период межсезонья, когда весенняя и осенняя распутица делала непроезжими проселочные и часть прочих грунтовых дорог. Тем не менее, уход на промысел и по другим надобностям часто был приурочен к осени, как правило, к Богородичным дням: Успенью Пресвятой Богородицы (15 августа), Рождеству Богородицы (8.09) и Покрову (1.10). Это было связано с окончанием основных земледельческих работ, сбором урожая и началом его обработки (чему были посвящены и многие отхожие промыслы).
Основные же поездки начинались с Покрова. В это время охотники во всех лесных губерниях России отправлялись в зимовья, иногда несколько месяцев промышляя в тайге. С Успенья – Покрова в Поморье начинался очередной лов семги; на Кандалакшском и Поморском берегах – сельдяной промысел. На Онежском и Зимнем берегах – лов наваги и камбалы, на Карельском – сигов, на Летнем – белухи, а в селениях Зимнего берега – еще и речной и озерный промысел сига и пеляди.
После Покрова отправлялись на работу отходники – шерстобиты, швецы (портные), сапожники, серповщики и прочие ремесленники, чей род занятий был связан с обработкой продуктов сельского хозяйства и изготовлением орудий для него.
К осени приурочен был в дореволюционной России рекрутский набор (сейчас – осенний призыв солдат на срочную службу).

В целом можно заметить, что уход трудоспособного населения, как правило, приурочен к перерывам земледельческого цикла, кроме, пожалуй, тех случаев, когда промыслы (рыболовный или охотничий) были главной формой жизнеобеспечения, вытесняя земледелие. Пример — Поморье. Тем не менее, во время сева, сенокоса и жатвы все, а особенно трудоспособные крестьяне старались быть дома.

Сезонная цикличность передвижений несколько сглаживается по мере развития железных дорог. В 1838 г. открылось паровозное движение по Царскосельской железной дороге. В феврале 1842 г. вышел Высочайший указ о строительстве за счет казны железной дороги из Петербурга в Москву. К началу 1899 г. для общего пользования открыто уже 39787 верст железнодорожных линий. Впрочем, несмотря на то, что железные дороги функционировали круглогодично, их протяженность была еще слишком мала для Российской территории, к станциям грузы необходимо было подвозить, пользуясь все теми же малоустроенными летниками и зимниками (расстояние подвоза до жел/дор. станции составляло до 90 верст), проходимость которых была подвержена сезонным колебаниям.
С 1817 г. начинается строительство шоссейных дорог, достигшее большого размаха в 1836 — 1855 гг.

Татьяна Щепанская, этнограф, социоантрополог, кандидат исторических наук, ст.научный сотрудник в Музее антропологии и этнографии им. Петра Великого РАН.

Вам также может понравиться

Добавить комментарий

Ваш email не будет опубликован. Обязательные поля отмечены *

Вы можете использовать данные HTML теги: <a href="" title=""> <abbr title=""> <acronym title=""> <b> <blockquote cite=""> <cite> <code> <del datetime=""> <em> <i> <q cite=""> <s> <strike> <strong>