Книга Яны Вагнер «Живые люди» интересна мне по причинам этнопсихологическим и этнофутуристическим.
Автор описывает популярные апокалиптические пророчества из ряда демотиваторов, изображающих развалины московского Кремля. Это про Россию во мгновение око превратившуюся в Пустыню.
В ледяную Пустыню по которой бродит лихой человек. Про брошенные населением голодные расейские города и безлюдные зимние поприща с остановившимися паровозами, заводами, товарами и услугами.
Частично такую картину мы наблюдали в 90-е. И в этом есть некоторая ностальгия. С другой стороны Россия по сути своей и есть Пустыня. Вроде бы стоят тут города, а вроде бы и нет. Безлюдье, оставленность, бескрайность… Как говаривал Пржевальский: «священная мати-пустыня». И кого тут удивишь поеданием сырой рыбы? Когда в Сибири её так и едят. И не только сырую рыбу, но и наверное сырых мамонтов. Пустыня проникает в самую суть нашей души. Поэтому «Живые люди» иногда читаются спокойно, как вчерашняя «Комсомольская правда». То ли есть мы, то ли нет. Вчера Москва была, а будет ли завтра? За это в Расее никто и никогда не поручится. Скифы — мы. Встали, ушли, побрели дальше. В священную мати-пустыню.
Читая книгу, и блуждая по Украине и Крыму, я замечал её актуальность. Вот в книжке рассказ про женщину с ребёнком, боящуюся выйти из дома, из своей какой-то «ленинградки» из-за угрозы гражданской войны и грабежей. Это про зимний Киев, про его прекрасный центр, где обыватели без нужды даже и не пытались высовывать носа на улицу. Где на карнизах сидят снайперы, а по улицам бродят вооружённые до зубов гопники и господа полицейские из неизвестных городов и подразделений. Это про Киев, где люди сажают на Майдане картошку, а редиска выросла уже. Весна. Про Донбасс вдоль заборов которого, изукрашенных надписями «Россия» и «Васька — чмо», бродит родной нам всем до безумия персонаж с автоматом Калашникова наперевес. Лихой человек из Ледяной Пустыни.
Про запертость, замкнутость и спелёнутость квартиры стоит вообще поговорить особо. Это острое, режущее, страшное и страстное чувство, знакомое нам с детства. Беспристанная тьма и вечная чёрная московская (сибирская, уральская и какая там ещё?) зима. Она же вечная весна в одиночной камере. Это национальная печать. Глубинная утроба, закрома великой матери, сатанинская берлога, страна состоящая из детских снов. Это всё она — Россия-мама. То ли мы ей снимся, то ли она нам. Будто бы мы все умерли, а может быть ещё не родились.
Вагнер описывает какой-то свой сон, близнечно похожий на коллективный сон каждого из нас.
Этнографы считают, что главный персонаж русских сказок Иван-царевич проявился в народном эпосе достаточно поздно — ближе к 19 веку. И родился он из несчастного жития императора Иоанна Антоновича, большую часть жизни проведшего в ссылках и тюрьмах. Император был злодейски убит в Шлиссельбургской крепости. Но народ верил, что «Иванушка» чудом спасся и до поры пребывает в «специальном месте» словно шиитский имам Махди. Такого рода фольклор, вдохновил Достоевского на написание «Бесов».
Но такого рода фольклор соткал и новейший русский национальный миф. В некотором роде мы все — сны Ивана-царевича, спрятанного от зла мира сего злом же мира сего за каменными стенами, за железными оградами. Мы повязаны и бесправны, мы унижены и никому не нужны. Но мы все обязательно уйдём и вернёмся — ведь мы — Живые Люди. В нас горит незримый тайный огонь.
В книге Вагнер «деревья расступаются неожиданно». Видимо время наше близко. Как в фильме «Бумер» — никого не жалко. Потому что никого нет. Сны снятся снам. Оставьте мертвецам хоронить мертвецов.
Живые люди идут навстречу Ивану-Царевичу.
Павел Зарифуллин
