В 1945 году крупнейший мыслитель-традиционалист ХХ века Рене Генон закончил работу над книгой “Царство количества и знамения времени”, которую, на наш взгляд, стоит назвать центральной во всём его творчестве. По всей видимости, и сам автор особо выделял этот труд среди остальных своих работ, придавая книге характер не просто традиционалистического исследования, а некоего символического “писания”, пророческого манифеста.

Об этом говорят определённая энциклопедичность работы, намеренный универсализм делаемых в ней выводов, магический смысл деления книги ровно на 40 глав и мало кем улавливаемая отсылка присутствующих в названии “les signes des temps” к эсхатологической реплике Исуса в Евангелии от Матфея (16, 3).

Основное содержание произведения действительно посвящено эсхатологии, при этом апокалипсическая символика Конца Мира подвергается автором оформлению в категориях метафизической онтологии. Метафизическая фабула эсхатологии в целом уложена Геноном в коллизионную развязку фундаментального противостояния количества и качества, в обобщенном виде соотносимого с традиционной оппозицией материи и духа.

Интересно, что данные отвлечённые и гипостазированные категории в своей “физической” проекции находят, согласно Генону, соответствие в формах пространства (качество) и времени (количество). Продолжая такой аксиологический ряд, Генон усматривает сходную символическую симметрию в области социальных идеологий, в формах общественной практики (“в человеческом и социальном порядке”).

Обратив внимание на библейский рассказ о Каине и Авеле, автор отметил в нём наиболее отчётливое выражение средствами мифологии указанной онтологической контрарности количества-времени и качества-пространства. Каин-земледелец, согласно этой мысли, должен олицетворять осeдлые общества и культуры, в силу особенностей своего быта “живущие во времени”. Авель, в соответствии в библейским мифом являющийся “пастырем овец”, напротив, призван представлять скотоводческие и кочевые культуры, “живущие в пространстве”. Безрадостный финал библейского сюжета – убийство Авеля Каином – и соответствующее этому постепенное историческое вытеснение кочевников осeдлой урбанистической цивилизацией идеально вписываются в составленный Геноном эсхатологический сценарий материализации, или “отвердения”, мира, фатального поглощения пространства временем, подмены качества количеством.

Однако это лишь видимый, иллюзорный триумф “царства количества”. Метафизическая логика готовит неизбежную иллюминантную реставрацию подлинной онтологической иерархии, выражаясь словами Генона, “окончательный реванш Авеля над Каином”, что найдёт проявление в упоминаемом некоторыми традициями феномене эсхатологического времени, по воле инверсивной логики Конца Мира превращающегося в пространство. Именно это подразумевает и пророчество Откровения, говорящее, что “времени уже не будет”.

Характерно, что “современный мир”, тема кризиса которого красной нитью проходит через всё творчество Генона, в русском языке наиболее отчётливо демонстрирует через своё определение “современного” именно временной, а не какой-либо ещё признак собственной идентификации.

Современный мир, действительно, живёт “во времени”, а не “в пространстве”. Частной иллюстрацией подобному утверждению может служить роль, если можно так выразиться, “геополитического вопроса” в современной политико-идеологической реальности. Сознание господствующего сегодня идеологического истеблишмента всё больше склоняется к тому, что геополитика, как наука о политическом и, шире, культурно-цивилизационном значении пространства, по большому счёту изжита и более не актуальна.

Считается, что критерием сопричастности индивидуума современной цивилизации выступает не определённая страна его проживания, а принятие им доминирующей в настоящем системы “общечеловеческих” ценностей. Главное, не то, где он географически находится, а то, что он сознательный современник прогрессивного человечества.

Причём и сами данные ценности, если посмотреть, построены так, что не предполагают какой-либо особой детерминированности своего носителя пространством, климатом и даже какой-либо культурно-социальной средой. Достаточно, чтобы был сам человек как материальный субстрат, биологический вид, “как таковой”.

Геополитический подход, напротив, утверждает постоянство пространственного фактора, могущего быть рассмотренным и в чисто географическом аспекте, и в форме представления об исторической континуальности социального бытия. При этом никакая специфика текущего момента времени не может изменить закономерного характера пространственных отношений и определяющего влияния геополитического фактора на общество и человека.

В этом геополитика близка к парадигме Традиции, предполагающей связь, преемственность, генерализацию и не признающей субстанциальности дискретных сущностей, фактов самих по себе, “как таковых”. Каждая вещь непременно укоренена в контексте, несёт если не явную, то скрытую подоплёку, задний фон.

Если речь идёт о времени, то каждый момент, каждая его единица непременно наделена исторической преамбулой, из которой вытекает и которой разъясняется, а также определённым заданием, эсхатологическим смыслом. Если речь, например, идёт о человеческой личности, то она не мыслится в отрыве от социальной среды, культурного окружения.

На данный взгляд, отдельная личность, взятая вне своего культурного контекста, социального синтаксиса, есть концептуальная абстракция, несмотря на её физическую актуальность, чувственную конкретность.

Примечательно, что геополитические идеи получали хождение преимущественно в кругах, с точки зрения современной идеологической нормы, политически некорректных – при right wing режимах, у традиционалистски ориентированных политиков и мыслителей.

Таким образом, концепция Рене Генона, принципиально державшегося в стороне от политики, блестяще подтверждается применительно и к современным социо-идеологическим тенденциям, а сам он может быть признан причастным к геополитике как автор, осуществляющий конфигурацию наиболее фундаментальных мировоззренческих начал геополитической доктрины.

Характерно также, что оригинальная русская геополитическая школа в лице авторов-евразийцев (Н.Трубецкой, П.Савицкий, Г.Вернадский), замечательным образом сочетала политическую проблематику с географическими исследованиями и повышенным интересом к кочевым, “туранским” культурам.

Однако гениальная интуиция Генона находит себе подтверждение не только в идеологических и общественно-политических процессах современности. Геноновские прозрения и вытекающая из них методология дают крайне любопытный материал для сугубо традиционалистских исследований истории и культуры архаических обществ, придавая им качество сакральной истории, сакральной культурологии и этнографии.

Чрезвычайно интересным в этом отношении выглядит прочтение символического шифра, заложенного в мифологии масонов – “вольных каменщиков”. Вкратце масонская культовая легенда, не лишённая даже некоторых эпических черт состоит в следующем.

Как известно, евреи до завоевания Иисусом Навиным Ханаана вели преимущественно кочевой, пастушеский образ жизни и не обладали отсюда особыми архитектурными навыками. Поэтому с переходом к оседлой городской жизни, когда возникла идея строительства иерусалимского храма, строителей для этого пришлось приглашать из других стран.

Библейские книги сообщают, что дружественный Соломону правитель города Тира Хирам направил в Иерусалим целую артель мастеров под началом Адонирама, или Хирама Авия, умелого зодчего, об отце которого говорится: “он умеет делать изделия из золота и из серебра, из меди, из железа, из камней и из дерев, из пряжи пурпурового яхонтового цвета и из виссона, и из багряницы и исполнять всё, что будет поручено ему вместе с художниками”.

Как утверждает легенда, Соломон возненавидел Хирама из-за особого расположения, которого сумел добиться мастер благодаря своему искусству у царицы Савской, приехавшей в Иерусалим и успевшей дать согласие на брак с Соломоном. Для дискредитации соперника Соломон тайно, путём сговора со строителями, вредит успеху работ Хирама. Однажды расстроенному и недоумевающему о причинах неудач Хираму является Тубал-Каин, известный из генеалогии Книги Бытия персонаж, о котором говорится как о “коваче всех изделий из железа и меди”. Тубал-Каин называет Хирома своим потомком и сообщает о “царстве Каина”, расположенном внизу, “в центре Земли”, куда Хиром попадает, бросившись по указанию Тубал-Каина в пламя кузнечного горна.

В царстве Каина Хираму открывается своеобразная оккультная история человечества, согласно которой первые братья Каин и Авель были братьями лишь по матери. Ева произвела первым Каина от одного из божеств – элохим. Авель же был рождён от Адама, созданного “из праха земного”. По этой причине Каин является “сыном света”, а Авель лишь “сыном Земли”.

Создавшему первую человеческую чету демиургу-Адонаи не понравилась независимость Евы, а, следовательно, и её сын от запретной связи. Поэтому Адонаи не принял жертвы Каина от “плодов Земли”, а предпочёл жертву Авеля “от первородных стада”, хотя земледелец Каин работал больше, чем пастух Авель. Подобная несправедливость и заставила Каина убить Авеля.

Мстительный Адонаи проклял и изгнал Каина, в чём проявилась ненависть “злого Демиурга” к “световому” началу в Каине и во всём человечестве в целом. Таким образом, весь тайный смысл истории сводится к непрекращающейся борьбе героических агентов Света, не забывших о световом начале в себе, с репрессивной властью Адонаи, в свою очередь делающем всё для подавления светового, люциферического элемента в людях.

Прошедшему посвящение Хираму кроме того был передан магический молот, позволявший ему с чудесной быстротой и искусностью выполнять любые задания. Это окончательно вывело Соломона из терпения. Он подкупил трёх подмастерьев, которые убили Хирама, когда последний вошёл как обычно днём в строящийся храм для продолжения работы, в чём ещё раз, исходя из мистической логики истории, проявилась мстительная злоба Адонаи.

Приведённая легенда составляет своего рода ритуальную основу масонства, различным образом проявляясь в его обрядах и символике.

Исследователи, видящие в идеологии и, в целом, субкультуре масонства лишь искусственное псевдорелигиозное произведение либерально настроенных кругов в европейских странах эпохи Просвещения, не придают указанной легенде большого значения, объясняя её формальной претензией масонства на антиклерикальную гетеродоксию.

Однако, если это так, то кажется довольно странным присутствие в масонской идеологии, в общем-то вполне корректно, либерально-гуманистически ориентированной, столь одиозной символики, какой является с точки зрения христианского восприятия фигура Каина. Кстати, данное обстоятельство стало стандартом всевозможных теорий “масонского заговора”, наиболее активно привлекаясь в качестве обличительного довода в пользу тайной деструктивности масонства. Вряд ли гипотетические основатели движения вольных каменщиков, происходящие из просвещённых и вполне трезво рефлексирующих своё место в социально-политической конъюнктуре слоёв, могли сознательно провоцировать собственную компрометацию, причём предоставляя для этого довольно грубый повод.

Для поиска причин такого неординарного статуса масонства можно допустить, что оно является не просто произвольным и известным образом социально ангажированным феноменом истории европейского Нового времени, но несёт в себе возможно и не осознаваемые вполне самими адептами рецидивы аутентичной и крайне архаической оккультной традиции.

Каковы же очертания этой традиции, различимой в ритуально-идеологической культуре масонства?

У русских до последнего времени сохранился культ божества Купалы, завуалированное проявление которого заключается в известном народном празднике Ивана Купалы, приуроченном к дню летнего солнцестояния и формально соотносимом с церковным чествованием Иоанна Крестителя, благодаря чему возникла данная синкретическая форма имени персонажа, совмещающая имя христианского пророка и языческого божества. Благодаря летнему времени празднование носит в целом весёлый карнавальный характер, сопровождаясь ритуальными купаниями в реках и озёрах, откуда распространённая и разделяемая многими исследователями этимология имени Купала от “купать”, “купаться”, “совершать обряд омовения”. Но за этой внешней стороной прослеживается некий тревожный и демонический шарм праздника.

Наибольшим ритуальным смыслом обладает “ночь на Ивана Купалу”, когда по народным поверьям активизируется нечистая сила, что при умелом подходе позволяет с особым успехом задействовать средства народной чёрной магии, предназначенные главным образом для сверхъестественного получения богатства.

Это специфическое содержание праздника и заставляет искать более глубокие мистические корни “аграрного божества” Купалы.

В античной традиции известен класс демонических существ, объединяемых названием “кабиры” (“кавиры”). Их функциональная роль затемнена, однако происхождение от бога кузнечного дела Гефеста, которого считали отцом кабиров, позволяет связать последних с ролью покровителей ремёсел. Особенно хочется отметить окруженный таинственными ритуалами культ этих божеств, который, согласно некоторым источникам, требовал особого посвящения, в дальнейшем сомкнувшись с орфическими мистериями.

Можно сказать, таинства кабиров были связаны с одним из архаичнейших тайных обществ, об этом, кстати, упоминает и Генон в “Царстве количества”.

У германцев, в их средневековой “низшей” мифологии, существовало представление о неких духах или гномах, называемых “кобольды”. Народная демонология приписывала им характер не то домовых (отсюда “гоблин”), не то древесных духов. Однако вместе с тем бытовало наиболее аутентичное, на наш взгляд, поверье о том, что местами обитания кобольдов являются подземные пещеры, заброшенные шахты, серебряные рудники. С этой функцией “горного духа” связано, в частности, и название серебристого металла Cobaltum, Кобальт.

Наконец, в индуистской традиции присутствует культ бога Куберы (Куверы), живущего в Гималаях и покровительствующего богатству. Наиболее примечательно, что и здесь присутствует достаточно явный хтонический, “геологический” статус божества. Кувера признаётся хранителем подземелий и подземных сокровищ.

Здесь обнаруживается очень интересная параллель.

В ночь на Ивана Купалу расцветает сказочный цветок папоротника, распускающийся, согласно поверью, огненными лепестками. Нашедшему этот цветок передаётся волшебная способность находить спрятанные под землей клады. Кроме того купальской ночью растёт так называемая “разрыв-трава”, дающая её обладателю власть над металлами.

Всё это в целом со всей очевидностью показывает тождественность указанных традиций, при этом существенная географическая разобщённость мест их фиксации позволяет с большой степенью уверенности заключить о парадигматическом, примордиальном характере данной мифологемы.

По всей вероятности, здесь мы сталкиваемся с архетипической фигурой Кузнеца-Металлурга, в более широком плане – Ремесленника, “Культуртреггера”. Причём указанные лингвистические формы его имени наиболее внятным образом этимологизируются с корнем, содержащимся также в русском “ковать” (ср. близость “Кавир”, “Кобальт”, “Кувера”, “Купала” и славянских форм “коварь”, “коваль” – кузнец”).

Ещё более любопытно, что этимологию библейского “Каин” также производят от арамейской основы “qjn” – “ковать”. Можно допустить, что “Каин” является семитской смысловой калькой, переводом индоевропейского имени мифического Кузнеца. Тем более, что кораническая форма имени “Каин” – “Кабил”. Коран, испытавший значительное влияние аравийского фольклора, доносит здесь до нас аутентичные отголоски древнейших цивилизационных контактов, составляющих предмет сакральной этнографии.

В Библии, в продолжении повествования Книги Бытия сообщается о потомке Каина Тувалкаине, согласно легенде выступающем, как уже говорилось выше, “ковачем всех орудий из меди и железа”. В форме “Тувал” (“Фовел”) вероятно прослеживается архаичная попытка семантической интерпретации, искусственного осмысления непонятного иноязычного имени близкого к “коваль” путём приведения его к знакомым словесным фонетическим формам.

Рене Генон кроме того указывал на сходство имени “Тувал-Каин” и “Вулкан” – имени римского Гефеста, бога кузнечества.

Как можно убедиться, понятие кузнеца в Традиции предполагает не только операции с собственно металлами, но также горное дело – профессию рудокопов – и земледелие. Помимо этого Книга Бытия показывает Каина и первым градостроителем – архитектором.

Здесь интересно сопоставить библейскую фабулу об убийстве одного брата другим с римским генеалогическим мифом, согласно которому во вспыхнувшей между братьями ссоре происходит убийство одного из братьев другим, становящимся впоследствии градостроителем – основателем главного, а, значит, по законам эпического мышления, первого города, в чём проявляется архетипическое соответствие этой легенды библейскому сюжету.

Исходя из изложенного, можно сделать предположение о преемственности, существующей между обозначенной примордиальной темой кузнеца и ритуальной субкультурой масонства. При этом в качестве конкретных исторических элементов в цепи данной традиции можно назвать инициатические мистерии Кавиров, отголоски которых благодаря свойственной ремесленническим цехам жёсткой преемственности технологического опыта вполне могли сохраниться на протяжении тысячелетий. Причём интересно заметить, что найденное Геноном созвучие имен Тувалкаин и Вулкан – латинский Гефест, закономерно способный фигурировать в культовых практиках Кавиров, могло обусловить христианскую адаптацию традиции, одним из выражений чего, возможно, выступает масонская мифология и обрядность.

При этом, правда, произошла симметричная ценностная трансформация сюжета – вместо негативно-демонического характера архетипической фигуре Кузнеца был придан возвышенный мессианический смысл. Но, вместе с тем, нетронутость базового концепта о противоположности мифо-культурных типов Кузнеца-Земледельца и Пастуха-Кочевника говорит о достаточной аутентичности самого стиля формирования фабулы.

По этическому положительному или отрицательному знаку, присваемому каждому из компонентов внутри указанной диады, можно судить о культурно-цивилизацонной самоидентификации того или иного общества. Отсюда древний Израиль выступает в номадно-пастушеской функции, что гармонично согласуется с историческими данными о быте и самосознании древнейших евреев – пастухов и кочевников.

История обретения Ханаана, Земли Обетованной, евреями – не что иное, как разорение варварами-пустынниками земледельческой и высокоурбанизированной страны, причём общий пафос разрушения воинством Иисуса Навина ханаанских городов поразительно соответствует пафосу сложившихся в ходе арийского завоевания речных долин Индии гимнов Риг-веды, устойчивым лейтмотивом которых выступает повержение городов и железных крепостей враждебных племён дасья.

Возможно, в обоих случаях источник эпического вдохновения восходит к древнему архетипу специфической номадной героики, предполагающей в качестве некой сотериологической функции разрушение Преград, препятствующих свободной пространственной динамичности существ. Этой архаичной номадной парадигме обязан и “основной” ведический миф об убийстве Индрой демона Вритры, имя которого буквально переводится с санскрита как “преграда”.

Крайне любопытен библейский сюжет о разрушении стен Иерихона возгласами и трубным звуком. Рене Генон, разбирая категориальные параметры кочевнического и осeдлого типов, отметил, что номадным обществам присуще развитие “фонетической” сферы культурной активности – искусств, основанных на звуке – музыкального и словесно-поэтического творчества. Осeдлым, напротив, свойственны “пластические” искусства – архитектура, ваяние, живопись. Интересно, что этот сделанный Геноном вывод подтверждается в самих традиционных источниках. Так Книга Бытия, сообщая о потомках Каина, с характерной для мифических родословий редупликацией – переносом общей генеалогической схемы на последующие поколения упоминает о Тувалкаине – “коваче”, а также об Иавале – “отце всех живущих в шатрах со стадами” и его брате Иувале – “отце всех играющих на гуслях и свирели”.

В силу очевидного сходства имён Каин и Тувалкаин, а также Авель и Иавал-Иувал нет сомнений, что генетически более поздний вариант, повторяя изначальную оппозицию оседлости и пастушества, акцентирует специфические культурные характеристики обоих типов. При этом, в точном совпадении с идеей Генона, оседлому быту отвечает практика пластичных форм, тогда как номадному – звуковых произведений.

Надо сказать, что примеры указанной корреляци содержатся и в других традициях. В античной мифологии покровителями музыки и эпического сказительства считались существа силены, близкие по своему описательному облику к кентаврам, образ которых является мифологическим обобщением скотоводческих культур.

Любопытно, что индуистская традиция называет музыку искусством гандхарвов – птицеподобных полубогов, причём этимологию самого названия “гандхарв” исследователи часто связывают с греческим “kentauros” – “кентавр”. Уместно указать на то, что семантика отношения “гандхарв” и “кентавр” находит себе соответствие в возможной этимологической взаимосвязи между “силен” и “сирена”, при этом семантическая сторона найденной зависимости оправдывается наличием общего смыслового признака пения, в равной степени свойственного как птицам, так и пастухам-номадам.

Характерно, что наибольшее развитие словесно-поэтического творчества исторически отмечается именно в кочевых культурах: это и гимны Риг-веды, созданной, как известно, кочевниками-ариями и обилие тюркских фольклорных эпосов, среди которых киргизский эпос “Манас”, содержащий в себе около полумиллиона поэтических строк, считается самым объёмным из исторически известных поэтических произведений.

Даже развитая античная эпическая традиция, так или иначе в своих истоках базирующаяся на гомеровской поэтической школе, может рассматриваться как наследующая песенно-поэтическую культуру кочевников, поскольку вполне вероятно, что мифическое имя Гомер связано не с реально существовавшим сочинителем поэм, а с практикой ритуально-эпического стихосложения кимров, или киммерийцев – древнеевропейских пастушеских племён, этническое название которых и перешло в имя “Гомер” и умозрительный образ гомеровской поэтической традиции.

К данной теме относится и то обстоятельство, что “Слово о полку Игореве” называет песнопевца Бояна “внуком” Велеса – “скотьего бога” древних русских. При этом сходство корневых основ имён “Велес” и “Авель-Иавал-Иувал” может говорить об их отдалённой генетической связи.

Всё это подтверждает объективность сделанных Геноном заключений о культурных характеристиках оседлого и пастушеско-кочевого типов, допуская при том аналогию онтологической конфликтности звука и образа.

В свете изложенного, предание о падении городских стен Иерихона под звуки труб представляется выражением отмеченной категориальной бинарности. Победа кочевых варваров над горожанами непременно сопровождается и онтологическим триумфом фонетической аморфности над фиксированным кристаллизмом.

Любопытно, что данный сюжет находит себе поразительные параллели в ведическом “мифе Валу”. Согласно ему, демон Валу похитил скот у богов и скрылся в горной пещере, своды которой разрушают своим пением Ангирасы – особый класс полубогов-покровителей искусства исполнения сакральных гимнов. Примечателен факт, что в соответствии с индуистской традицией насчитывается ровно семь ангирасов, или “риши”, откуда происходит их распространённый эпитет “саптаршайяс” – “семь риши”, соотносимых с семью звёздами Большой Медведицы.

В свою очередь, обращает на себя внимание подчёркнутый семирический символизм разрушения Иерихона. Как свидетельствует повествование Книги Иисуса Навина, семи жрецам, несущим семь “юбилейных” труб было предписано в течение семи дней единожды каждый день совершать обход вокруг города, при этом на седьмой день в установленное время надлежало затрубить в трубы. В результате совершения этих действий и были разрушены городские стены.

Указанный символизм числа семь со всей очевидностью указывает на неслучайность параллелизма ведического и библейского сюжетов.

Показательно, что подобно упоминавшемуся выше “мифу Вритры” “миф Валу” также обладает отчётливым космологическим символизмом, что позволяет исследователям говорить об этих мифах, как о двух вариантах единой парадигмальной мифологемы.

Космологический характер сюжета находит также себе подтверждение в сцене Апокалипсиса о семи ангелических трубах, звуки которых знаменуют разрушительный Конец Мира. Интересно заметить, что, по достаточно распространённой этимологии, имя “ангирас” связывают с греческим “angelos” – “ангел”.

Фигуративность семиричной символики в ветхозаветном креационистском мифе (семь дней) можно также считать обязанной рассматриваемой универсальной мифологеме. При этом вероятная этимологическая зависимость древнееврейского “шабат” – “суббота”, “седьмой день” и индоевропейского “sapt” – “семь” делает допустимой версию о неких полеоэтнических процессах, формировавших обсуждаемую магико-космологическую традицию.

Происхождение символизма семёрки чаще всего связывают с северными культурами и свойственным им астральным культом семи звезд Большой Медведицы. Собственно, греческое слово “Arktika” – “Арктика”, “Северная земля” происходит от “arktos” – “медведь”, понимаемого в связи с созвездием Большой Медведицы.

Закономерна ассоциативность ведическо-индуистской семёрки Ангерасов с Большой Медведицей, чем объясняется представление о рождении их в облике медвежат.

Вообще возможно проследить достаточно ясную северную, бореальную атрибутику номадизма. В иранской сакрально-географической традиции земледельческому, “цивилизованному” Ирану на юге противопоставляется варварский скотоводческий туранский Север. Любопытно, что данная оппозиция Ирана и Турана определённо наследует архетипическую парадигму дуальности типов Кузнеца-Земледельца и Скотовода. В частности, имя основоположника мифической династии иранских царей “Кай”, откуда их родовое имя “кайаниды”, по всей видимости, неким образом связано с “Каин”, при этом тема Кузнеца усиливается преданием о героическом кузнеце Кавэ, благодаря которому династии был возвращён отнятый узурпаторами престол. Поэтому оседло-земледельческий статус и номадофобия Ирана смотрится вполне правомерной с учётом отсылки к парадигматической цивилизационной схеме.

Для античной традиции характерна идея о противоположности и даже конфликтности Египта, олицетворяющего земледельческую культуру в целом, и Скифии – мира пастухов и кочевников. Ассоциативная контрастность северных пастухов и южных оседлых культур подчёркивается и другими обстоятельствами.

Календарная локализация праздника Купалы, приходящегося на время летнего солнцестояния, даёт повод для предположения о символическом значении этого события как начала года для земледельцев, чему соответствует и тождественность Юга и Лета в случае символической проекции географических сторон Света на хронологию годового круга. При этом, применительно уже к суточному циклу, Юг и Лето находят также своё соответствие в дне и более точно – в полудне, а Север и Зима – в ночи, полуночи.

Примечательно, что, согласно масонскому ритуалу, собрание ложи надлежит открывать ровно в полдень – час, в котором, по легенде, ежедневно начинали работу строители иерусалимского Храма, а также был убит подкупленными подмастерьями вошедший в храм для продолжения работы Хирам.

Характерно, что в архитектурном устройстве ложи символически как бы игнорируется Север – это единственная сторона, на которую не выходят окна ложи. На собраниях северная часть помещения отводится для масонов-неофитов, чем подспудно выражается мысль об их недавнем “варварском” статусе как символических пришельцев с Севера. Вместе с тем подчёркивается “цивилизованный” земледельческий ранг общества каменщиков. В ритуальных масонских формулах нередки упоминания о земледелии и благородной науке геометрии, особая роль которой здесь становится понятной, если учесть исторические предпосылки развития геометрии, первоначально существовавшей как наука, вспомогательная правильному разделу земельных участков и их ирригационному обустройству.

Достаточно показательно к тому же стойкое наличие в идеологии масонства “египетской” тематики – идеи о неком цивилизационном приоритете Египта во всей мировой культуре, что наиболее ярким образом проявилось в скандальном Мемфисском, или Мицраимском, уставе масонства.

В противоположность оседло-земледельческим обществам для кочевых характерна астрально-календарная роль зимнего солнцестояния, зимы, полуночи.

Подобная противоположность подкрепляется и чисто внешними бытовыми образами. С одной стороны, дневные заботы земледельца и летне-осенний аграрный сезон, с другой – ночная бдительность пастуха, сторожа, охраняющего стада, и традиционно подготавливаемый скотоводами на конец зимы-весну отёл скота, по своей хозяйственной значимости в скотоводстве могущий выступать неким аналогом летне-осеннего урожая земледельческих культур.

Блестящей иллюстрацией скотоводческих календарных ориентиров может служить евангельская сцена рождества Спасителя в хлеву и сюжет о явлении стерегущим в поле скот пастухам в ночь Рождества ангела, сообщившего им Благую Весть. В данном случае, в тесном смысловом переплетении можно различить концептуальные элементы ценностной системы номадизма: полночь, пастушеская стража и далеко не случайная с учётом вышеизложенного приуроченность Рождества к дню зимнего солнцестояния и началу нового года.

В этом отношении христианство представляется манифестацией именно пастушеско-скотоводческой, “авелианской” традиции. Причём крайне интересен ряд символических соответствий, существующих между Иисусом Христом и Иисусом Навиным. Неслучайность тождественности имени Иисус любопытным образом подчёркивается параллелизмом образа Христа-рыбы (ихтис), а также всей рыбацкой символики Евангелий и арамейского перевода имени “Навин” – “Бин Нун” – буквально, “сын рыбы”.

Помимо этого, в связи с обоими персонажами ясно просматривается тема казни через “повешение на древе”. Навин казнит ханаанских царей, вешая их на деревьях, после чего их тела, что примечательно, кладутся в пещеру, вход в которую приваливается камнем – сюжет, в точности повторяющий мифологемную семантику распятия на “древе” креста и “положения во гроб”.

Всё это даёт основания видеть в отмеченной зависимости не просто спонтанно-бессознательные архетипические проявления, но, вероятно, вполне сознательную стилизацию евангельских сюжетов, предположительно осуществляющуюся представителями особой эзотерической линии в иудаистской традиции.

Характерен критический символизм Навина и Христа в истории Израиля. Если с первым связано разрушение ханаанских городов с последующим переходом к оседлости на завоёванной территории, что символизировалось постройкой каменного иерусалимского Храма, то пришествие Христа помимо идеологического кризиса иудаизма исторически выразилось также в разрушении Храма с последовавшим за этим рассеянием евреев, как бы обозначившем новую эпоху кочевничества Израиля.

Легионы “северных варваров” Тита стали своеобразным воплощением ужасающих пророчеств Иезекииля: “Придёшь с места своего от пределов севера – ты и многие народы стобой, все сидящие на конях, сборище великое и войско многочисленное”.

Знаменательно, что христианство исторически получило распространение главным образом в северных странах у индоевропейских народов, там, откуда берёт своё начало традиция, обусловившая формирование самого “мифа Исуса”. В этой связи может быть объяснён загадочный культ бога Езуса у древних кельтов, жертвы которому приносились путём подвешивания их на деревьях, в чём просматривается архаичнейший прообраз ветхозаветной темы Навина и ключевой фабулы христианства.

Надо отметить, что своеобразную рефлексию дуализма пастушеского и оседло-земледельческого типов, представленного в мифе о Каине и Авеле, можно найти и в традиции средневекового богословия. Так, многие книжные генеалогии библейских героев указывают на происхождение Хирама, строителя иерусалимского храма, из “колена Данова”, потомки которого вообще славятся как искусные мастера. Причём, согласно некоторым авторам, именно из колена Данова надлежит произойти Антихристу. Вполне любопытно, что при этом среди прочих деяний, которые должен будет совершить Антихрист, называют и восстановление Храма в Иерусалиме, что закономерным образом согласуется с артизантскими традициями Данова колена. Вместе с тем в данном случае акцентируется оппозиция Антихристу Христа, символически связываемого с разрушением Храма (“не останется здесь камня на камне”).

Интересны также полуфольклорные интерпретации Апокалипсиса, особенно в исламе, придающие паре Христос-Антихрист архаичные черты своеобразного “близнечного мифа”. Тем самым здесь достаточно определённо реконструируется примордиальная мифологема о двух Братьях, в универсально-эсхатологических масштабах повторяется извечный конфликт Каина и Авеля, Кузнеца и Пастыря, Времени и Пространства, Количества и Качества.

Закланный злым Кузнецом-Демиургом в самом начале времён, униженный и преданный Пастырь в урочный час придёт в овины.

Топот несущегося табуна как гул мутирующих стихий, свист ветра в гривах как музыка Конца Мира…

Вострубит лишь ангел…

А-Туран