У евразийскoй цивилизации свой автономный и автореферентный язык
Лингвистическая относительность
Под лингвистической относительностью в широком смысле следует понимать зависимость ментальных процессов и перцептивных механизмов от языка. Конкретизация данного определения проблематична, т.к. для этого требуеся подробный анализ существующих научных школ, занимающихся проблемой языка и мышления, и их теорий (вплоть до самих дефиниций «языка» и «мышления»). Проблема лингвистической относительности как проблема, находящаяся на стыке лингвистики, психологии и культурологии, — это, по сути, совокупность разнообразных концепций, исследований, эмпирических материалов и пр., связанных с феноменом языка в когнитивном аспекте. С исторической точки зрения тезис о лингвистической относительности явился импульсом для развития когнитивной лингвистики (вторая половина XX в.). На данный момент не существует общепринятого определения лингвистической относительности, поскольку не существует общепринятых взглядов на «язык» и «мышление». Проблему лингвистической относительности имеет смысл рассматривать с опорой на традиционную дефиницию («влияние языка на мышление»), задействуя при этом материалы когнитивной лингвистики и смежных наук.
История вопроса
Можно выделить два основных направления: 1) первое берет начало от немецких романтиков с их идеей «мировоззрения», «мировидения», «картины мира» (die Weltanschauung); научное и лингвистическое обоснование этому направлению придал В. фон Гумбольдт (на уровне лингвистики XIX в.); это направление носит в большей степени спекулятивный характер и пользуется поддержкой у философов (неокантианцы, Э.Кассирер, О.Шпенглер, частично М.Хайдеггер и др.); во второй половине XX в. его подробно развивают неогумбольдтианцы; 2) второе направление берет начало от отца американской антропологии Ф.Боаса и развивается его последователями – Э.Сепиром и Б.Уорфом. По имени двух последних гипотезу лингвистической относительности часто называют гипотезой Сепира-Уорфа. Ни Сепир, ни Уорф не давали формулировок этой гипотезы и вообще не пользовались этим термином, но в их работах (в большей степени, у Б.Уорфа) четко прослеживается идея о том, что язык принципиальным образом влияет на мышление. Уорф исследовал индейский язык хопи и по целому ряду параметров сравнил его со «средним европейским стандартом» (standard average european), то есть с неким «усредненным» вариантом индоевропейского языка и с параметрами, характеризующими европейские языки. В результате исследования Уорф пришел к выводу о том, что и в случае с индоевропейскими языками, и в случае с языком хопи структура языка определяет мышление и его культурные экспликации: так, например, отсутствие грамматической категории времени в хопи способствует взгляду на мир, как на нечто, находящееся в постоянной подготовке, в постоянном созревании, а это, в свою очередь, ведет к специфической организации социально-политической и религиозной сферы. Уорф также сравнивал «средний европейский стандарт» с другими индейскими языками, настаивая на обусловленности западного мышления (в т.ч. выраженного в науке и логике). Хотя гипотеза Уорфа пользовалась большой популярностью в 40-50е гг., и имела целый ряд последователей (наиболее известный из них Дж.Хойер, попытавшийся показать связь между преобладанием в языке навахо глагольных словоформ и «динамическим» взглядом на мир индейцев навахо, отражающимся в их кочевом образе жизни и их мифах), она была основательно раскритикована, прежде всего, благодаря появлению более подробных описаний языка хопи. Одному из главных специалистов по этому языку Э.Малотки даже принадлежит книга «Время у хопи», в которой убедительно критикуются взгляды Уорфа. Интерес к лингвистической относительности угас в 60-70е гг., когда в лингвистике обнаружилась отчетливая тенденция к универсализму/
Современное состояние проблемы. Исследования Уорфа опирались на обширный полевой материал, но их доказательная база была слабой (не случайно, сам Уорф говорил в весьма осторожных тонах о лингвистической относительности). Строго говоря, для доказательства (или для опровержения) предложенных Уорфом тезисов необходимы корректно поставленные психологические эксперименты. Как справделиво заметил Дж.Люси, именно такие эксперименты не были проведены ни Уорфом, ни его критиками. Современное состояние проблемы лингвистической относительности характеризуется ориентацией на эмпирический материал. Из наиболее крупных исследователей, занимающихся этим вопросом, начиная с 80х гг., можно упомянуть Дж.Люси, Дж.Гумперца, С.Левинсона, Д.Слобина, Л.Бородицки, М.Боверман, Н.Эванса и др. Программной работой нового периода является сборник статей под редакцией Гумперца и Левинсона (1996 г.), в котором переосмысляется сама формулировка «лингвистической относительности» (проблема выводится за пределы узкой модели язык-мышления, охватывая область культуры, социальной организации и др.), а также приводятся новые дополнительные доводы в пользу принципиального структурирования мышления языком. Центром современного подхода является Институт Психолингвистики Макса Планка, возглавляемый С.Левинсоном. Благодаря обширным исследованиям австралийских, папуасских, индейских, индоевропейских и др. языков, удалось убедительно показать релевантность гипотезы лингвистической относительности по целому ряду направлений, хотя требуются дополнительные опыты для уточнения выводов и формирования обобщенной картины. Эксперименты ставятся по следующим направлениям: концептуализация цвета, пространства, времени, формы/субстанции, зависимость мышления от наличия в языке гендерных, темпоральных, числовых и др. маркеров. Больше всего развита «пространственная» проблематика, которой посвящены обобщающие исследования С.Левинсона и его коллег. Удалось выявить зависимость восприятия пространства и умения ориентироваться в пространстве от языковой концептуализации пространства (например, умение носителей языка гуугу-йимитир определять расположение осей абсолютной референциальной системы, не основываясь на каких-либо внешних признаках, или неразличение носителями языка цельталь, где отсутствуют маркеры со значением «лево» и «право», зеркальных объектов). Э.Свитсер, Р.Нунес, Л.Бородицки и др. удалось показать, что это распространяется и на концептуализацию времени: например, будущее как «то, что позади», а прошлое – «впереди», в языке аймара; или деперсонализация при определении течения времени в языках с абсолютной пространственной системой референции (время течет «вверх по холму», «вниз по холму», «вдоль течения реки» и т.д. как в некоторых языках Океании).
Евразийство и лингвистическая относительность. Несмотря на фундаментальность (как для философии, так и для понимания когнитивных процессов) современных исследований, в отечественной интеллектуальной среде отсутствует общая рефлексия над этими вопросами. Представляется, что такая рефлексия может быть плодотворно осуществлена в рамках евразийского движения. Евразийство постулирует (и, возможно, отчасти конструирует) концепт Евразии как цивилизационный концепт; помещение Евразии в цивилизационный контекст предполагает самостоятельность и смысловую самодостаточность этого феномена, его особый язык. Проблематика лингвистической относительности и вообще вся область когнитивной лингвистики предоставляют незаменимый и принципиально новый методологический базис для анализа (и конструирования) концепта Евразии. Язык тесно переплетен с другими цивилизационными явлениями, но язык представляет собой «материю», и в то же время, структурирующий принцип цивилизационных явлений; сама цивилизация есть в своей глубинной основе язык. Начиная дискрипцию евразийского феномена с языкового уровня, мы, во-первых, даем наиболее фундаментальное и разностороннее его описание, а с другой стороны, устанавливаем границы, в которых данный феномен может быть описан и которые являются залогом его самодостаточности, его несопоставимости с другими цивилизационными (= знаковыми) дискурсами. Данный методологический принцип обладает более выигрышным положением, нежели спекуляции ранних евразийцев, славянофилов и пр. об «особом пути» русской цивилизации, которые делались в контексте западных цивилизационных и философских теорий XIX – нач. XX вв. (ср. особенно философию истории Гегеля как импульс для спекуляций над «историческим предназначением» России). Однако эмпирические разработки евразийцев могут быть включены в контекст языкового анализа, как и отдельные современные исследования, посвященные «русской картине мира» (В.Колесов, А.Зализняк, И.Левонтина и др.).
Примеры исследований
На данный момент практически не существует монографий, в которых бы с использованием инструментария когнитивной лингвистики, а также на основе конкретных экспериментов, давалась бы разносторонняя дескрипция той или иной цивилизации (однако существуют исследования, посвященные какому-то отдельному аспекту культуры и языка; ср. подробнейшую монографию Г.Кэблиц о восприятии пространства у маркизских народов, 2006, а также статьи в сборнике под редакцией Беннардо, 2002). Пожалуй, единственным примером целостного описания сравнительно небольшой культуры с использованием данных методов является исследование Дж.Беннардо, посвященное полинезийскому народу тонга (2009). В своей монографии Беннардо дает фундаментальный анализ религиозной сферы, социальных институтов, ценностей, традиций, норм поведения и пр. у тонга с опорой на языковой материал; этот анализ базируется на личных полевых исследованиях автора. Беннардо приходит к выводу о том, что в основе мышления тонга находится принцип «лучеобразности», «радиальности» (radiality): лежащая в поле досягаемости точка, отличная от эго, берется в качестве источника/цели при выстраивании отношений между другими точками этого поля, включая эго; иначе говоря, речь идет о специфической деперсонализации — конституировании взаимосвязей, исходя из центра иного, чем эго. Носители языка тонга как будто обладают «радиальным умом» (radial mind), под механизмы которого они подстраивают в т.ч. все нововведения западной цивилизации. Эта «радиальность» проявляется, во-первых, в концептуализации пространства, при которой преобладает абсолютная система отчета с устойчивым центром (и как следствие – в концептуализации времени). Во-вторых, при локальных ритуалах и повседневных действиях, а также при запоминании каких-либо совместных действий, что подтверждено тестами (память «локализуется» вокруг центральной фигуры, т.е., например, запоминаются люди находящиеся рядом с харизматическим лидером, а не с испытуемым). В-третьих, в общей организации религиозной сферы, центром которой является концепт «маны». В-четвертых, в специфической структуре имущественных отношений. В-пятых, в терминологии родства, конституирующейся вокруг термина для брата/сестры, а не вокруг эго (как, например, в индейской терминологии родства). Наконец, в-шестых, в социальных отношениях и социальных нормах – в понимании знания, традиции, обучения и пр. Таким образом, Беннардо удалось убедительно показать, как «радиальность» (возможно, имеющая истоки в языковой концептуализации пространства с абсолютным центром референции) формирует ключевые области культуры народа тонга.
Евразийская перспектива
Важнейшим условием целостного описания евразийской цивилизации с учетом данного подхода является усвоение современных материалов по когнитивной лингвистике и проблеме лингвистической относительности. Данное усвоение позволит сделать выводы о границах проникновения языкового влияния в культуру и мышление, также оно позволит выявить «шаблонные» прецеденты такого влияния, уже исследованные на базе других цивилизационных областей. Евразийство не может довольствоваться историко-философской, политической и пр. проблематикой при определении собственной идентичности и при демаркации от западного дискурса; такое довольствование подразумевает игру на поле западного дискурса. У евразийской цивилизации своя «история», своя «политика», своя «логика», потому что у нее свой авто-номный и авто-референтный язык. Нужно только суметь осмысленно заговорить на нем…
Бородай С.Ю.,
РГГУ, Институт восточных культур и античности, Центр компаративистики
Рекомендуемая литература
Уорф Б. Отношение норм поведения и мышления к языку. // Новое в зарубежной лингвистике. М, 1960.
Уорф Б. Наука и языкознания. // Новое в зарубежной лингвистике. М, 1960.
Уорф Б. Лингвистика и логика. // Новое в зарубежной лингвистике. М, 1960.
Сепир Э. Избранные труды по языкознанию и культурологии. М, 1993.
Whorf B. Language, Thought and Reality. The M.I.T. Press, 1955.
Bennardo G. Language, Space and Social Relationships. A Foundation Cultural Model in Polynesia. Cambridge University Press, 2009.
Bennardo G. (ed.) Representing Space in Oceania: Culture in Language and Mind. Canberra, 2002.
Boroditsky L., Casasanto D. Time in the Mind: Using Space to Think about Time. // Cognition 106, pp. 579-593.
Boroditsky L. Gaby A. Remembrances of Times East: Absolute Spatial Representations of Time in an Australian Aboirignal Community. // Psychological Science 2010.
Cablitz G. Marquesan. A Grammar of Space. Berlin – New York, 2006.
Hill J., Mannheim B. Language and World View. // Annual Review of Anthropology 21 (1992), pp. 381-406.
Levinson S. Space in Language and Cognition. Cambridge University Press, 2004.
Levinson S., Brown P. Immanuel Kant among the Tenejapans: Anthropology as Empirical Philosophy. // Ethos 22, pp. 3-41.
Levinson S., Gumperz J. (ed.) Rethinking Linguistic Relativity. Cambridge University Press, 1996.
Levinson S., Wilkins D. (ed.) Grammars of Space. Explorations in Cognitive Diversity. Cambridge University Press, 2006.
Lucy J. Language Diversity and Thought. A Reformulation of the Linguistic Relativity Hypothesis. Cambridge University Press, 1992.
Lucy J. Grammatical Categories and Cognition. Cambridge University Press, 1992.
Sweetser E., Nunez R. With the Future Behind Them: Convergent Evidence From Ayamara Language and Gesture in the Crosslinguistic Comparison of Spatial Construals of Time. // Cognitive Science 30 (2006).
Underhill J. Humboldt, Worldview and Language. Edinburgh University Press. 2009.
