Об отношении к Евразийству

Статья из эмигрантского журнала «Вольное Казачество» 1929 год

От редакции журнала «Вольное Казачество»: Стоя на платформе незыблемости своих основных программных положений, редакция журнала предоставляет сотрудникам высказывать и их личные мнения по различным вопросам. Обмен мнениями и дискуссия могут только идти на пользу нашей работе, создавая разнообразность, а тем и большую всесторонность и ценность суждений. Перед нами еще столько новых вопросов и проблем, что никакая общая программа не могла бы охватить их всех полностью. Важна основная линия. Тем более у редакции не может быть пока «официального мнения» по такому вопросу, как евразийство, — с одной стороны не имеющем непосредственного отношения к Казачеству, а с другой и мало еще известному широким кругам наших читателей. Полагая, однако, что и нашим читателям не помешает иметь свое суждение об этом новом течении среди эмиграции, редакция охотно помещала в свое время статью о евразийстве Долинского, а теперь, оставаясь сама беспристрастной, предоставляет место для некоторой полемики с ним инж. Бейсугу.

В одной из прошлых своих статей в «В. К.» мы как-то обещали нашим читателям высказать наше отношение к евразийству. Ряд статей в последних номерах «Евразии», в частности статьи по национальному вопросу Д- Святополка-Мирского ускоряют наше намерение. Читатель, незнакомый со специальной евразийской литературой и не следящий за периодическим органом евразийской газеты «Евразия», мог уже получить некоторые сведения о рассматриваемом нами течении из статьи О. Долинского «Евразийство» в №32 «В. К.» Несмотря на то, что ряд замечаний Долинского неоспорим, мы все же не согласны с общим характером его отношения к евразийству и хотим предложить вниманию читателей несколько иное понимание этого мировоззрения.

Евразийское движение молодо. Начало современной евразийской концепции можно отнести к изданию, если не ошибаемся в 1921 г., книги Н. Трубецкого «Европа и человечество». Дата эта не дает нам еще повода думать, что евразийство появилось, как результат «краха всех русских довоенных идеологий» и является плодом исканий «идейно оказавшейся совсем выдохшейся русской эмиграции» (Долинский). Если евразийская проповедь зазвучала именно в эмиграции, то это лишь в силу убийственных условий для высказывания каких бы то ни было не чисто марксистско-коммунистических мыслей в СССР, Ни в какой органической связи с эмиграцией евразийство не стоит.

Появление таких трудов, как «Европа и человечество» Н. Трубецкого, также как и, напр., нашумевшей немецкой книги Шпенглера «Закат Европы», никогда не бывает случайным, одиночным. Такие труды или являются отображением уже имеющихся настроений, или, наоборот, сами создают такое настроение и вызывают к жизни целую новую литературу. Успех евразийских идей в СССР лишний раз подтверждает, что дело идет не о чисто эмигрантской выдумке, но о чем то, что попадает на родную, психологически подготовленную почву. Так, по-видимому, воспринимают евразийство и некоторые заинтересовавшиеся им иностранные ученые. Вот почему мы думаем, что существуют объективные условия, которые вызвали к жизни евразийство.

Всякое развитие наук сопряжено с некоторым пересмотром и основных положений, с процессом известной «переоценки ценностей». В то время, как в науках естественных этот процесс теряет свой нормальный темп и переходит в ломку всех прежде нерушимых истин лишь при каких либо особенно неожиданных и крупных открытиях (напр., опыты, подтвердившие теорию относительно Эйнштейна), в гуманитарных науках такая «генеральная переоценка ценностей» и разбивание всех прежних кумиров наступает обыкновенно, после продолжительного и сложного процесса самоизживания кумиров старых. Общественные течения, будучи связаны с развитием научной мысли, но воспринимая от нее уже готовые истины, не реагируют слишком чутко на всякие шероховатости зарождения идей и их самоизживание: чуткость не удел массы. Тем более зияющей зато оказывается потом пустота, и тем неожиданней для общества крах господствовавшей идеологии. Отвлекая общественное внимание в сторону, войны, народные бедствия и всякие крупные внешние события только обостряют такую неожиданность и заставляют посмотреть под ноги, когда дальше начинается уже… «вдруг» пропасть.

Годы после окончания Великой воины, — это годы духовных крахов и стихийной переоценки ценностей. Не только русская эмиграция оказалась идейно выдохшейся, как думает Долинский, но выдохлась известная часть всего человечества. В политическом отображении на русской эмиграции это видней лишь в силу ее именно политической убогости и беспочвенности. На самом же деле заколебались жизненные устои и пустоту вокруг почувствовали не только русские эмигранты. Всмотритесь в настроение современной Германии. Разве не переоценка ценностей идет там, — даже при сохранении известной доли старого фермента культурного шовинизма, питаемого теперь из источников оскорбленного поражением народного самолюбия? А это современное увлечение Европы Достоевским и Толстым, — разве это не искание новых путей? А итальянский фашизм, — ведь это перестройка всей национальной идеологии и равнение на новое «корпоративное» государство; разве не кризисом старых начал и переоценкой их ценностей вызван успех фашистских «новых» начал? А фигура Кемаля в Турции, — разве это не обновление «выдохшейся» Турции и пересмотр на новых основах панисламизма и пантюркизма? А проповедь вождей современной пробуждающейся Индии, вещающих новые начала? А своеобразные социальные идеалы китайского национализма? Да, наконец, перекройка политической карты Европы под треск ломающихся тронов, — не потрясение ли это прежних основ? Только в широкой плоскости подобных явлений и считаем мы возможным подходить к идеологическим обоснованиям евразийства. На евразийство нельзя смотреть лишь как на единственный в русской эмиграции опыт создания программы, основанной не на отрицательных признаках ненависти и непризнания большевиков, но на некоторых положительных обоснованиях. Это скорее отдельные побеги тех новых идеологических начал, какие в конечном итоге должны взойти с различными вариантами на отдельных частях площади, захваченной революцией и прошедшей через многолетний опыт марксизма, коммунизм» и всех подобных прелестей.

Мы не согласны с Долинским, что евразийство оправдывается «традиционной в известных кругах русской общественности нелюбовью к Европе и к западной культуре». Дело не в нелюбви, но в сомнении и абсолютности и непогрешимости этой западной культуры. Мы преклоняемся, напр., перед достижениями европейской цивилизации и признаем несомненную высоту отдельных сторон западной культуры, но это не мешает нам видеть и ее темные стороны, а след. не считать Европу непогрешимой в делах культуры. И это не потому, что мы не любим Европу, но потому что в ряде вопросов мы изверились в ее творческих силах. Для нас европейская культура такая же страница истории человечества, как и цивилизация древнего Китая, Индии, Вавилона, Египта, Персии. Где обоснования отождествлять прогресс человечества с прогрессом Европы и подменять одно другим? Япония приобщилась к благам европейской цивилизации, взяла ее хорошие стороны, напр., технику, но не причисляет европейцев к лику святых. Китай, как послушный школьник, проходит сейчас курс европейской культуры, но в то же время твердо хранит заветы своих древних философов и предпочитает в них искать идеологическое обоснование своих путей, чем плестись в хвосте европейской философии заплетающейся в собственных ногах. Духовный вождь Индии Ганди тоже не молится на Европу. Американская научно-экономическая мысль довольно бесцеремонно начинает разделываться со схоластикой европейской теории политической экономии. За то вот большая часть русских интеллигентов, действительно уже целиком и без остатка ориентировалась на Европу, в одинаковой мере преклоняясь и перед негигиеничной и неудобной сбруей, именуемой крахмальным воротничком, и перед элегантной парламентской игрой в смену кабинетов. В итоге — от одних отстали, стыдливо конфузясь за ту каплю желтой крови, которая, по словам Л. Дюртена («Другая Европа») есть в каждом русском, но и к другим не пристали; «своими» их западные европейцы все же не считают, — ни за верность Европе, ни за усвоение этикета, ни за добросовестное всестороннее подражание. Нет, учиться мы согласны у всех, кто больше нас знает, но «ориентироваться» лучше ни на кого не будем, — лишь на самих себя.

Большой плюс евразийства именно в том, что это миросозерцание не может принципиально являть уклон ни в сторону Европы, ни Азии, ибо своим названием уже говорит о синтезе, сочетании Европы с Азией. Если иногда получается впечатление, что евразийцы тянут на восток, то только потому, что европейцы творили до сих пор только западную культуру, не желая ее ни приспособлять к конкретной обстановке Востока, ни признавать за Востоком равного права на ее создание. Неудивительно, что для получения гармонии с востока приходится дополнять, а с Запада больше лишь корректировать. По существу же евразийство мыслит о сочетании культур Востока с культурой Запада, о сочетании, которое с одной стороны должно разбудить дремлющую душу Востока, а с другой — обновить, впрыснуть новые силы в усталый, подламывающийся Запад.

Слово «Евразия» не ново. Это довольно старый географический термин, обозначающий Европу и Азию, как один материк, и лишенный всякой политической прикраски. Таким же чисто научно-географическим приемом является и деление Евразии на три части: серединный континент или собственно Евразию и два окраинных мира — европейский и азиатский (Китай. Индия, Иран). При этом «европейский мир» совпадает с той частью Европы, которая по изрезанности берегов как бы представляет гигантский полуостров по отношению к компактной массе суши Европо-Азии. Установление границ между этими тремя частями столь же мало имеет общего с политикой, как и традиционное проведение гранимы между Европой и Азией по Уралу. Оспаривать научную целесообразность и обоснованность таких разделений, конечно, можно, но лишь с чисто географической точки зрения. Национальная принадлежность находящихся в данный период истории на обозначенных линиях народов и их «идейная принадлежность» (Долинский) никакого отношения к делению не имеет. Связывание момента географического с вопросом национальным и использование его с целью обоснования политического единства бывшей Российской Империи вовсе не есть евразийская доктрина, в худшем случае это чисто индивидуальное стремление русских-евразийцев применить евразийство к политике и создать «прикладное» евразийство. Прикладных евразийств может быть столько, сколько народов живет в СССР. Для Украины, напр., такое примененное к себе евразийство могло бы быть еще более выигрышным, чем для Великороссии. Основываясь невидимому именно на этом моменте, Долинский и заключает, что «движение уже без евразийской маски показывает свое русское лицо», и считает его учением органически русским. В сознании всей ответственности нашего утверждения, и не забывая, что ответ на данный вопрос может послужить для наших читателей исходным пунктом для того или иного отношения к евразийству, мы отвечаем — нет.

Мы можем наилучше обосновать наш ответ, если вспомним некоторые основные положения евразийства, а параллельно и отношение к ним Долинского. Учение евразийцев схватывает проблемы религии, культуры, историософии, государства, географии, философии личности и нации, социологии и экономики. Ввиду молодости всего учения они находятся лишь в начальной стадии разработки. Все же известные центры тяжести начали обозначаться. Одним из таких центров является религиозный момент. Новая грядущая культура включит в себя, по мнению евразийцев, религиозным момент, как основную ось, в то время как осью современной западной культуры является материализм. «Нельзя надеяться на преодоление коммунизма, если религиозной, хотя и мнимой вере коммунизма и их мнимо-религиозному одушевлению не будет противопоставлена другая вера». По этому поводу Долинский пишет: «что в центре его (евразийства) был положен религиозный момент, это не может никого удивлять, если принять во внимание в конце концов русский Праисточник этого движения». При чем тут «русский праисточник? Разве только русские могут искать в религии источник творческих начал культуры? Да в том же СССР, напр., Дагестан потому и является до сих пор одним из непреодолимых центров для коммунизма, что издавна слывет,— среди востоковедов, как «мировая цитадель мусульманства» и именно на религиозном мотиве и пасуют там большевики.

Евразийцы принимают так наз. климатическую теорию миграции культур (ритмическое движение прогресса из колыбели человечества в направлении с востока на юг-запад-север и опять восток) и современным этапом этого движения культуры считают восток Европы, вернее приближение туда. Не принимать эту теорию, конечно, можно. Но принимать ее, — вовсе не значит считать центром чаяний человечества «русскую Москву», а отсюда выводить русский характер евразийства и в этом пункте. Применительно к прошлому и настоящему культура востока Европы символизируется Москвой, но ведь весь и смысл то современных национальных движений народов СССР в том, чтоб культура востока Европы перестала быть культурой Москвы, а стала бы культурой всех народов, этот восток населяющих. В этом случае почему же, напр., Киев так легко должен уступать Москве возможность считаться некоторое время этапом на пути миграции культуры? Почему, напр., Казачество должно отойти с дороги и не верить, что и оно может быть причастно к делу творения общечеловеческой культуры?

Теория миграции культур может быть легко суживаема и приспособима. Некоторые русские евразийцы так и делают. Но принципиально теория относима евразийством ко всему комплексу народов и земель Евразии. И с этой точки зрения мы, принимая теорию, разумеем будущим центром тяжести человеческой истории не русскую Москву, но весь комплекс народов, составляющих ныне теперешнюю СССР. Та или иная степень сравнительного культурного значения отдельных политических образований на этой площади определится степенью внутренних творческих сил. С этой точки зрения великоросс верит к Москву, украинец — в Киев, мы, казаки, — в силы наши собственные. Но это не стоит во взаимном теоретическом противоречии и укладывается в рамках евразийства, утверждающем, а не отрицающем, самобытность национальностей.

Мы не фантазируем о каком то прыжке через Европу. Мы хотим только сказать, что наш культурно-исторический идеал мы хотим создать себе свои собственным, а не искать его в кладовых Европы: учиться, повторяем, мы готовы у всех, но выскакивать из одних задворок только для того, чтоб попасть на задворки другие — это слишком дешевые идеалы. Идеологические же основания для постройки собственных дворов всем тем, кто был связан и пучок павшей Империи, и дает евразийство.

Мы подошли к одной из наиболее интересных для нас тем евразийства, — вопросу национальному. Цикл программных статей по национальному вопросу под заглавием «Национальности СССР» Д. Святополк-Мирский начинает так (№22 «Евразии»): «Большая заслуга евразийства, что. несмотря на заложенные в нем националистические соблазны, оно с самого начала указало путь к преодолению русского национализма, именем своим подчеркнув наднациональный характер своего задания. Мы обращаем внимание читателя на последнее слово, т. к. ключ к пониманию основной интуиции евразийцев именно тут. В практическом же решении вопроса они запутались и буквально не ведают, что творят: «СССР должен явиться образцом (?) для организации всемирного единства (?) народов… Условиями мирного объединения должны явиться: 1) географическая, культурная и хозяйственная реальность входящих в него единиц. 2) равенство национальностей не в женевском, а в московском смысле (??), предполагающее, конечно, равенство рас; 3) полное изжитие империализма». — Все что благодушные пожелания и нежелание видеть, что СССР не есть желанным примером и не содержит в своей политической структуре ни одного из тех элементов, которые по желанию евразийцев содержать бы был должен. Федерация, как конкретное решение национального вопроса, в евразийском понимании принимает прямо наивный характер, благодаря безграничной отвлеченности. Но все же специфически русским оно не является (женевское решение столь же базируется на словах, а не на деле и «русским» учение евразийцев не делает.

Тем менее русской можно назвать попытку евразийцев создать новые экономические идеалы. В попытках сглаживания социальных ненормальностей, связанных с началом частной собственности в условиях современного капиталистического строя, евразийство намечает понятие «функциональной собственности» (обусловленную государством, проистекающую от него и связанную с обязанностями по отношению к нему) и такое же «функциональное значение» придает рабочим и капиталистам, вменяя в обязанность государству «охраняя необходимую для экономической жизни сферу свободной инициативы и конкуренции, регулировать и контролировать ее не с точки зрения рабочего и капиталиста, а с точки зрения интересов целого».

О географико-евразийской концепции мы уже говорили. Принимая, что большевицкая революция послужила окончательным» толчком для пересмотра старых начал и вызывает необходимую переоценку ценностей, евразийцы остаются до конца логичными и ее принимают, как начало новой фазы в истории Евразии. Исключительные масштабы пространства, захваченного революцией, по-нашему уже достаточны, чтоб отметить большевизм, как страницу мировой истории. Доказываемая ею несостоятельность коммунизма н марксизма столь полна значения, что большевицкая революция может претендовать и на отдельную страницу в истории культуры человечества, т. к. до нее (революции) тот же марксизм уже был близок к роли руководящих девизов современной культуры. Долинский же по-видимому считает революцию событием местным («этим событием по их мнению чуть ли (?) не началась новая эпоха в истории человечества вообще»). — не Европа ли взяла по его мнению патент на открытие новых эпох и создание истории человечества?

Приняв большевицкую революцию, евразийство естественно должно было занять какую то определенную позицию в отношении дальнейшей ее тактики. И вот тут то, в точке пересечения отвлеченной теории с практикой приверженцы евразийского учения раскололись на 2 лагеря. Раскол наметился уже к моменту издания газеты «Евразия», а формально произошел после выхода Н. Трубецкого и других из числа сотрудников газеты (см. его открытое письмо в № 7 «Евразии» в январе месяце). Делая трафаретное сравнение, мы можем констатировать раскол евразийцев на «правых» и «левых», причем правые считают учение левых за антиевразийство, а левые обвиняют правых в нежелании идти до конца. Невидимому не лишены известной доли правды слышащиеся среди правых голоса, что левые решили одеться в защитный цвет и сделать ставку на распространение евразийства в СССР, для чего и создают известный уклон газеты. Говорят, что тактически евразийство этим много выиграло и новое мировоззрение действительно делает большие успехи в СССР. Зато в своей идеологической чистоте учение много проиграло: своеобразное противопоставление марксизму превратилось в его ревизионизм, проблемы религиозные стали замалчиваться и отходить на задний план, информационный отдел о жизни в СССР, хотя и сохранил критический характер, но с тенденцией оправдать исторический ход вещей и т. д. Идеологически это впрочем ничего общего не имеет со сменовеховством. Всякие обвинения в таковом возникают или от слишком поверхностного суждения по наружному виду, или от неумения разобраться в предпосылках, или от слишком большого контраста «Евразии» с другими эмигрантскими газетами.

Подведем итоги. Евразийство является весьма оригинальной и, собственно, единственной попыткой анализа современного этапа истории человеческой культуры, осмысливания ее и построения собственной широчайшей позитивной программы. Учение это по своей природе не может быть ни русским, ни французским, ни каким либо другим, — в своих исходных моментах оно отвлеченно и над-национально. Факт разработки учения большинством авторов русских, естественно склонных обращать большее внимание на чисто русские отдельные проблемы, а где можно, там и наклонять их решение в свою сторону, создает совершенно неправильное представление о «русском характере» учения. Русские уклоны не стоят в органической связи с учением и все миросозерцание может быть в одинаковой мере быть приемлемо и русскими и не русскими. Даже больше: проработка учения не русскими учеными народов бывшей России могла бы оказать им большие услуги в обосновании национальных идеологических построений, чем самим русским. Обладая большой долей критики, проницательности и трезвого взгляда на все окружающее, евразийство может дать каждому новый и богатейший материал для анализа современности. (Замысловатый язык программных статей «Евразии» сильно сужает круг ее читателей; остальная литература евразийцев читается легко). Являясь в различной мере спорным, или приемлемым в отдельных своих положениях, евразийство достойно того, чтоб с ним познакомиться. Казачий читатель, читая евразийскую печать, иногда улыбнется, дойдя до чисто «московских» обобщений, но все же при вдумчиво-критическом отношении может почерпнуть много интересных мыслей и применить их к своим казачьим проблемам. Казакам не мешает подумать над словами уже цитированного Л. Дюртена, хотя наивно и отождествляющего все народы бывшей России с русскими: «Единственная раса, в которой примесь следа желтой закваски осуществила наличность всего человечества».

Откуда степная удаль казачья? Откуда стали калмыки нашими братьями? К чему ближе наши песни — к сентиментальным западным романсам, или заунывным мотивам востока? Откуда буйный ритм наших танцев? Не ближе ли мы к горцам Кавказа, чем иные народы Европы? Пусть скажут члены изъездивших весь свет наших двух казачьих хоров, — где чувствовали они себя больше «как дома» — ближе ли на Восток или на Запад?

Источник: журнал «Вольное Казачество», №43-44 1929 г.

Центр Льва Гумилёва благодарит Андрея Ярового и портал «Дикое поле» за предоставленный материал

Вам также может понравиться

Добавить комментарий

Ваш email не будет опубликован. Обязательные поля отмечены *

Вы можете использовать данные HTML теги: <a href="" title=""> <abbr title=""> <acronym title=""> <b> <blockquote cite=""> <cite> <code> <del datetime=""> <em> <i> <q cite=""> <s> <strike> <strong>