Выступление философа Александра Секацкого на лекториуме «Гиперпространства Льва Гумилёва» в рамках проекта «Белая индия»
Для Гумилева очень важна была идея неизбежного угасания и смертности всех этносов. Мы знаем, что помимо фазы зарождения, фазы акме, накопления пассионарности, существовала и фаза обскурации, которая не должна миновать никого. В этом смысле, Гумилев был представителем естествознания, мы не видим в его текстах исключения. Это означает, что все в мире смертно. Ровно так же считал и Шпенглер, который в некоторой мере повлиял на Гумилева, смертны все культуры и цивилизации, и даже квазисубъекты, будь они театры или политические партии, ну, и сами этносы тоже.
После того, как этнос переживает свою высшую стадию подъема, он неизбежно переживает стадию обскурации, он пополняет ряды реликтовых этносов, которые где-то довольно долго прозябают, либо умирает, не обязательно путем естественной депопуляции, а просто путем утраты этнического единства и распечаткой чужой матрицы. Как исчезли индейцы, перевоплотившись в американцев. Этот момент всегда вызывает некоторую досаду, как вызывает у нас досаду и тепловая смерть вселенной, может быть, она произойдет и не так скоро, но рано или поздно по второму закону термодинамики это случиться. И вроде бы есть еще время – несколько миллиардов лет, но все равно задним умом мы все равно понимаем, что что-то не так. Если с индивидуальной смертностью мы смирились, тем более, всегда есть надежда, на то, что душа наша спасется либо праведностью, либо в «заветной лире наш прах переживет». Но вот с этносом не все так ясно, очевидно, что есть этносы, которые проходят этот путь без отклонеий, как положено, есть способ продлить существование, обогатить свое присутствие. Любопытно, что сам Шпенглер таким способом считал псевдоморфоз, с его точки зрения можно было избегнуть неизбежного угасания и смерти, только если в какой-то момент отложить свое собственное предназначение. Пружинка остается сжатой, не разжимается, и этнос начинает исполнять чужую участь, к примеру, как Ближний Восток во времена эллинизма и Александра Македонского, который на пару веков отсрочил выполнение своей миссии, и, конечно же, России, которая при Петре I вошла в псевдоморфоз, забыв свое предназначение, и приобрела таким образом два лишних века, которые не были ей свойственны. Но вопрос в том, стоит ли исполнять чужую участь, и, возможно, своя горькая участь лучше, чем более щадящая чужая, он остается нерешенным. Гумилев по этому поводу ничего не говорит, для него обскурация кажется практически несомненной.
В этой связи я хочу предложить две части – пессимистическую и оптимистическую, как раз связанные с этим моментом. Пессимистическая часть состоит в том, что Гумилев совершенно прав. Стихийный протест требует признать, что пророчества не сбылись, закат Европы, как минимум, возвещают уже 150 лет, а вроде бы, Европа на месте, на первый взгляд. Более того, какие-то определенные средства, начиная от письменности, заканчивая всякими социальными службами, и наконец, электронными пространствами, они чем-то могут помочь спасти народы от фазы обскурации, оставить на плаву. Все зависит от внимательности и невнимательности взгляда. Слишком бы было преждевременно заявлять, что эти пророчества не сбылись. Вернемся к одному моменту – общему социокоду цивилизации Шумера и Акада, Ассирии соответствовало понимание, что единая связь между небом и землей удерживается только благодаря дыму жертвенных костров, и что, как только костры погаснут, а дым исчезнет, произойдет неминуемое и все распадется.
И тут хочется провести очную ставку, предположим, жрец той же самой Ассирии оказался бы нашим гостем, и мы бы захотели ему продемонстрировать, что все прекрасно и дела идут, лучше не придумаешь, и спросили, где же, мол, тот распад, когда костры давным-давно погасли. Он, присмотревшись, окончательно бы убедился в правоте своих предков, костры погасли, земля упала и разбилась, а небо улетело и исчезло. С его точки зрения, то, что он наблюдает вокруг – это жалкие осколки некогда великого целого, и люди скорее мертвы, чем живы. Они по большей части разговаривают с мертвецами или с тенями, которые им показывают на экранах, им же адресуют свои лучшие чувства, и во всем полнота человеческого не сохранилась, и он поблагодарил бы нас за такое прекрасное подтверждение правоты предков.
Ровно то же самое произошло и с этими народами, которые в фазе обскурации находились еще несколько десятилетий назад, потому что даже не говорить про Наполенона, достаточно взять Амудсена, знаменитого полярника, жившего в начале 20-го века. И привести любого из них к очной ставке, и посмотреть на современные народы Европы, французов, голландцев, скандинавов, шведов, норвежщев, датчан и остальных. Европейцы, жившие 100 и больше лет назад, своих бы вряд ли признали. Эти люди все довольно неплохо маскируются под шведов, норвежцев и датчан, но тут можно понять, что что-то не так. Язык похож, да, но во всем полная подмена. Они сейчас совсем по-другому говорят о семейных ценностях, о воспитании детей, под семьей они понимают что-то совершенно иное, то, что во времена их предков называлось садомским грехом, например. Современные европейцы говорят о свободе мнений, но при этом, то, что как бы выходит за пределы свободы мнений, мнением то и не считается, а считается варварством. Да и свобода мнений сомнительная, в городе Тронхе провели референдум о возможности продажи в супермаркетах непотрошеных кур, или только потрошеных. Действительно, это то, что оставлено этим людям для свободы выражения своего мнения. Это такой «колоссальный» диапазон разброса мнений, а на счет того, как воспитывать детей, как выбирать союзников, про полноту правовых норм референдумов не проводится. По большому счету, все исчезло. С одной стороны продолжается последняя обскурация с различными невротическими реакциями, а с другой стороны произошло уже нечто другое – всюду слышится детский лепет. В том смысле, что, вероятно, зарождаются какие-то новые народы. Символом этого детского лепета является прекрасная реакция современных норвежцев на преступление националиста Андерса Брейвика, который, расстреляв 77 человек, получил пожизненное заключение. Они тоже решили как гордые норманы и викинги выразить свою презрение к нему и несколько дней они устраивали пикеты вокруг его тюрьмы, они ходили вокруг и пели песни, которые он с детства не мог терпеть. Вполне достойные дети выразили свое отношение к этому плохому парню, ясно, что они не позовут его больше играть в свою песочницу. И если бы они узнали, какое он не любит варенье, то именно такое варенье они бы ему и прислали. И, собственно, эта подмена ценностей на радужные погремушки, создает ощущение, что прежний этнос погиб, а дети, как предполагаемые зачатки нового этноса вроде бы живы, но они не могут стать полноценными этническими элементами для образования новых этносов. Ощущается именно такая абсолютная пустота.
Перебирая чувства одного из беженцев или мигрантов, рассматривая любого переселенца, мы понимаем, что, как известно, массовое переселение народов имеет всемирный капиллярный эффект – реакция на пустоту, они будут продолжать просачиваться по капиллярам, ибо тот, что живет сейчас в Европе народом не является. Сейчас это особенные дети, из которых наверняка вырастут особенные взрослые, которые вряд ли смогут составить один полноценный этнический кристалл. Но любой из мигрантов, оказавшись где-нибудь там, в центре Европы, в Париже, например, увидев эти величественные соборы, замки, мосты и инженерные сооружения, сделал бы совершенно правильный вывод, эти люди промотали наследие своих предков и стали неизвестно кем. Эти люди, что живут сейчас, совершенно точно не могли бы этого ничего создать, и поэтому их право наследовать европейские достояние ничуть не больше, чем наше. Мы еще увидим, кто встанет во главе процессов этногенеза.
Чрезвычайно трогательно, что и сирийцы и беженцы из Ирака несут плакатики, на которых написано: «Хотим к маме Меркель!» или «Мама Меркель ждет нас!» Они тоже пытаются имитировать этот детский язык, и это понятно тем детским людям из Европы, которые в свою очередь думают, что ну вот, теперь мы будем вместе играть в одной песочнице, разделять наши ценности в диапазоне выбора потрошеной и непотрошеной курицы. И мы наверняка с ними не подеремся из-за красивых ведерок, потому что они тоже хотят к маме Меркель.
Так или иначе, Гумилев оказался прав, прошла обскурация и зародышевые формы нового этноса, которому еще предстоит пройти через фазу «восплеменения», возможно, имена реликтовых народов достанутся народам, не имеющим ничего общего с теми, кому это имя принадлежало, как, например, современные египтяне. Как гунны, которые вторглись в римскую империю, были не теми хунну, которые вторглись в Китай, но там была важная преемственность живого мифа и воинских традиций, состоялась передача первородства духа воинственности, важнейшие процедуры были выполнены.
По-видимому, Европа как континент не спасаема в прежнем виде, вполне возможно, что где-то останутся остатки реликтовых этносов. Возможно, что последуют массовые невротические движения на подобие действий Брейвика, но организованного сопротивления уже не будет, потому что остатки пассионарности давным-давно выветрились.
И это совсем не говорит о том, что это детское человечество будет совсем никчёмным. Вполне возможно, что какие-то детские черты оно сохранит, это даже очень интересно, хотя маловероятно, что им дадут это сделать.
Теперь о положительной части, хотя она и относительно положительная. Есть и второй путь, который позволяет продлить цикл существования этноса – это империя, которая, удивительным образом, как раз и является тем средством, той особой формой государственности, которая позволяет пережить даже несколько фаз обскурации и учредить новое бытие. И в этом случае фаза обскурации скорее напоминает впадение в криптобиоз, в фазу такой запредельной усталости, а затем под влиянием отепляющих факторов, под воздействием имперской реальности как раз происходит выход из стадии обскурации и случается обновление этнического организма. Подобное, безусловно, было не раз.
С этой точки зрения заслуживает внимания Россия и взгляд на нее под этим углом зрения. Предельная обскурация застигла нас в 90-е, и единое государство, держава и сам этнос практически прекратили свое существование, но не прекратили. Вместо этого сработали удивительные вещи, которые в чем-то похожи на скифскую конницу, которая потом приняла образ красной конницы. Фактически те, кто должны были быть государевыми людьми, оказались наемными управляющими внешнего управления. Даже пресловутые органы правопорядка так же являлись на стрелки, чтобы получить указания. Министр иностранных дел имел двойное гражданство, и был гражданином США. И казалось, что это царство абсурда должно было кончиться полным крахом, но не кончилось! Что случилось?
В этой запредельной обскурации удивительным образом проснулись самые глубинные инстинкты имперского самочувствия, которые вновь потребовали обращения к неким своим варягам, обращение к тому номадическому, разбойничьему элементу, от которых любые другие правовые общества предпочли бы защититься. Россия же с ее имперским самочувствием вернула власть неким казакам-разбойникам, в значительной мере кавказским диаспорам, которые в 90-е выполняли роль теневого рабовладения, организовывали довольно жестокое управление на местах. Так же поступали и представители братвы. Для любого другого неимперского государства такая ситуация была бы невыносима, но при наличии неустранимого имперского самочувствия, для России было это самым лучшим вариантом. И фазу обскурации пережить действительно удалось. Представители элиты кавказских диаспор, братва, те самые казаки-разбойники, осуществляли власть на местах, именно они оказались носителями имперского попечения, чем государевы люди, та самая удивительная верхушка в окружении Ельцина. Именно братки разруливали ситуацию на местах, пока не закончился обморок государственности, не началось постепенное пробуждение и все не началось вставать на свои места.
Что же еще помогло? В девяностые сыграла большую роль дилогия Балабанова «Брат» и «Брат-2», которая удивительным образом воплотила в себе имперское бессознательное с элементами идеальной сборки. В этих фильмах был дан четкий позыв, в соответствии с которым «существование державы зависит от тебя». Пусть продажные, пусть менты, пусть все слова лишены смысла, в конечном счете, если так случилось, что криминал, преступный мир, казаки-разбойники призваны на защиту, то ничего другого не остается. Тогда все это казалось невероятным и нелепым, но мы теперь понимаем, что некоторое из этих фильмов, например, знаменитая фраза: «Ну ты мне еще за Севастополь ответишь», вроде бы сказанная ни к селу ни к городу, с нашей сегодняшней дистанции воспринимаются как слова Александра Невского: «Кто к нам с мечом придет, от меча и погибнет».
Еще не выполнила свою роль другая величайшая фраза «в чем сила, брат?», но и она точно так же сработает, эти люди оказались вовремя в нужных местах. Возможно, еще поставят Балабанову и Сергею Бодрову памятник как Минину и Пожарскому, которые в смутное время спасли Россию от разорения и распада, так и они внесли огромный вклад и выдали миф с прекрасной удивительной визуальностью, который сыграл не последнюю роль в том, чтобы пережить обморок государственности, из которого не могли вывести американские заморские припарки и примочки. Из него вывело именно пробуждение имперского самочувствия, ощущения того, что эта форма органической государственности позволяет нам некоторым образом вновь предъявить к проживанию то, что казалось давно утраченным.
На наших глазах за несколько лет произошла подлинная реанимация, всплывание из глубин исторической памяти каких-то вещей, казавшихся навсегда утраченными. Например, тот же девиз землепроходцев в Сибирь или казачьих дружин: «Бейте челом нашему белому царю и будет вам счастье, вы сохраните мир, процветание и защиту», с которым они шли дальше и дальше. Сейчас форма послания немного другая: «Договоритесь с нашим лидером, и будет вам счастье», но и она дает ощущение поразительного единства, которое на фоне застрявшей в обскурации Европы, и всех угасших суверенитетов, оно вызывает невероятное ощущение. С одной стороны что-то запредельно варварское, а с другой стороны ощущение жизни.
На наших глазах кризис обскурации пройден, и возрождается новое ревизионистское государство, государство, которое пересматривает свою историю, и становятся понятны те мотивы, которыми руководствовались все, от Ермака Тимофеевича до Бояркова и Хабарова. Мотивы эти и сейчас можно обнаружить в душах народа, в котором вновь возродилось имперское самочувствие.
Александр Секацкий