В 1943 г., находясь в нацистском концлагере, самобытный немецкий философ Вальтер Шубарт написал проникновенную книгу «Европа и душа Востока», где предрек гибель прометеевского (западного) человека и восхождение нового человека иоаннического (русского) типа:
«Наше время часто сравнивают с эпохой падения Рима. И не зря! Но не следует думать только о сходстве теневых сторон. Есть и сходство светлых. Тогда тоже силы Востока и Запада с судьбоносную мощью напирали одна на другую. Греческие и египетские учения дошли до парфян и китайцев… то была эпоха противоречий, падений и преодолений, смерти, разложения, но – и мессианского обетования. Таков и ХХ век. Грядет новый апокалипсис, а с ним Страшный Суд и Воскресение. Прометеевский человек уже отмечен печатью смерти. Да явится иоаннический человек!»
Такая постановка вопроса была совсем не нова, если учесть, что за несколько десятилетий до него русский ученый-естествоиспытатель Николай Яковлевич Данилевский провозгласил в своем «катехизисе славянофильства» гибель западной цивилизации под гнетом собственных пороков и внутренних противоречий и выход на арену мировой истории славянского культурно-исторического типа. Спустя полвека его тезис продолжил скромный немецкий учитель математики Освальд Шпенглер, имя которого после выхода в свет его «Заката Европы» стало греметь мир.
Вскоре среди ученых и интеллектуалов начались оживленные дискуссии о влиянии концепции Н.Я. Данилевского на теорию высоких культур О. Шпенглера. Заимствовал ли немецкий автор саму идею у своего русского предшественника, ведь пересечения точек зрения у двух консервативных мыслителей буквально на каждом шагу – это и неприятие дарвинизма, и видение будущего России и славянства, и неприятие либерализма, и сам теоретический подход в морфологии мировой истории… Попробуем разобраться в этом вопросе, чтобы если не поставить все точки на «i», то дать стимул для дальнейших научных изысканий и дискуссий.
Методология теории культурно-исторических типов
Н.Я. Данилевского
В своем фундаментальном труде «Россия и Европа: Взгляд на культурные и политические отношения славянского мира к германо-романскому» Н.Я. Данилевский изложил культурную модель культурно-исторических типов – автономных и духовно непроницаемых друг для друга организмов. Эта концепция была им выдвинута к качестве альтернативы отрицаемой мыслителем теории единого человечества как субъекта всемирно-исторического процесса.
До Н.Я. Данилевского в историософии, также как и до Кювье в естествознании, доминировали принципы механического деления народов по внешним признакам, по климату стран, им населяемых. Так, упоминаемый Н.Я. Данилевским шведский исследователь Ретциус пытался «поделить» все человечество на «длинноголовых» и «короткоголовых». По существу эта расистская теория утверждала неполноценность славян и превосходство германцев, не говоря уже о своей антинаучности.
К своей теории культурно-исторических типов Н.Я. Данилевский пришел, отталкиваясь из следующих соображений. Он считал господствующую тогда хронологию по ступеням развития (Древность, Средние века и Новое время) искусственной и морально устаревшей. По аналогии с естественными науками он пытался заменить ее новой органической схемой.
По мысли Н.Я. Данилевского, обычное деление истории по ступеням развития (то есть на древность, средневековье, новое время и пр.) противоречит правилам естественной системы, так как не включает в себя всего многообразия исторических явлений и взаимосвязей. Он предложил новое деление истории, основанное по аналогии с естественными науками, — деление по типам организации. Он считал, что естественные науки, в первую очередь зоология и ботаника, уже сумели развить эту систему. А сам Н.Я. Данилевский был как раз незаурядным ботаником и зоологом. Он писал по этому поводу: «…Растения и животные представляют собой не хаос разнообразных случайных форм, которые можно было бы так или иначе группировать,.. а суть выражение глубокого внутреннего плана, как бы воплощение творческой идеи во всем ее разнообразии, какое только допускалось как внешними условиями, так и внутреннею сущностью самой идеи. Оказалось, что все эти формы располагаются по степеням их сродства (то есть по степеням отношения между их сходствами и различиями) на группы определенного порядка, названные родами, семействами, отрядами, классами и, наконец, типами растительного или животного царства».
Н.Я. Данилевский пояснял, что «эти типы не суть ступени развития в лестнице постепенного усовершенствования существ,.. а совершенно различные планы, в которых своеобразными путями достигается доступное для этих существ разнообразие и совершенство форм, — планы,.. не имеющие общего знаменателя…это, собственно говоря, величины несоизмеримые…».
По мнению Н.Я. Данилевского, естественная группировка исторических явлений также невозможна без аналогичного различия ступеней развития от типов развития. Отсутствие данной градации он считал большим минусом тогдашней исторической науки. Он писал по этому поводу: «…Деление истории на древнюю (с одной стороны) и среднюю и новую (с другой стороны) точно также не удовлетворяет первому требованию естественной системы, как деление растений на явнобрачные и тайнобрачные»
Таким образом, деление по ступеням развития Н.Я. Данилевский допускает только внутри одного определенного культурно-исторического типа. И вообще это деление подчиненное, главное же – в самом различии культурно-исторических типов как отличающихся друг от друга типов организации в сфере науки, искусства, религии, политики и пр. Если же применять термины Древний мир, Средние века к всемирной истории, то по Н.Я. Данилевскому они не имеют смысла. Только каждый отдельный культурно-исторический тип имеет свое Средневековье, свое Новое время. Он писал: «Собственно говоря, и Рим и Греция, и Индия и Египет, и все исторические племена имели свою древнюю, свою среднюю и свою новую историю, то есть как все органические, имели свои фазисы развития, хотя, конечно, нет никакой надобности, чтоб их насчитывалось непременно три – ни более ни менее… Так и история Европы имеет настоящую, свою собственную, не основанную на перспективном обмане древнюю историю во временах, предшествовавших Карлу Великому, когда выделялись и образовывались из нестройного хаоса,.. новые народности и государства, представлявшие тогда только зародыш тех начал, разработка и развитие которых составит главное содержание средних, отрицание же и отвержение – главное содержание новых веков»
Периодизация истории у Н.Я. Данилевского такова. Он предлагал отказаться от традиционного деления мировой истории на Древнюю, Среднюю и Новую и заменить ее на обособленные естественные группы – культурно-исторические типы, которые представляют собой совокупность народов, объединенных общими языковыми, этническими и часто религиозными признаками. Каждый культурно-исторический тип проходит в своем развитии три этапа – племенной (длится примерно 1000 лет), государственный (пределах 400 лет) и период цивилизации (50 – 100 лет). После этого его активность угасает, и он впадает либо в «апатию отчаяния», либо в «апатию самодовольства» и гибнет. Он расположил умершие культурно-исторические типы в следующем хронологическом порядке: египетский, китайский, ассиро-вавилоно-финикийский, халдейский, индийский, иранский, еврейский, греческий, римский, аравийский. Кроме того, он выделил два американских типа – мексиканский и перуанский, которые не закончили своего существования и погибли насильственной смертью. Кроме того, действующими в 19 веке были, по мнению Н.Я. Данилевского, два культурно-исторических типа – германо-романский (европейский) и набирающий силы славянский, который был моложе европейского примерно на 500 лет.
В этой связи вызывает вопросы отрицание Н.Я. Данилевским автохтонности византийского культурно-исторического типа, особенно это странно в связи с тесными культурными связями Руси с Византией. Следует признать этот факт недоработкой мыслителя.
Что касается определения культурно-исторического типа, то Н.Я. Данилевский напрямую его не дает, но в пяти законах их развития дает описание атрибутов такого типа. Эти законы звучат следующим образом:
«Закон 1. Всякое племя или семейство народов, характеризуемое отдельным языком или группою языков, довольно близких между собою для того, чтобы сродство их ощущалось непосредственно… составляет самобытный культурно-исторический тип…
Закон 2. Дабы цивилизация, свойственная самобытному культурно-историческому типу, могла зародиться и развиваться, необходимо, чтобы народы, к нему принадлежащие, пользовались политической независимостью.
Закон 3. Начала цивилизации одного культурно-исторического типа не передаются народам другого типа. Каждый тип вырабатывает ее для себя при большем или меньшем влиянии чуждых, ему предшествующих или современных цивилизаций.
Закон 4. Цивилизация, свойственная каждому культурно-историческому типу, только тогда достигает полноты,… когда разнообразны этнографические элементы, ее составляющие, — когда они… пользуясь независимостью, составляют федерацию или политическую систему государств.
Закон 5. Ход развития культурно-исторических типов всего ближе уподобляется тем многолетним одноплодным растениям, у которых период роста бывает неопределенно продолжителен, но период цветения и плодоношения – относительно короток и истощает раз и навсегда их жизненную силу»
Н.Я. Данилевский разделяет античный тип на два отдельных – греческий и римский. Западноевропейские же народы Н.Я. Данилевский выделил в отдельный тип западноевропейский культурно-исторический тип (германо-романский). Это подтверждает его основную идею политическую об антагонизме России и Европы. Кстати, данное мнение Н.Я. Данилевского, что Западная Европа является отдельным культурно-историческим типом с единой исторической жизнью и общей материальной и духовной культурой, совпадает с позицией О. Шпенглера, считавшего Западную Европу замкнутой в духовном отношении культурой.
Таким образом, Н.Я. Данилевский на основе естественной системы истории вывел принцип множественности автономных культурно-исторических типов, поставив их на место единого человечества, идею всемирной истории он заменил идеей параллельного развития различных культур.
Интересна позиция Н.Я. Данилевского о взаимодействии различных культурно-исторических типов. Н.Я. Данилевский считает, что каждый тип духовно изолирован от других, создает свой индивидуальный стиль жизни. Но при этом различные параллельно развивающиеся типы взаимодействуют друг с другом различными образами. Вообще Н.Я. Данилевский разделял культурно-исторические типы на уединенные, не передающие плоды своей деятельности другим типам (халдейский, китайский, индийский и пр.), и преемственные, способные передавать свое наследие другим (греческий, римский). Так как ни один из культурно-исторических типов не способен к безграничному развитию, то поэтапное накопление достижений нескольких поочередно сменяющих друг друга на исторической арене преемственных типов – греческого, римского, германо-романского, славянского и вылилось в прогресс в науке и технике, которым отличался весь западный мир в XIX веке. При этом, как нам кажется, утверждение Н.Я. Данилевского об уединенности, скажем китайского и индийского типов не совсем правомочно. Оно объясняется недостаточной степенью знакомства тогдашних ученых с достижениями этих великих цивилизаций Востока. Достаточно вспомнить про Великий шелковый путь, о немалом количестве китайских изобретений, проникнувших через монголов в Европу, о развитии техники и государственной организации Китайской империи в то время, когда западноевропейская культура только зарождалась на развалинах античного мира, наконец, о проникновении буддизма из Индии в Китай и далее в Японию. Следует заметить, что сами китайцы, например, считали только свою культуру «настоящей», а другие народы, по их мнению, были «варварские». По нашему мнению, вообще ход жизни великих цивилизаций Востока – в первую очередь Китая и Индии – ставит вопрос о правомочности обязательного уподобления всех культурно-исторических типов многолетним растениям, плодоносящим только один раз в своей жизни. Не следует ли по аналогии с разнообразием растительного мира и культурно-исторические типы видеть как разнообразные культурные организмы с различной длительностью племенного периода и различными циклами плодоношения?
Взаимодействие культурно-исторических типов Н.Я. Данилевский определял как «пересадку», «прививку» и «удобрение».
«Пересадка» имеет место обычно при колонизации, например, в случае открытия Америки, походов финикийцев. Это тотальное распространение универсальной формы цивилизации на почву тех народов, которые не способны сопротивляться такому насаждению. Именно таким образом «финикияне передали свою цивилизацию Карфагену, греки Южной Италии и Сицилии, англичане – Северной Америке и Австралии»
«Прививка» — это своего рода передача культуры без учета специфики народов, подвергающихся «цивилизированию». Примерами такого рода воздействия можно считать Александрию в Египте, римские поселения в Германии и Галлии, европейский Санкт-Петербург среди ижорских деревень. Как выразился А.В. Белов, «при прививке привитый глазок продолжает жить своей жизнью, а дичок – своей».
Сам Н.Я. Данилевский о прививке писал так: «Надо быть глубоко убежденным в негодности самого дерева, чтобы решаться на подобную операцию, обращающую его в средство для чужой цели, лишающую его возможности приносить цветы и плоды».
Свои самобытные и уникальные цветы и плоды, добавим мы. Тип, подвергнувшийся «прививке», превращается в человеческий материал, питательную среду для развития другого культурно-исторического типа. Первые два типа воздействия Н.Я. Данилевский не считал продуктивными.
«Удобрение» же, напротив, способствует и развитию и того типа, который «удобряет», и того типа, который подвергается «удобрению». Это самый плодотворный метод воздействия, при котором обычно развитой культурно-исторический тип воздействует на более молодой. Это своего рода творческая переработка достижений, накопленных предыдущими культурно-историческими типами. «За организмом остается его специфическая образовательная деятельность; только материал, из которого он должен возводить свое органическое здание, доставляется в большем количестве и в улучшенном качестве, и результаты выходят великолепные».
Но, знакомясь с ценностями другого типа, данный культурно-исторический тип может взять лишь то наследие, которое находится «вне сферы народности». Основы народного духа не заимствуются, каждый культурно-исторический тип должен создавать свои основы самостоятельно.
При «удобрении» культурно-исторический тип сохраняет свою уникальную созидательную способность, перерабатывая под своим углом зрения результаты деятельности предшествующих или параллельных типов. Это – переработка творческая, осмысленная при сохранении уникального культурного бытия (религия, искусство, политика). Этим и обусловлена плодотворность влияния более развитого культурно-исторического типа на более молодой тип. Таким образом, области гармоничного заимствования должны ограничиваться в основном научными и техническими достижениями, так как они стоят вне культурной самобытности.
Ограничивая принцип непередаваемости культурных начал, Н.Я. Данилевский смотрел намного шире О. Шпенглера, который отрицал всякую историческую преемственность.
Как уже было сказано, Н.Я. Данилевский уподобляет развитие культурно-исторического типа жизни растений и применяет к нему категории биологии – рождение, созревание и смерть. Им соответствуют периоды жизни культурно-исторического типа – племенной период, период государственности и период цивилизации.
В течение племенного периода (1000 лет и более) собирается запас сил для будущей деятельности и формируется архетип данного культурно-исторического типа, который и определяет всю его оригинальность. В государственный период народы, входящие в данный тип, строят и защищают свою государственность, без которой не может существовать цивилизация. Наконец, вслед за государственным периодом следует этап цивилизации, когда данный культурно-исторический тип, построив свою государственность, проявляет себя преимущественно в области культуры, науки и искусства соответственно своим духовным задаткам, накопленным еще в племенной период. Цивилизационный период — период деятельный, когда данный тип «плодоносит», растрачивая свой потенциал.
Н.Я. Данилевский был уверен в однократности каждого культурно-исторического типа и в полном его угасании после окончания периода цивилизации. В цивилизационных периодах каждого мертвого культурно-исторического типа Н.Я. Данилевский усмотрел две характерных эпохи – эпоху апогея творческих сил («цветение») и эпоху накопления их результатов («плодоношение»). Хронологически они всегда следуют друг за другом.
На основе культурной хронологии по Н.Я. Данилевскому можно определить и фазу развития как развивающегося, так и уже умершего культурно-исторического типа. Вот что писал Н.Я. Данилевский о хронологическом анализе: «Рассматривая историю отдельного культурного типа, если цикл его развития вполне принадлежит прошедшему, мы точно и безошибочно можем определить возраст этого развития – можем сказать: здесь оканчивается его детство, его юность, его зрелый возраст, здесь начинается его старость, здесь его дряхлость, или, что то же самое, разделить его историю на древнейшую, среднюю, новую, новейшую и т.п. Мы можем сделать это с некоторым вероятием, при помощи аналогии, даже и для таких культурных типов, которые еще не окончили своего поприща».
Таким образом, мы видим, что Н.Я. Данилевский фактически признает морфологическое родство между фазами различных культурно-исторических типов. Толкуя культурно-исторические типы как своеобразные организмы и применяя к ним основные категории органического мира, Н.Я. Данилевский пытался найти в процессе развития различных культурно-исторических типов те фазы, которые должны быть пройдены каждым из них в порядке, не допускающем никакого исключения. Отсюда вытекает морфологическое родство между фазами отдельных типов, на основе которых возможно определение как развивающегося культурно-исторического типа, так и типа, уже закончившего свое существование.
Исходя из этих методологических соображений, Н.Я. Данилевский ставит вопрос о судьбе германо-романского типа, то есть Европы. (Этот же вопрос будет волновать позже и О. Шпенглера.) Подобно другим культурно-историческим типам, германо-романский тип должен пройти все стадии своего развития, поэтому этот вопрос сводится в сущности к следующему: в какой фазе находится Европа?
Не отрицая, что, на первый взгляд, западная культура, в первую очередь ее наука и технический прогресс, находится на пике развития, Н.Я. Данилевский при помощи сравнения с уже умершими, а значит прошедшими все ступени развития, греческим и римским типами утверждает, что близится закат Европы. При этом он опирается на метод аналогий. Сравнивая циклы развития греческого и римского культурно-исторических типов с германо-романским типом, подыскивая аналогии фаз «цветения» и «плодоношения», Н.Я. Данилевский пришел к выводу, что к 19 веку Европа находилась в состоянии угасания искусства и наряду с этим на пике технического развития, что означало снижение творческих возможностей.
Таким образом, по мнению Н.Я. Данилевского, творческие силы германо-романского типа в 19 веке уже вступили в нисходящую фазу своего развития.
Другой важный тезис Н.Я. Данилевского, который не прослеживается у О. Шпенглера, – это учение о четырехосновности культурно-исторического типа. Н.Я. Данилевский считал, что у полноценного культурно-исторического типа должно быть четыре основы – религиозная, нравственно-правовая, художественно-эстетическая и технико-экономическая. По его мнению, все умершие культурно-исторические типы были одноосновными. У одних явно доминировала религиозная основа (еврейский, халдейский), другие были ориентированы в первую очередь на создание художественных ценностей (греческий), в иных превалировало создание юридических норм и следование им (римский). Что касается германо-романского типа, то, по мнению Н.Я. Данилевского, он был двухосновным сочетал в себе достижения экономики с техникой и искусства. Так как к середине XIX века он находился в состоянии упадка, то скоро ему на смену должен был прийти славянский тип. Н.Я. Данилевский полагал, что славянский культурно-исторический тип окажется способным развить экономику и технику (пользуясь при этом достижениями своих предшественников) не в ущерб религии, искусству и нравственно-правовым ценностям и станет тем самым полноценным четырехосновным культурно-историческим типом.
Одной из основных идей книги Н.Я. Данилевского «Россия и Европа», а также его политических статей – это не только утверждение славянофильских, консервативных взглядов и кристаллизация цивилизационного подхода к мировой истории, но и тезис о враждебном отношении Европы к России и вообще к славянству. Это очень важный момент, которого, естественно не прослеживается у О. Шпенглера. В этом Н.Я. Данилевский разрабатывает и углубляет позицию ранних славянофилов, при этом его аргументация пронизана тезисом о двойных стандартах общественного мнения относительно политики России. В этой связи Н.Я. Данилевского можно считать «первооткрывателем» теории двойных стандартов Запада в отношении России и славянства.
Примером таких двойных стандартов он приводит Голштейнский кризис 1864 г. и Восточный вопрос. Что касается Голштейнского кризиса, то в 1864 г. Пруссия и Австрия попросту аннексировали две пятых территории Дании – государства европейского, просвещенного, либерального, не воинственного. Европейские государства восприняли эту ничем неприкрытую агрессию почти как нечто само собой разумеющееся.
Иначе обстояло дело с Восточным вопросом. Европейские державы закрывали глаза на бесчинства, творимые турками в отношении славянского населения Балкан и Греции, полагая, что выгоднее иметь Турцию союзником Европы в этом регионе. Стоило же России твердо и открыто пресечь такое положение вещей, как против нее выступили единым фронтом почти все государства Европы. Н.Я. Данилевский писал в этой связи в статье «Война за Болгарию»: «Счастливая Турция! Она не только ничьих интересов не может нарушить, как бы и где ни воевала; она не может даже ни оскорбить, ни возмутить ничьих нравственных чувств,.. хотя бы купалась в Болгарской и Армянской крови. Совсем иное дело Россия и ее союзники; она имеет несчастье везде задевать чьи-либо интересы, то общие, католические, то Английские, то Австрийские, то даже Итальянские… Жестокости России, даже мнимые, придуманные Турецким министерством иностранных дел,.. возбуждают журнальные вопли и, что хуже всего, оскорбительные оправдательные приговоры, сваливающие вину на Болгар».
Главным моментом в Восточном вопросе, имевшем комплексный характер, был не территориальный, а религиозный аспект. Хотя нет надобности отрицать, что обладание Босфором и Дарданеллами, которые Н.Я. Данилевский называл «ключом к нашему дому» (Черному морю), и за обладание которыми Российском империей он выступал, обезопасило бы положение России в этом регионе. Ведь разве аннексия Пруссией и Австрией Шлезвига была какой-то братской филантропической акцией, предпринятой в интересах мирового сообщества?
В этой связи Н.Я. Данилевский был отнюдь не одинок в своих оценках. Вот что писал о Восточном вопросе во времена войны за освобождение Болгарии (1877-78 гг.) Ф.М. Достоевский: «…О, цивилизация! О, Европа, которая столь пострадает в своих интересах, если серьезно запретить туркам сдирать кожу с отцов в глазах их детей! Эти столь высшие интересы европейской цивилизации, конечно, — торговля, мореплавание, рынки, фабрики, — что же может быть выше в глазах Европы! Это такие интересы, до которых и дотронуться даже не позволяется не только пальцем, но даже мыслью, но – но да будут они прокляты, эти интересы европейской цивилизации!.. В самом деле, в Европе кричат о «русских захватах», о «русском коварстве», но единственно лишь, чтобы напугать свою толпу, когда надо, а сами крикуны отнюдь тому не верят, да и никогда не верили».
Но почему же Европа враждебна России? Ответ на этот вопрос Н.Я. Данилевский дает на основе своей теории культурно-исторических типов, описанной в предыдущей главе. Но сама эта теория не предусматривает обязательного антагонизма между различными культурно-историческими типами. Поэтому Н.Я. Данилевский иллюстрирует различия между славянским и германо-романским мирами, используя примеры различного их исторического развития. Он полагал, что основные различия между славянами и германо-романцами следующие:
«1. Различия этнографические; это те племенные качества, которые выражаются в особенностях психического строя народов;.. 2. Различия руководящего ими высшего нравственного начала, на котором только и может основываться плодотворное развитие цивилизации;.. 3. Различия хода и условий исторического воспитания народов».
В этом Н.Я. Данилевский продолжает линию славянофилов, подчеркивающих тезис о враждебности Европы к славянству как следствии глубинных различий между христианскими конфессиями. Говоря о менталитете, или, как он его называл, «психическом строе», Н.Я. Данилевский выделял у европейцев среди основных нравственных черт насильственность. По его мнению, она представляет собой на этническом уровне чрезмерно развитое чувство личности, индивидуальности, «по которому человек, им обладающий, ставит свой образ мыслей, свой интерес так высоко, что всякий иной образ мыслей, всякий иной интерес необходимо должен ему уступить, волею или неволею, как неравноправный ему».
В этом лежат корни расизма и агрессивного шовинизма, в разные времена присущих в большей или меньшей степени многих европейским народам. Поначалу данная черта европейского характера проявлялась преимущественно в сфере религии. Следуя позиции ранних славянофилов, Н.Я. Данилевский полагал, что такой характер католицизму придал менталитет европейцев. Ведь само христианское вероучение не содержит духа насилия и нетерпимости, следовательно, оно не могло привить насильственность европейским народам. Протестантизм же явил собой продукт эволюции европейского народного сознания, нетерпимость, насильственность постепенно трансформировались в нем в эгоистичный, жесткий рационализм и в индивидуализм. Таким образом, подобно А.С. Хомякову, Н.Я. Данилевский усматривал между менталитетом и религией глубинную связь, накладывающую свой отпечаток на всю его историю.
Органично связано с тезисом о враждебности Европы по отношению к России и утверждение Н.Я. Данилевского необходимости славянского единства, теоретически обоснованное в его законах развития культурно-исторических типов. Н.Я. Данилевский считал, что центром конфедерации славянских и прочих православных народов должен стать Константинополь, причем он не должен быть политической столицей Российской империи или возрожденной Греции, а, скорее, культурным центром вселенского Православия.
Подобная политическая позиция Н.Я. Данилевского, органически вытекающая из его культурологической концепции, получила название панславизма, о котором сам Н.Я. Данилевский писал так: «Точно также чураемся мы обвинения в панславизме, как будто честный русский человек, понимающий смысл слов, им произносимых, может не быть панславистом, то есть может не стремиться всеми силами души своей к свержению всякого ига с его славянских братий, к соединению их в одно целое, руководимое одними славянскими интересами, — хотя бы они были сто раз противоположны интересам Европы, и всего остального света, до которых нам нет и не должно быть никакого дела».
Следует заметить, что теория культурно-исторических типов помимо горячих противников обрела и многочисленных сторонников, особое место среди которых наряду с Ф.М. Достоевским, Н.Н. Страховым занимает выдающийся мыслитель, ученик Н.Я. Данилевского, Константин Леонтьев. Он, например, писал о теории Н.Я. Данилевского:
«Я верил и тогда, верю и теперь, что Россия, имеющая стать во главе какой-то ново-восточной государственности, должна дать миру и новую культуру, заменить этой новой славяно – восточной цивилизацией отходящую цивилизацию романо-германской Европы. Я…был ревностным учеником и последователем нашего столь замечательного и (увы!) до сих пор одиноко стоящего мыслителя Н.Я. Данилевского, который … сделал такой великий шаг на пути русской науки и самосознания, обосновавши так твердо и ясно теорию смены культурных типов в истории человечества».
Следует, однако, заметить, что панславистский настрой Н.Я. Данилевского, его некоторая идеализация славянства не находили отклика и у некоторых его последователей, в частности в этом вопросе с Н.Я. Данилевским был не согласен К.Н. Леонтьев, считавший невозможным совместить западных и южных славян, освобождаемых Россией от турецкого гнета, с политическим организмом Российской империи. Он указывал в этой связи на излишнюю идеализацию Н.Я. Данилевским политического потенциала славянских народов:
«Но как г. Данилевский в своей книге слишком верит в славян, слишком исключительно надеется на них, так и я сам в то время,.. живя в Царьграде, — слишком в них верил, слишком надеялся на самобытность их духа. Позднее, и даже очень скоро, я понял, что все славяне, южные и западные, именно в этом, столь дорогом для меня культурно-оригинальном смысле, суть для нас, русских, не что иное, как неизбежное политическое зло, ибо народы эти дол сих пор в лице «интеллигенции» своей ничего, кроме самой пошлой и обыкновенной современной буржуазии, миру не дают».
Подчеркивая неповторимость содержания каждого культурно-исторического типа, Н.Я. Данилевский утверждал и различный характер развития конкретного типа. Иными словами, по его мнению, развитие всех культурно-исторических типов укладывается в определенные формальные рамки, но содержание этого развития всегда разное и определяется духовными задатками и возможностями данного типа. Этот процесс Н.Я. Данилевский иллюстрирует своей интерпретацией становления государственности на Руси. Развивая его мысль, можно сказать, что различия в государственном строительстве в России и Европе были обусловлены не только асинхронностью их движения. Но и различным психическим строем славянских и германо-романских народов. Так, сравнивая русское крепостное право и западноевропейский феодализм, Н.Я. Данилевский замечает их органическое сходство как инструментов укрепления государства, «закрепление всего народа в крепость к государству».
При этом он утверждает, что по сравнению с западноевропейским феодализмом русское крепостное право было относительно легкой формой зависимости, во всяком случае, до петровских реформ. Самым тяжелым его временем были 18 — 19 века, когда «понятия о роскоши и европейском комфорте проникли из столиц в губернии и уезды, а развивающаяся промышленность и торговля заменили натуральное хозяйство денежным».
Таким образом, мы видим единство воззрений Н.Я. Данилевского с представлениями О. Шпенглера о псевдоморфозе петровской Руси.
Н.Я. Данилевский так суммировал процесс становления государственности в России, завершающийся, по его мнению, к концу 19 века: «Он (русский народ – Авт.) вполне готов к принятию государственной свободы взамен племенной воли, которой (как всякий исторический народ) он должен был лишиться во время своего государственного роста. Доза свободы, которую он сможет вынести, с одной стороны больше, чем для всякого другого народа, потому что, обладая землей, он одарен в высшей степени консервативными инстинктами… с другой же стороны, сами политические требования, или лучше сказать, надежды его, в высшей степени умеренны, так как за отсутствием…внутренней междоусобной борьбы между различными слоями русского общества, он не видит во власти врага».
Однако, для достижения общественной гармонии во внутренних российских и в общеславянских делах имелись существенные внутренние препятствия, не говоря уже о вышеуказанных внешних. Главной внутренней проблемой русского общества Н.Я. Данилевский видел повальное увлечение еще с петровских времен русским высшим светом и интеллигенцией Европой. Н.Я. Данилевский считал это общественной болезнью, которую навал «европейничанием». У этой «болезни» он выделил следующие признаки:
«Искажение народного быта и замена форм его – формами чуждыми, иностранными; искажение и замена, которые, начавшись с внешности, не могли не проникать в самый внутренний слой понятий и жизни высших слоев общества – и не проникать все глубже и глубже…Заимствование разных иностранных учреждений и пересадка их на русскую почву с мыслию, что хорошее в одном месте должно быть и везде хорошо… Взгляд как на внутренние, так и на внешние отношения и вопросы русской жизни с иностранной, европейской точки зрения; рассматривание их в европейские очки, так сказать, в стекла, поляризованные под европейским углом наклонения; причем нередко то, что должно было казаться окруженным лучами самого блистательного света, является совершенным мраком, и наоборот».
Инородные заимствования входили в противоречие с самобытными основами России, с природой славянского культурно-исторического типа и поэтому порождали дополнительное социальное напряжение. Н.Я. Данилевский очень серьезно относился к этой опасности.
Заслугой Н.Я. Данилевского является не только постановка подобного «диагноза» – эту проблему поднимали и более ранние мыслители, в частности слепое подражание западному образу жизни высмеивали в своих сатирических произведениях многие русские авторы XVIII – XIX вв. Вспомним и патриотическую отповедь А.С. Пушкина П.Я. Чаадаеву. Н.Я. Данилевский провел полномасштабный анализ этого явления, его влияния на жизнь русского общества и потенциальной опасности. Он считал европейничание серьезной болезнью русского общества, которая не лечилась должным образом. Он считал, что начало европейничания было положено при Петре Первом, который одновременно и любил Россию, и ненавидел ее. Петр «любил в ней орудие своей воли и своих планов, любил материал для здания, которое собирался возвести по образцу и подобию зародившейся в нем идеи, под влиянием европейского образца; ненавидел же самые начала русской жизни – самую жизнь эту как с ее недостатками, так и с ее достоинствами».
Особенно много фактов европейничания Н.Я. Данилевский видел во внешней политике русского правительства, когда Россия выступала спасительницей различных европейских держав. Примерами этого он считал войны с Наполеоном 1799, 1805 г.г., когда нейтралитет России в европейских делах, по его мнению, мог помочь избежать войны 1812 г.; участие России в Священном союзе по сути дела в подчиненной Пруссии и Австрии роли. Ответом на спасение Европы от революции была коалиция европейских держав и Турции в Крымской войне.
Однако, Н.Я. Данилевский не отвергал полностью саму идею заимствования западного опыта. В конце концов, в из его теории культурно-исторических типов явствует, что взаимодействие, преемственность различных типов возможны, а иногда и полезны. Так, он считал нужным заимствования с Запада технических и военных достижений, оправдывая частично тем самым Петра Первого. Он обосновывал это неизбежным военным столкновением с германо-романским миром. Он писал:
«Не в далеком будущем предстояла, без сомнения, борьба с теми или другими народами Европы… Der Drang nach Osten выдуман не со вчерашнего дня. Для этой, несомненно предстоящей борьбы, необходимо было укрепить русскую государственность заимствованиями из культурных сокровищ, добытых западною наукою и промышленностью, заимствованиями быстрыми, не терпящими отлагательства до того времени, когда Россия … успела бы сама доработаться до необходимых государству практических результатов просвещения».
Действительно, в отличие от дальневосточных цивилизаций, Россия находилась как бы между молотом и наковальней – кочевниками востока и юга, и враждебной Европой с севера и запада. Это вносило свои коррективы в развитие государства. При отсутствии технического оснащения армии, адекватного, выражаясь современным языком, армиям вероятных противников, а Россия за свою историю успела отразить вторжения практически всех своих соседей и более дальних стран, нашей стране вполне могла быть уготована роль империи инков, в одночасье превратившейся в легкую добычу европейских завоевателей. Аналогичным примером может послужить Япония середины эпохи Мейдзи, когда активные контакты с Западом послужили толчком для усвоения страной с древней, самобытной цивилизацией технических и военных достижений Запада.
Мнение о Н.Я. Данилевском как о реакционере и ретрограде опровергается и его отношением к реформам царя Александра Освободителя. Так, крестьянскую и судебную реформу он вовсе не считал проявлением слепого копирования западных форм, а напротив, считал полезными, и главное, отвечающим ритму жизни русского народа, вытекающим из внутренних потребностей русского народа. Так, крестьянская реформа была произведена не «по западному или остзейскому образцу, а по самобытному плану, упрочившему народное благо». Аналогично он отзывается и о судебной реформе: «Гласность и изустность были и у нас исконными формами суда. Независимость от администрации есть необходимое следствие усложнения гражданской жизни. Следы ее видны в старом русском суде губными старостами».
Однако, заимствования в духовной сфере покрыли все положительные нововведения XVIII – XIX вв. В результате изменения форм быта, мышления русский народ оказался разделенным на два антагонистических слоя – крестьянство и третье сословие с одной стороны, и аристократия и позднее интеллигенция — с другой, которые обрели совершенно европейский облик. Особенно преуспела в этом именно интеллигенция. Так, Б.П. Балуев пишет: «В русской интеллигенции, в отличие от западной, которая в массе своей бережно относится к государству и его институтам, Данилевский отмечает склонность в анархизму. Эта ее настроенность связана с ее европейничанием, заимствованием всего худшего, что есть в политической мысли Запада».
Действительно, русская интеллигенция конца XIX – начала XX вв. повально увлекалась разрушительными идеями Лассаля, Маркса и пр. Неслучайно многие русские мыслители, особенно эмигрантские, которым удалось сохранить национальное миропонимание, считали русскую интеллигенцию одним из главных движителей революции 1917 г. Например, Иван Лукьянович Солоневич, один из самых самобытных мыслителей русской эмиграции, дал такую жесткую оценку роли интеллигенции в событиях 1917 г.: «Делал революцию вся второсортная русская интеллигенция последних ста лет. Именно второсортная. Ни Ф.М. Достоевский, ни Д. Менделеев, ни И. Павлов, никто из русских людей первого сорта при всем их критическом отношении к отдельным частям русской жизни, (а к таковым относятся и славянофилы, и Данилевский, и Леонтьев – Авт.) революции не хотели и революции не делали. Революцию делали писатели второго сорта – вроде Горького, историки третьего сорта вроде Милюкова, адвокаты четвертого сорта – вроде Керенского. Делал революцию почти безымянная масса русской гуманитарной профессуры, которая с сотен университетских и прочих кафедр вдалбливала русскому сознанию мысль о том, что с научной точки зрения революция неизбежна, революция желательна, революция спасительна… Жаль, что на Красной площади рядом с мавзолеем Ильича не стоит памятник «неизвестному профессору». Без массовой поддержки этой профессуры революция не имела бы никакой общественной опоры».
К аналогичному заключению пришел и известный русский религиозный философ Н.А. Бердяев, размышлявший в голодном Петрограде незадолго перед высылкой «философским пароходом» о роли и судьбах русской интеллигенции:
«Русская революция была также концом русской интеллигенции. Революции всегда бывают неблагодарны. Русская революция отнеслась с черной неблагодарностью к русской интеллигенции, которая ее подготовила… Она низвергла в бездну всю старую русскую культуру, которая, в сущности, всегда была против русской исторической власти».
Таким образом, мы видим, насколько верным оказался диагноз русского общественного недуга, поставленный Н.Я. Данилевским. Русское общество как в каком-то пьяном угаре сокрушало фундамент собственного дома, слишком поздно осознав, да и осознали далеко не все, суть происходящего. Суровым предостережением нынешнему поколению звучат провидческие слова мыслителя: «Болезнь эта в целом препятствует осуществлению великих судеб русского народа и может, наконец (несмотря на все видимое государственное могущество), иссушив самобытный родник народного духа, лишить историческую жизнь русского народа внутренней зиждительной силы, а следовательно, сделать бесполезным, излишним самое его существование; ибо все, лишенное внутреннего содержания, составляет лишь исторический хлам».
Отдельного разговора заслуживает и критика Данилевским дарвинизма, как атеистического и одновременно античеловеческого учения. По этому вопросу он выступал с позиций христианской этики. В те времена вокруг Ч. Дарвина кипели страсти отнюдь не только в России, но и по всей Европе. Это был, безусловно, скандальный переворот в естествознании, вызвавший в свое время жаркие дискуссии. Н.Я. Данилевский, будучи истинно православным человеком, не мог принять эту антихристианскую доктрину, которую О. Шпенглер, например, справедливо считал одним из источников марксизма.
По замечанию А.В. Белова, «для Данилевского дарвинизм был не просто одной из частных биологических теорий 19 века, но философской концепцией, поднимавшей мировоззренческие проблемы первостепенной важности, которую он (Данилевский – Авт.) назвал «философией случайности».
Сам Н.Я. Данилевский в своем труде «Дарвинизм. Критическое исследование» так отзывался об учении Ч. Дарвина: «Вся стройность, гармония, разумность являются лишь частным случаем бессмысленного и нелепого; всякая красота – случайной частностью безобразия; всякое добро – прямой непоследовательностью во всеобщей борьбе, и космос — только случайным исключением из бродящего хаоса».
Весьма интересно полное пересечение по вопросу дарвинизма позиции Н.Я. Данилевского и О. Шпенглера. О. Шпенглер считал дарвинизм как учение несомненным признаком упадничества западноевропейской мысли. Он писал, что дарвинизм есть «воззрение, которое Дарвин окольным путем через Мальтуса с неотразимым успехом втолковал в картину животного мира». О. Шпенглер считал дарвинизм естественным развитием идей марксизма. Он утверждал: «Политэкономическое происхождение дарвинизма доказывается тем фактом, что эта система, измышленная на основании сходства высших животных с человеком, не годится уже для растительного мира и вырождается в дурачества, когда ко всему прочему ее намереваются серьезно применить со всеми ее волевыми тенденциями (искусственный отбор, mimicry) к примитивным органическим формам. Подобрать в известном порядке какие-то факты и наглядно объяснить их таким образом, чтобы они соответствовали его историко-динамическому основному чувству «развития», — это называет дарвинист доказательством. «Дарвинизм», т.е. та самая сумма весьма разнообразных и противоречащих друг другу воззрений, общим признаком которых является просто применение каузального принципа к живому, стало быть, метод, а не результат был известен во всех подробностях еще в XVIII столетии. Руссо уже в 1754 г. защищает теорию обезьян. От Дарвина происходит только манчестерская школа, популярность которой объясняется латентным политическим содержанием… Дарвиновская борьба за существование, которую он вчитал в природу, а не вычитал из нее, есть лишь плебейская формулировка того исконного чувства, которое в шекспировских трагедиях сшибает друг с другом большие действительности».
Дарвинизм представляет собой продукт цивилизации. В ней изменяется форма созерцания природы. Так, по мысли О. Шпенглера, форма созерцания природы И.В. Гете еще соответствовала эпохе культуры: «У Гете она возвышена, у Дарвина – плоска, у Гете органична, у Дарвина – механична, у одного она – переживание и символ, у другого – познание и закон».
Действительно, тезис Ч. Дарвина о борьбе за существование был перенесен представителями радикальных политических течений из плана природы на план человеческих, общественных отношений, идя рука об руку с теоретическим обоснованием права на зависть, данного Марксом.
Александр Константинович Камкин
К.ф.н., ведущий научный сотрудник
Центра германских исследований Института Европы РАН, эксперт Центра Льва Гумилёва
