Главная проблема всех антиутопий заключается в том, что существует выбор из полутора вариантов. И герою приходится его делать. Тот, кто посообразительнее, выбирает скучный один вариант. Собственно, в (анти)утопиях практически все общество состоит из таких сообразительных индивидов, и они выбирают этот вариант. Те же, кто потупее, выбирают оставшиеся полварианта. И весь сюжет крутится вокруг этого неудачника. Такие рождаются раз в 5-40 поколений, судя по общей статистике произведений.
Мир утопии всегда побеждает своим стилем. Белые дома, хорошая новая и качественная одежда, пища нормальная, добрые, как правило, люди. Это в некотором смысле симуляция. И в некотором смысле отличная симуляция! Да, там есть всегда какие-то внутренние проблемы, с которыми никак не может справиться главный герой. Он же неудачник — и не должен справляться. Но в целом эта симуляция утопии построена не просто так. Она выполняет (в высшем смысле успешно) главную выживательную функцию человека, который, как правило, на момент начала действия уже довел мир вокруг до состояния ядерного заражения или чего-нибудь вроде того.
Жить в этой симуляции можно только в двух состояниях. Первый вариант – это жить в сознании. То есть зная границы симуляция, ее пределы, и что это вообще симуляция, основанная на каких-нибудь весьма нехитрых принципах. В произведениях чаще всего проводится мысль, что так могут жить только всякие сволочи вроде главного магистра утопии («Эквилибриум») или какого-нибудь совета города («Обитаемый остров»). Второй вариант – это жить, не приходя в сознании. В таком состоянии вроде как живут отличные парни, вроде тех люмпенов, к которым относится главный герой. Это уважаемо и по-пацански.
Если утопий в мире несколько, то всегда можно сбежать из одной утопии в другую («Дивергент 3: За стеной»). Ну то есть прибежать к американскому посольству и попросить политического убежища. Но обычно правила жанра требуют, чтобы второго такого места не было, и главному герою некуда было бежать. Ему, увы, слюни на чужое посольство пускать не приходилось. А значит, есть только одна альтернатива симуляции – это убежать от нее подальше и зарыться в какую-нибудь вонючую нору («Эрго Прокси»). Собственно, и в нашем мире так некоторые делают. Поэтому я называю его полувариантом, ибо он неполноценный.
В утопиях более-менее недалеких такой полувариант есть. Главный герой бежит из города-купола, селится на каком-нибудь радиоактивном болоте. Там у него отрастают перепонки между пальцами, и он плавает или летает, шелестя своими жабрами и убивая вечера в беседах со своей второй головой о свободе и предназначении («Чайка по имени Джонатан Левингстон»).
Но в более продвинутых (анти)утопиях уже для старшего школьного возраста обычно такого полуварианта нет. То есть там действительно какая-нибудь радиоактивная пустыня, которая всяким бегунам из Города Солнца дает не дары природы, а лучевую болезнь и лейкемию. И это все прекрасным образом понимают. Поэтому выбор у них еще травматичнее: либо жить в симуляции по законам это симуляции, либо разрушить симуляцию и жить на помойке, которая от нее останется.
Большинство главных героев выросло на помойке внутри симуляции, и на ней они чувствовали себя отлично. Поэтому если эту помойку разрастить до размеров всей утопии, то в утопии этим героям будет совсем шикарно. Они даже могут стать королем помойки, так как знают, как она устроена и на каких основаниях существует («Дивергент», «Элизиум», «Голодные игры»). Собственно, это в большинстве случаев и происходит. Социальный порядок, который строили поколениями, падает в одночасье, люди начинают друг друга убивать, рушатся жизни, экономика приходит в упадок, начинается голод, а главный герой выходит такой и говорит: «Мы скинули диктатора, и теперь мы будем строить тут демократию!» («Обитаемый остров», «Ультрафиолет», «Giver»). Демократия в условиях неработающей экономики и социальных институтов – это вот что на Украине и в Ливии происходит. Если демократию не смогла содержать экономика симуляции при «диктаторе», то при помоечном герое – и подавно не сможет.
Все это приправлено всякими экзистенциальными заявлениями, манифестациями об образе жизни. Но по факту – торжество помоечных стандартов. Отдельные утопии прямо в этом и признаются (мультфильм «Антц»).
Иногда бунтуют не дети помоек, отчего (анти)утопия обретает особый колорит. Однако бунтует ли золотая молодежь («Эон Флакс») или сверхпрофессионал («Эквилибриум»), их мышление немногим лучше дворовой шпаны, начитавшейся Маркса и желающих разрушить мир до основанья, а затем…
Судьба главного героя, бегущего из симуляции не завидна еще больше. Он, как правило, со своими сторонниками с боем прорывается из утопии и уходит в леса, угрожая: «Мы построим свою утопию, с блэк-джеком и шлюхами!» («Матрица», «Пасынки вселенной»). Дальше обычно повествование заканчивает, но надо полагать главного героя убивают. Либо поэтически, как с Данко, либо тривиально, линчуя на ближайшем радиоактивном тополе.
Собственно, на этом тема антиутопии и заканчивается. За кадром остается еще один вариант, антиантиутопия, когда главный герой не бунтует, а просто ходит по Городу Солнца и любуется на тему, как они нехило тут все организовали («О дивный новый мир»). Здесь антиутопию от утопии уже не отличить совсем.
Но надо понимать, что антиутопию пишут безродные индивидуалы для безродных индивидуалов. А они плохо понимают, как с симуляцией вообще работать. В высшем свете наследственной аристократии симуляция способствовала возвышению человека, поэтому строилась на сложных конструктах, требующих, во-первых, ритуальной вовлеченности, а во-вторых, сословной приверженности. Симуляция (хоть бал, хоть дуэль) позволяла построить особый тип достоинства. Поэтому они всегда понимали, что имеют дело с симуляцией, но поддерживают ее существование.
Безродные же либо помешаны на правдоборчестве и прочей «естественности», либо используют симуляцию для того, чтобы залезть в карман ближнему. То есть банально для воровства и мошенничества. И дающего ею достоинства (да и вообще какого-то специального) не имеют. Поэтому вместо симуляции для огромного количества людей, которые могут жить в человеческих условиях и с достоинством, чаще выбирают «истину». На помойке, зато честно.
Главный же конфликт (анти)утопий не раскрыт. И не будет раскрыт, так как их читают и смотрят такие же безродные индивидуалы, то есть потребительское общество.
Он заключается в том, чтобы открыть глаза на то, что творится симуляция, и перейти на уровень метапроцессов, иногда даже жертвуя своим процессуальным телом внутри симуляции. Как симуляцию разочарования превратить в очаровывающую симуляцию. В симуляцию, способную дать достоинство. Как взять ответственность за выстроенную симуляцию, не разрушить ее, не внести вредоносных изменений. А если уж менять, то деликатно и осторожно, без революций и скачущих обезьян с коктейлем Молотова. И, разумеется, как самому возглавить процесс массовой депортации из города людей с помоечными идеалами, которые хотят все время ее разрушить. Для этих неудачников всегда симуляция не в порядке, а не они сами.
Разумеется, это не культурологическая заметка. Это статья об отцах. Потому что отцы и есть архитекторы (анти)утопий, симуляций со специальными достоинствами, требующих особого режима отношения и социализации. Их фамилиям всегда противостоит брак, который, собственно, и есть ширящийся мусорный полигон различных социальных норм, разных эпох и разных классов. Помойка – это та же симуляция, только не в порядке, а в хаосе. Также как разрушенный дом становится помойкой, если у него кирпичи перемешать взрывом. Также и в семейных делах сейчас: скопление разных перемешанных норм. Тут и славянские ритуалы, и христианские, и языческие, и скакание верхом на горшках вокруг стола.
Основное требование фамильных практик предписывает не только создать симуляцию вокруг себя и своих потомков, но и в конечном счете раскрыть эти механизмы симуляции, чтобы потомки знали по каким правилам эта симуляция работает и какую выгоду приносит. Учить жизни в сознании. Потому что, если человек оказывается в симуляции и в бессознательном состоянии, он начинает просто перемешивать содержимое. Также как сейчас, когда никто не знает откуда взялся брак и что он вообще означает, это перемешивание продолжается.
Но в первую очередь – предписывает изменение отношения к симуляциям. Отказаться от люмпенских представлений как о чем-то неестественном, опасном и мошенническом, принять представления как о форме эскалации достоинства.
Виталий Трофимов-Трофимов, «Фамильная легенда«