«Скифская этика и дух коммунизма: экзистенция сверхмодерна»

В предыдущем эссе посвященном размышлению об этике было рассмотрено понятие «этоса» вообще, в его отношении к действию и деятельности человека, и был сделан основополагающий вывод, что этика, как таковая представляет собой, способ действия для достижения того или иного идеала. В отношении «скифской» этики таким идеалом является любовь, в связи с чем был сделан основной вывод о том, что главным положением «скифской» этики является познание во имя развития, развитие во имя любви, любовь во имя познания. Теперь же необходимо более подробно рассмотреть: что вытекает из этого положения, как это положение соотносится с объективной реальностью и как оно соотносится с господствующим в мире «духом капитализма», который рожден, если верить Максу Веберу из протестантской этики.

Протестантская этика зародилась в недрах Реформации, в первой половине XVI века. В основе практически всех религиозных течений протестантизма лежат идеи Мартина Лютера и Жана Кальвина, оказавших наибольшее влияние на все сферы духовной жизни тогдашней Европы. Главными положениями их учений являлось то, что согласно Лютеру посмертное спасение человека зависит не от выполнения церковных таинств и обрядов, а от искренности его веры, а главным источником истины является Евангелие; в то же время Кальвин полагал, что посмертное спасение или осуждение человека уже заранее предопределено Богом, из чего делался вывод, что только благодаря успехам в личной жизни человек может доказать, что он «божий избранник». Таким образом, протестантская этика содержала в себе утверждения, согласно которым человек является игрушкой в руках Проведения, все цело завися от воли Бога, от непознаваемого божественного замысла, и хотя благодать нисходит на человека минуя церковь, тем не менее, ощутить ее можно только благодаря личной вере и проявится она только в том случае, если достигается успех в земной жизни.

Кстати, известный психоаналитик Эрих Фромм, исследуя это главное утверждения протестантизма, не раз отмечал в своих произведениях, что из него вытекает потеря человеком экзистенциальной уверенности в своем будущем, порождая страх перед неизведанным «завтра».

Макс Вебер в своем труде «Протестантская этика и дух капитализма» пишет, что эта главная черта протестантизма легла в основу капиталистической организации труда, став его «духом», т.к. в конечном итоге, если божественную благодать можно познать только через непосредственный личный успех в земной жизни, и поскольку это никак не ограничивало и не запрещало накопление и преумножение материальных благ – то единственным возможным способом через который личность могла бы удостоверится в своей «избранности в царство божие» это и было накопление и преумножение капиталистического состояния, которое и являлось первым признаком успеха в этой жизни. В конечном итоге, в экзистенциальном вопросе о смысле и цели человеческой жизни, которым человек задавался во все времена, это явилось корнем западного индивидуализма и эгоизма – т.к. в конечном счете всякий христианин того времени безусловно был пропитан религиозным чувством и уповал на личное спасение, а в протестантской трактовке этого можно было достичь только личностным благосостоянием. «Это учение в своей патетической бесчеловечности должно было иметь для поколений, покорившихся его грандиозной последовательности, прежде всего один результат: ощущение неслыханного дотоле внутреннего одиночества отдельного индивида. В решающей для человека эпохи Реформации жизненной проблеме — вечном блаженстве — он был обречен одиноко брести своим путем навстречу от века предначертанной ему судьбе» — пишет Вебер о кальвинистском учении об предопределенности «спасения», которое отразилось практически на всех течениях протестантизма.

Другой известный мыслитель, Карл Маркс, писал: «Лютер победил рабство по набожности только тем, что поставил на его место рабство по убеждению». Действительно, лютеранская, протестантская, этика предполагает, что человек может спастись только при неукоснительном исполнении своего профессионального долга, который сравним с аскезой; только при постоянном подавлении каких-либо спонтанных порывов личности, через постоянное подчинение отдельного члена какой-либо протестантской общине[i].

Естественно, что подобная этика порождала и чувство страха и безысходности отдельного индивидуума, а вместе с тем и чувство глубокого индивидуализма, сыгравшими свою роль в деле «заката Европы», когда после всех надежд на освобождение человека от феодального гнета, принесенных рационализмом, Просвещением, Великой Французской революцией – словом после всего того, что Ницше назвал «убийством Бога» — европейцы так и не пришли к разрешению духовных и социальных противоречий, когда вслед за «убийством Бога», настала пора «убиения человеческого, слишком человеческого».

По большому счету, в протестантской этике проявилась извечная борьба личного и общественного, в которой одно было противопоставлено другому, в которой одно проявлено в виде желания, а другое в виде долга. В таком ключе любой моральный поступок может быть рассмотрен либо как выполнение долга вопреки личному желанию, либо как выполнение личного желания вопреки выполнению долга – речи о том, что желание и долг могут совпадать не идет. Рассматривая это соотношение с позиций психологии и философски анализируя его, один из основоположников отечественной психологической школы С.Л. Рубинштейн замечал: «Человек может, во-первых, совершить моральный по своему объективному значению поступок вовсе не по моральным мотивам, а в каких-либо иных целях (так же как, с другой стороны, иногда движимый субъективно моральными мотивами человек может совершить и объективно не нравственный поступок), ошибочно придавая субъективно моральный смысл поступку, который лишен морального значения. Во-вторых, совершая объективно моральный поступок, человек может сделать это, подчиняясь тому, что общественно признано как должное, но вопреки основным своим личным устремлениям. Он в данном случае склоняется перед моральной нормой, но не возвышается до нее. Она выступает по отношению к нему как чужая внешняя сила, которой он покорно подчиняет свои влечения, а не как самое глубокое и интимное выражение его собственного существа. Здесь в мотивации человека господствует крайнее расщепление: человек выполняет свой долг, но действует вопреки своему влечению. Наконец, осуществление поступка, заключающее в себе определенное моральное содержание, может быть для человека и осознаваемым им долгом, и вместе с тем непосредственно испытываемой потребностью – когда общественно значимое становится для него и личностно значимым…

…Различное внутреннее отношение индивида к совершаемому им поступку является всегда и различным отношением индивида к нормам, фиксирующим объективное моральное содержание поведения. В одних случаях индивид, совершая моральный поступок, может подчинять свое поведение нормам общественной морали и права как некоей силе, которая как долг противостоит его личному влечению; долг осуществляется вопреки личным влечениям и мотивам. Для И.Канта именно такое отношение характеризует моральное сознание и моральное поведение как таковое…

…Получившее философское оформление в этике Канта, традиционное внешнее противопоставление общественно и личностно значимого, морального и природного (которое уходит корнями в христианское представление о радикальном зле человеческой природы) получило своеобразное преломление в психологически трактовке мотивации человеческого поведения».

Из этих слов известного ученого видно, что Кант в своем этическом учении противополагал нравственность, мораль, общественное мнение личностным влечениям и потребностям человека, находя высочайшее проявление этики в противопоставлении долга и личных потребностей. В этом Кант весьма близок к протестантской этике.

Но, как было указано в предыдущем эссе, основополагающим для любой этики будет понимание и отношение к человеческой природе – постоянно саморазвивающейся системе, которая только через саморазвитие, через творчество, через деятельность и действия проявляет себя. При этом деятельность, действия человека, сама человеческая природа никогда не носила, не носит и не будет носить, пока человек является человеком, внеобщественный характер; природа человека, как бы не были бы глубоки индивидуальные различия между членами социума, всегда носит общественный характер – любое действие, деятельность, творчество все это делается в обществе и относительно общества. Поэтому противопоставление общественного и личного хоть и необходимо, но вместе с тем взятое без их единства, неполным и не точным образом отразит морально-нравственные и этические отношения.

И если величайшим этическим идеалом является любовь проявляемая деятельностью человека, то такая деятельность, такие действия будут носить характер в котором нет однобокого противопоставления личного и общественного – в этих поступках, в этом «этосе» личное и общественное будут взаимопроникнуты одно в другое; человек будет поступать так или иначе не потому, что этого так желает общественная мораль, вопреки его личным желаниям, но потому, что он сам желает того, чего желает общество – и личные, и общественные идеалы будут слиты воедино, что будет воистину побуждать людей на подвиги и героические свершения, т.к. люди объединенные общим идеалом, общим целью и общим помыслом – как минимум друзья, а ведь, как известно, нет больше чести чем «умереть за други своя».

В психологической литературе об этом сказано: «Становясь личностно значимым для индивида, общественно значимое порождает в нем динамические тенденции более или менее значительной силы, которыми психология не в праве пренебречь. Не учтя их, нельзя адекватно отразить действительную мотивацию человеческого поведения, понять его подлинную природу. Действенная сила этих тенденций долженствования, возникающих у человека, когда общественно значимое становится и личностно значимым для него, проявилась с изумительной мощью в несметных героических делах советских людей на фронтах Великой Отечественной войны. Подвиг Н.Гастелло, который бросил свой загоревшийся самолет на вражеские цистерны, чтобы уничтожить их, и последовавшие его примеру Шевчук и И.Черных, 28 панфиловцев, 16 гвардейцев во главе с В.Д.Кочетковым, 12 краснофлотцев во главе с Трушкиным, краснофлотец М.А.Паниках, который, превратившись в пылающий факел, сжег в объявшем его пламени немецкий танк, красноармеец Гладкобородов, собственным телом закрывший амбразуру вражеского дзота, огонь которого не давал двигаться вперед нашей пехоте, и столько других всем памятны» (Рубинштей С.Л. «Основы общей психологии»).

Именно такое единение личного и общего является проявлением истинно «скифской» этики, когда во время мобилизации народ сливается в одно целое, в один гигантский организм, противостоящий как единое внешнему врагу. В «скифской» этике общность переживается как личное – «скифская» этика это соборность, это вечевой набат, это тризна на кургане павшего скифского воина, это и полная глубокой сосредоточенности литургия, и вместе с тем темная языческая вакханалия, это и чуть ли не полное раболепие перед царем-батюшкой, и вместе с тем разудалый лихой бунт – это все разные «этажи», разные способы проявления единства.

Если следовать Гегелю, то такая этика является проявлением героической этики, а кем, как не героями, не как новыми демиургами, являются скифы, приходящие в темные времена распада и хаоса.

Гегель усматривал различие между добродетелью римлян и добродетелью греков в том, что для первых, как для граждан своего города, общественные нормы возвышались выше индивидуального; для вторых – для греков героической эпохи — моральное и личностное переживалось как непосредственное единство, как целостное и единое выражение его собственной индивидуальности. Гегель усматривал в этом героический тип характера – по сути пассионарность: ведь пассионарность проявляется как способность к сверхнапряжению ради некоего идеала победы, как способность к жертвенности ради этого.

Эпоха Модерна, бурного развития западной модели капиталистического мира – это дитя протестантской этики, поставившей идеалом подчинение человека: и хотя эта эпоха и охарактеризовалась бурным ростом и развитием науки и техники, чудесным временем Великих Географических открытий, развитием гуманистической философии и вообще временем открытий – тем не менее, эта эпоха, пропитанная рационалистическим духом, видела прогресс в тотальном покорении всей природы, в том числе и природы человеческой. Протестантская этика породила самоотречение человека в пользу предопределенности, лишив его надежд и развития, оставив ему возможность только копить; но развитие наук, рационалистическая философия, Просвещение – рано или поздно, но они смели саму религиозность, но не смогли уничтожить этику, т.к. она вошла в плоть и кровь европейцев, вошла в архетип европейского общества; в итоге «Бог был убит», «Бог мертв» — констатировал Ницше – предвидев страшный и мрачный сценарий дальнейшего развития. И действительно начало ХХ века ознаменовалось Первой Мировой войной.

В поэме Александра Блока «Возмездие» о ХIХ веке говорится:

Век девятнадцатый, железный,

Воистину жестокий век!

Тобою в мрак ночной, беззвездный

Беспечный брошен человек!

В ночь умозрительных понятий,

Матерьялистских малых дел,

Бессильных жалоб и проклятий

Бескровных душ и слабых тел!

С тобой пришли чуме на смену

Нейрастения, скука, сплин,

Век расшибанья лбов о стену

Экономических доктрин,

Конгрессов, банков, федераций,

Застольных спичей, красных слов,

Век акций, рент и облигаций,

И малодейственных умов,

И дарований половинных

(Так справедливей — пополам!),

Век не салонов, а гостиных,

Не Рекамье, — а просто дам…

Век буржуазного богатства

(Растущего незримо зла!).

Под знаком равенства и братства

Здесь зрели темные дела…

А человек? — Он жил безвольно:

Не он — машины, города,

«Жизнь» так бескровно и безбольно

Пытала дух, как никогда…

Казалось бы, что бурное развитие должно было вести человечество к прогрессу, в том числе и к прогрессу духовному, к осознанию себя как творца и преобразователя реальности – но вместо этого за «убийством Бога» следует «убийство человека». «Человеческое слишком человеческое» закономерно приходит к своей антитезе – наш век, эпоха Постмодерна, в человеке пытается отрицать все человеческое: ювенальное право стремится сделать ребенка собственностью общества; понятие пола меняют на гендер, замещая «маму» и «папу» на «родителя 1» и «родителя 2»; происходит сращивание человека и машины, превращая человека в киборга; реклама и искусство пропагандируют и воспевают в человеке животные инстинкты, вместе с тем играя на них, получая с этого прибыль; сытая и довольная жизнь, подобная жизни домашней свиньи, стала для многих идеалом уюта и смысла человеческой жизни; удовлетворение первичных потребностей, за счет получения прибыли, стало главнейшим смыслом и целью; человек утратил главнейшее свое свойство – умение мечтать о «прекрасном далеко», о Вавилонской башне, о желании «быть Богом», хоть это и трудно.

В противоположность этому «скифская» этика предполагает экзистенциальное восхождение человека, постоянное развитие своей человеческой природы. «Скифство» по своему содержанию космично и воздушно, оно стремится поднять человека вверх, призывает людей стать космическими номадами; «скифская» этика пропитана духом истинного коммунизма – она не отрицает ни человека, ни общества, она построена на соборности, на симфонии личного и общественного, не на их противопоставлении, а на их единстве.

«Скифство» является внутренней основой, экзистенцией, Сверхмодерна – эпохи осознанного и постоянного восхождения человечества.