Зачастую вопрос о «генеалогии» трактуется как вопрос об историческом происхождении или преемственности явления или процесса. Тем не менее, генеалогия представляет из себя метод, отличный от того, что можно было бы назвать поиском корней или поиском последовательностей в структуре явления или события. В философском дискурсе наиболее примечательны два автора, которые уделяли особое внимание генеалогии как методу, и, в итоге, трактовали генеалогию как некие отношения, которые позволяют процессу или явлению быть «самим собой», т. е. иметь отношение явления «к самому себе» как к «себе самому». Этими авторами являются Фридрих Ницше, выстраивающий «Генеалогию морали» [Ницше Ф. Генеалогия морали /Фридрих Ницше По ту сторону добра и зла. Избранные произведения. В 2-х книгах. Книга вторая. Итало-советское издательство «Сирин», 1990. С. 3-149.], как особый метод, и Мишель Фуко, который, вслед за Ницше, разбирает «генеалогию власти» [Фуко М. Ницше, генеалогия, история / М.Фуко. Ницше, генеалогия и история // Философия эпохи постмодерна: Сборник переводов и рефератов. – Мн.: Изд. ООО «Красико-принт», 1996. С.74-97]. Оба философа указывают на то, что генеалогия вытекает из отношений внутри явления или процесса, «раскручивая» его.
Ницше строил «Генеалогию морали», выводя ее из трех основных рассматриваемых им постоянных, которые определяют «жизнь» морали: ressentiment (фр. «негодование», «озлобление», злопамятность»), «вина», «нечистая совесть», как подавление инстинктов жестокости и агрессии, и аскетизм, как регенерированная воля к тотальному господству. Связь этих трех элементов и порождает, по Ницше, мораль. Фуко, исследуя «генеалогию власти», а по сути, генеалогию европейской культуры и истории, выстраивает ее на трех элементах, отношения между которыми и определяют то, что находится перед субъектом и видится ему как «исторический процесс». Для Фуко генеалогия это отношение между «властью», «знанием» и «телом», которые, в его рассмотрении, не обладают свойством некоего логоцентризма, а история как процесс более попадает в русло «игры», отсылая к синергетике, теории хаоса, или к образу «Лотерея в Вавилоне» Борхеса.
Т.е., на примере этих двух авторов, можно утверждать, что генеалогия это не «корень» и не «преемственность», но это связь и отношения, имманентные явлению или процессу, своего рода его «энтелехия» (Аристотель) [Аристотель Физика. Сочинения в 4-х тт. Т.3: Перевод / Вступит. Статья и примеч. И.Д. Рожанский. М., Мысль, 1981. Книга 1. С. 61-82]. Генеалогия в этом смысле попадает в семантическое поле «становления», которое рассматривается не как движение «от одного состояния к другому состоянию», но как ницшевское возвращение одного и того же (что в какой-то мере обращает внимание на «миф о вечном возвращении», который находится в центре внимания у Мирча Элиаде [Элиаде М. Космос и История. М., «Прогресс», 1987.]).
Таким образом, можно говорить о генеалогии, как об отношении, посредством которого и происходит повторение «самого себя через самого себя», т. е. становление, а, следовательно, и определение структуры процесса или явления, определение его «телесности», как состояния «здесь и сейчас», что, возможно, весьма близко к Dasein Мартина Хайдеггера.
Исторический и генетический метод или подходы к изучению процессов или явления, в этом случае, это уже методы, которые стремятся исследовать не полную их глубину, но обращают скорее свое внимание на «временную» интерпретацию, предполагая наличие видения или мнения о «развитии» или «прогрессе». К примеру, Владимир Пропп, изучая морфологию сказки, указывает именно на исторический и генетический методы, пользуясь которыми он выстраивает структуру сказочного повествования. Историческое исследование изучает развитие явления [Пропп В.Я. Исторические корни волшебной сказки. Составление, научная редакция, текстологический комментарий И.В. Пешкова. М.: Издательство «Лабиринт», 2010., 332 с.], выстраивая логику его развития как последовательность событий, интерпретируемую в проекциях линейной модели времени — от «настоящего» к «прошлому» и от «прошлого» к «будущему». Генетическое исследование подразумевает поиск изначального состояния явления, его первоосновы и изучение его как процесса [Там же]. И в этой связи морфология, с позиции исторического или генетического метода, есть реконструкция глубинной, общей структуры, процесс интерпретации, предложение модели повествования, но не собственно «морфология», как имманентная себе реальность, путь к которой открывается через идентификацию мира посредством конституирования образов, через своего рода воображение, imaginare («социология воображения» — Жильбер Дюран). Следовательно «истинная морфология», как учение о форме, открывается через генеалогию, т. е. через «содержание», которое имманентно повествует о себе в мир, делая явление или процесс «тем-что-оно-есть». Так, книжный шкаф является именно «книжным», т. к. в нем находятся именно книги или нахождение их там предполагается, или, что не менее важно, представляется или воображается. И если описывать кратко сущность генеалогического подхода, то он представляет собой:
— обнаружение конституирующих данное явление констант, имманентных ему;
— нахождение «энергетического» принципа связи этих констант, позволяющий явлению быть «всегда» именно этим, а не другим явлением;
— выяснение способа самоорганизации и воспроизведения явления как целого, т. е. обнаружение морфологии.
В графической метафоре генеалогию можно было бы изобразить в виде двойной спирали, рукава которой выходят из одной сингулярности.
(Продолжение следует)
Виктор Рябов
Эксперт Центра Льва Гумилёва
Сочи