Классический римский род

В науке давно сложилось мнение о родовой структуре раннего Рима. Со времен Нибура идёт линия признания приоритета рода перед семьей. Ей противостоит все еще живущая, хотя и теряющая позиции, патриархальная теория. Представители обеих линий в историографии, даже те историки, которые считали или считают род вторичным образованием, сделали немало для восстановления черт, характеризующих римский gens. Все это позволило уже в XIX в. Ф.Энгельсу с учетом достижений современной ему этнографии описать устройство римского рода.  Материал из сочинений античных авторов, в том числе приводимый Энгельсом, в большинстве случаев относится к республиканской эпохе. Ведь и взаимное право наследования родичей и общее у них место для погребения и даже порой общее владение землей,. а также общее имя, обязанность членов рода помогать друг другу и право принимать в род чужаков сохранились и в период, далеко отстоящий по времени от правления первых царей в Риме.

В текущем столетии ученые не перестают обращаться к характеристике gens. Современных историков снова привлек вопрос об управлении родом. В противовес мнению Т. Моммзена о том, что во главе рода не стоял руководитель, ученые обоснованно говорят о наличии princeps (скорее, чем pater) gentis. Внимательно рассмотрены, особенно Де Франчиши , причастность различных родов к культам и происхождение римских gentes. Ф. Де Мартино  заострил внимание на существовании коллективной собственности рода и на появлении наряду с ней частной собственности на землю. Таким образом, можно сказать, что изучение римского gens в целом продвинулось далеко вперед. Вместе с тем для более точного воспроизведения социальной структуры при первых царях следует специально остановиться на роде того именно времени.

Пережиточное сохранение родовых институтов в классовом обществе, чему немало хорошо известных примеров, дает надежные основания считать, что они тем более действовали в начале царской эпохи. В традиции о роде имеются сверх того сведения общего характера, безотносительно ко времени. Наиболее общие и поздние, как бы подводящие черту под представлениями о роде у древних, указания мы находим у Исидора Гиспальского в его «Двадцати книгах этимологии». В первом определении сказано: «Род — это много людей, происходящих от одного родоначальника; получил название от генераций фамилий, т. е. от gignendo…». Здесь подчеркнута кровная связь членов рода. Вместе с тем тут выявляется и структура gens: это поколения фамилий. Ни на какое ограничение генераций нет и намека. В определении Исидора вырисовывается, так сказать, вертикаль рода, у Феста (gens Aelia) и Павла Диакона (gens Aemilia) — горизонтальный его срез: gens состоит из многих фамилий. Исидор — автор очень поздний, живший в VII в. н. э. Но он эрудирован и объясняет своим современникам ставшее непонятным, пользуясь не только интерпретациями своих предшественников, но и знакомыми, порой живыми в его время терминами. Второе определение Исидора может быть извлечено из понимания им термина gentiles. По его словам, «существует три рода сообществ: семейные, городские, гентильные». Здесь очень чувствуется зависимость от Цицерона, который в трактате «Об обязанностях» тоже говорит о сообществах, союзах, в том числе родственных и семейных. Но, можно думать, пояснения Исидора сделаны с учетом того, что читателю раннесредневековой Испании вполне ясно, что такое гентильная общность.

Существуют еще два важных определения «gentiles». Одно дает Варрон: «Потомки Эмилия будут Эмилиями и сородичами». Второе — Цицерон: «Это те, кто называются одним и тем же именем (nomine). Но этого недостаточно. Это те, кто происходят от местных (ingenui) жителей. Но и этого недостаточно. Те. чьи предки никогда не были рабами. Не хватает даже этого. Те, кто не лишены гражданских прав. Этого, пожалуй, достаточно». Цицерон дает, таким образом, исчерпывающее определение. Оно должно было явиться результатом большой юридической практики установления действительной принадлежности человека к gens, а через нее и к полноправному гражданству. Для предшествующего Цицерону и весьма далекого от него времени, т. е. до формирования civitas, более существенным было рождение от местных родителей и особенно общность имени. Это последнее и отразилось во втором определении Феста, восходящем к Цинцию Алименту: «Мои gentiles — это те, кто называются моим именем». Именно поэтому латинские авторы, перечисляя Юлиев, Квинтилиев, Мамилиев и проч. в качестве действующих лиц начала царского времени, не применяют к ним определяющего слова «gens», как и греческие, которые порой сопровождают nomina словом oikoV, хотя имеют в виду гентильную принадлежность. Вслед за античными авторами соответствие nomen и gens было принято современными учеными. Однако известно, что позднее, за пределами царской эпохи, слово «gens», на что обратил особое внимание М.О. Косвен, обозначало не только род, но и племя. В первом, более раннем и общепринятом значении оно встречается применительно к германцам у Цезаря. Во втором, наряду с civitas и natio, — у Тацита. Дионисий, тоже называя nomina, либо» не сопровождает их никаким термином, либо определяет какgenoV или как oikoV. Обозначение одним и тем же термином разных родственных групп широко известно и у других народов. М. О. Косвен говорит, что порой термин, означающий патронимию, одновременно обозначает либо большую семью, т. е. меньший, чем патронимия родственный коллектив, либо, напротив, более широкий, т. е. род.

Такими многозначными словами являются восточнославянские «печище», «дворище» и общеславянские «род», «племя». У хорватов и черногорцев слово «братство» применяется как к патронимии, так и к семейной общине.

Принимая во внимание все сказанное, в тех случаях, когда Ливий или Тацит говорят о Туллиях, Сервилиях, Горациях и т. д., равно как Дионисий  о домах (oikouV) Юлиев, Сервилиев, Горациев и т. д., переселившихся из Альбы в Рим, приходится иметь в виду, что под названными nomina могли скрываться, помимо родов, также и части их, т. е. патронимии и отдельные большие патриархальные семьи, которые принимались в римскую родоплеменную организацию в качестве родовых коллективов, т. е. gentes в собственном смысле слова. Столь же общую, но несомненно распространяющуюся на Ромулов Рим черту рода называет Авл Геллий , говоря, что в куриатных комициях голосуют члены родов.

Важная функция рода, состоящая в распоряжении имуществом его членов со стороны родичей, вытекает из законов XII таблиц. А ведь этот памятник отражает весьма архаические отношения, уходящие далеко в глубь веков. Интересно, что в них оговорены два случая. В первом предусмотрено наследование имущества родичами тогда, когда умерший не оставил ни прямого наследника, ни завещания и нет агнатов. Во втором предписано распоряжение со стороны агнатов или сородичей имуществом сумасшедшего. Отметим, что последнее установление упомянуто Цицероном в качестве очень разумного, акцент поставлен на том, что безумный не в состоянии управлять делами. Конечно, уже в законах XII таблиц на первом месте стоят агнаты, что выдвигает вперед права семьи перед родом. В этом проглядывает развитие частнособственнических отношений и вместе с тем эволюция gens к середине V в. до н. э. Но интересно, что даже Цицерон считает естественной роль сородичей и никак не ставит ее под сомнение.

Безусловно, оба установления проецируются в самую глубокую .древность. Однако важно отметить, что в традиции содержится материал, непосредственно касающийся интересующей нас эпохи. Прежде всего, он освещает религиозные функции рода. Дионисий ставит в заслугу Ромулу, что он учредил 60 жрецов, помимо тех, кто совершает обряды от имени рода (duggenikaV ierwsunaV). Касаясь организации царем культа, галикарнасец склоняется к мнению тех своих предшественников, которые считают, что не Ромул, а Нума учредил первое общее святилище Весты, что именно второй основатель Рима отделил священнодействия общие и государственные «(iera… koina… kai politika) от собственных и родовых (idia kai suggenika). Это разделение священнодействий в латинских терминах передано Фестом: «Общественные (publica) священнодействия — это те, которые совершаются на общественный счет и которые совершаются за горы, за паги, за курии, за часовни; а собственные (privata)—те, что совершают за отдельных людей, за фамилии, за роды (pro gentibus)». Свидетельством жизнестойкости родовых sacra служат упоминаемые Цицероном ежегодные жертвоприношения от имени рода, осуществлявшиеся и в его время в храме Дианы на Целикуле.

Упоминается у античных авторов род как действующий организм при Ромуле и в связи с пояснением о том, что такое патронат, и в связи с законами царя о семье и браке. В частности, говорится, что согрешившую жену судит муж вместе с родичами (suggeneiV ).

Имеются в традиции сведения, касающиеся рода у сабинян, современных Ромулу. Дионисий упоминает женщин из родов антемнатов и ценинцев, Ливий— родителей и близких или родных людей для дев, похищенных из Антемн и Крустумерии. У Ливия употреблены слова parentes и propinqui raptarum. Видимо, рагеntes — это родители и вообще семья. Об этом можно судить, исходя из того, что Дионисий в названном выше месте, описывая те же события, что и Ливий, вкладывает в уста Ромула речь, обращенную к похищенным, в которой фигурируют их отцы и братья, иными словами, члены их фамилий. В таком случае, propinqui у Ливия должны пониматься как родичи, т. е. синоним gentiles.

В рассказе об объединении сабинян Тация с римлянами Ромула у Дионисия сообщается, что вместе с Тацием остались в Риме три самых знатных мужа со своими гетайрами, пелатами и родичами (suggeneiV).

Важные сведения получаем мы из легенды о гибели Тита Тация. Они содержатся у Дионисия, у Ливия и у Плутарха, а также у Страбона. Первые три автора приводят версии о виновности Тация перед лавинатами (или лаврентинцами), за что он и был ими убит. Страбон же говорит об изменническом убийстве соправителя Ромула, никак этого не аргументируя. Зато признающие его виновность сообщают интересные подробности. По Дионисию, вина Тация состояла в том, что его гетайры напали на лавинатов, ограбили их, а часть пришедших им на помощь убили. С решением Ромула выдать лавинатам обидчиков Таций не согласился, защищая интересы своих гетайров. Ромул обвинил Тация в несправедливости, укорял его в пристрастности, потому что среди нападавших был его родич (suggenhV), Передавая несколькими строками ниже один из вариантов рассказа об обстоятельствах убийства Тация жителями Лавиния, Дионисий говорит, что царь был закидан камнями «после того, как родственники погибших двинулись на него» (twn proshkontwn… ormhsantwn). У Плутарха обидчики лаврентинцев (лавинатов) названы «домочадцами», или родными, и «родичами» (oikeioi tineV kai suggeneiV), а потребовавшие удовлетворения и не получившие его жители Лавиния — родными (oikeioi) убитых. Ливии называет людей, несправедливо действовавших против лаврентинцев, родственниками Тация (propinqui). Таким образом, обе стороны — и римляне сабинского происхождения и близкие римлянам лавинаты — действуют родственными группами, защищая интересы членов своих родов, вплоть до кровной мести, закономерность которой, согласно Плутарху и Дионисию, признавал и Ромул.

Для определения значения рода важно выяснить его место в аграрных отношениях. Трудно говорить конкретным образом о родовом землевладении применительно к началу царского периода, потому что прямых свидетельств в традиции нет, но косвенные данные все-таки имеются. В первую очередь это ономастический материал. Из хорошо известных названий римских курий, пагов и триб выявляется часть, в основе которой лежат гентильные имена, на что в свое время обратил внимание Т. Моммзен, а затем К. У. Веструп. Можно не сомневаться в том, что имя рода передавалось социально-территориальной единице, в которой располагались его земельные владения. Разумеется, это не значит, что вся земля трибы или курии принадлежала только одному роду. Вероятно, триба или курия получала наименование по наиболее выдающемуся, а для Сервиевых ранних триб, возможно, по наиболее древнему роду.

Среди имен курий это — Фауция, Тиция, Аккулейя, Пинария, Герсилия; пагов — Лемониев; ранних Сервиевых триб — Эмилия, Камилия, Клавдия, Корнелия, Фабия, Галерия, Горация, Лемония, Менения, Папирия, Поллия, Пупиния, Ромилия, Сергия, Велтиния, Ветурия. Как будет показано в дальнейшем, ряд имен относится к древнейшему слою римского населения, представляет персонажи как раз начала царского периода. Это, как минимум, — Пинарии, Фабии, Ветурии, Горации, Эмилии, может быть, Клавдии. Конечно, это не значит, что все остальные gentes вошли в состав римских гентильных триб Тициев, Рамнов. и Луцеров лишь к концу царской эпохи. Можно думать, что многие из них стали римскими при Ромуле и Нуме. Но и тот возможный факт, что значительная часть упомянутых родов была включена в число римских уже при других царях, не подрывает тезиса о родовом землевладении в самом начале римской истории.

На вопросе о родовой земельной собственности специально останавливался К. У. Веструп. По его мнению, в древнейшем Риме имелась общая земля всей общины, или, как он говорит, государства, т. е. народа. Но он обращает внимание на то, что по законам XII таблиц имущество умершего без наследников из числа ближайших агнатов передавалось его родичам, а не государству, откуда и следует гентильная собственность на все имущество, в том числе и на землю.

Надо сказать, что в пользу родовой земельной собственности говорит и тот материал, который свидетельствует о куриальном землевладении. На нем мы остановимся подробнее ниже в связи с вопросом об аграрных условиях древнейшего Рима. Здесь же подчеркнем, что земельные отношения курии развивались на гентильной основе. Напомним, наконец, ставший хрестоматийным факт наделения землей рода Клавдиев при переходе его в Рим, а также владения Валериев на Велии.

Итак, gentes были живым действующим организмом в Риме второй половины VIII в. до н. э. Но сколько же все-таки их было? Можно ли говорить о 300 родах уже при Ромуле. как это утверждается традицией? Прежде чем ответить на этот вопрос, следует, учитывая предпринятое нами выше исследование, повторить, что фиксация числа триб и курий произошла одновременно при Ромуле или Ромуле — Тации, хотя донесенные до нас традицией наименования триб были делом этрусских властителей. И самый факт численного определения социальных групп служит указанием на уровень социального развития Рима в VIII в. до н. э.

Определяя характер римского gens, надо иметь в виду, что в современной науке существуют различные представления об институте рода. Часть ученых высказалась в пользу того, что в материнском роде, свойственном раннему родовому обществу, производственные отношения в основном совпадали с отношениями между кровными родственниками. Иными словами, род в то время был общиной, социально-экономическим организмом, для которого характерны общеродовая собственность на основные средства производства, коллективный труд и потребление, а также абсолютное полноправие всех членов. В отличие от материнского, отцовский род, по мнению исследователей, перестает быть основной социально-экономической ячейкой общества, каковой становится большая патриархальная семья, называемая также семейной, или домовой, общиной. Ввиду развития производительных сил производственные отношения не совпадают в нем с кровнородственными. Род уже не община, он превращается в экзогамный коллектив кровных родственников, в основном регулирующий брачные отношения. Другие исследователи считают, что род ни в раннем, ни в позднем первобытном обществе не был общиной, так как мужья и жены происходили из разных родов, а представлял собой кровнородственные экзогамные коллективы с брачно-регулирующими функциями. Производственные отношения в первобытности никогда не совпадали с родовыми. По мнению Н.А. Бутинова, не род, а община, которая состояла из семей, была основной социально-экономической ячейкой в то время. Кроме отсутствия производственных функции в патриархальном роде, в качестве аргумента присоединяют еще то обстоятельство, что отцовский род состоял, в силу экзогамии, не только из кровных родственников, но и пришлых людей, т. е. жен. Вообще состав его не был полностью стабильным. Костяк состоял из мужчин, а женский состав постоянно менялся за счет приходящих жен и уходящих, замуж дочерей. Таким образом, одни видят в роде социально-экономический феномен, а другие—только социальный. Исходя из первого понимания, делается вывод, что на определенном этапе развития первобытного общества род и община составляли единство, а из второго — что это разные общественные единицы с различными функциями.

Необходимо отметить, что как бы ни определялся род, первобытность обычно характеризуется коллективизмом, общинными формами жизнедеятельности. Однако община,.как известно, присуща и классовым общественно-экономическим формациям как универсальное явление. Община в последнее десятилетие вновь привлекла к себе внимание многих этнографов и историков, античников и медиевистов. Самое общее определение ей дает Л.Б. Алаев: это характерный для докапиталистических социально-экономических формаций естественно возникший коллектив непосредственных сельскохозяйственных производителей, в собственности или во владении которого находятся средства производства. Детализируя данный тезис, Л.Б. Алаев определяет родовую (кровнородственную) общину как основную производственную ячейку, коллективно ведущую хозяйство на своей территории и совместно потребляющую или распределяющую полученные продукты. Н.А. Бутинов  наметил этапы развития общины на протяжении истории первобытного и раннеклассового строя: кровная община, соответствующая хозяйству присваивающего типа в эпоху верхнего палеолита и мезолита; родовая с присущим ей производством пищи в эпоху неолита; гетерогенная, состоящая из домовых общин при наличии ремесла и обмена, что соответствует позднему неолиту и веку металла; сельская община при развитии товарного хозяйства и торговли в классовом обществе. Н.А. Бутинов, как видно, связывает развитие общины с развитием производства.

Наиболее удачно, с учетом основных признаков в различные периоды истории, охарактеризовала общину Е.М. Штаерман. Она определила общину как коллектив, обладающий верховной собственностью на занимаемую территорию с верховным распоряжением землей, а также самоуправлением, общностью культа и взаимопомощью. Совместного ведения хозяйства как обязательного элемента здесь нет. И это правильно, так как важнее учесть коллективный труд в разных видах и пропорциях, без которого немыслима взаимопомощь. Таким образом, под общиной докапиталистических формаций понимается прежде всего производственный коллектив, при том, что некоторые исследователи отметили наличие коллективной собственности или, по крайней мере, владения на землю в качестве важнейшего элемента общины. Как мы уже отмечали ранее, этот элемент является не единственным определяющим признаком общины, но особо значимым, постоянным, поскольку присущ общинам разных исторических эпох на Древнем Востоке, в Греции, Риме, Византии, у салических франков. Очень существенным представляется нам такое участие членов общины в общей работе, что подчеркнул Д.А. Ольдерогге, не сводя общие трудовые усилия к производительному труду.

Имея в виду важнейшее значение указанных критериев для определения общины докапиталистических формаций, попытаемся с их помощью определить римский gens начала царской эпохи. Как мы видели, ему присуща коллективная родовая собственность на землю, не только на неподеленную, но и находящуюся в пользовании фамилий. Как явствует из законов XII таблиц, gens владел каким-то общим имуществом. Следует полагать, что gens мог самостоятельно своими силами вести войны, если аналогичное положение зафиксировано для более позднего времени, т. е. для V в, до н. э., когда общество вышло за пределы родового строя и род перестал быть основной структурной единицей. Классическим, принятым историками доказательством самостоятельно проводившихся родом военных предприятий является война Фабиев против этрусков, закончившаяся, согласно традиции, гибелью всех мужчин этого gens в битве при Кремере, за исключением одного только мальчика. Gentes обладали общим предком и именем и общностью культа, а также самоуправлением. Все это, и в первую голову наличие родовой собственности на землю и общего ратного труда, дает основание полагать, что римский gens начала царской эпохи был общиной, хотя первичной производственной ячейки он не составлял. Ею была большая, отцовская семья, община низшего порядка. Gentes собственно и были совокупностью фамилий, но не простой их арифметической суммой. Единство большесемейных, домовых общин сплачивалось не только общностью происхождения, имени и культа, но и верховной собственностью на основное средство производства.

Что касается второго аргумента, который выдвигается для отрицания принадлежности рода к общинным организмам, т. е. непостоянного состава рода в части его женской половины, или фактической его гетерогенности, то и она присуща римскому gens. Однако римляне, как это явствует из позднейших правовых норм, преодолевали это положение тем, что «чужие» элементы, т. е. жены, фактически усыновлялись семьей мужа. Жена занимала там место filiae loco. Она подвергалась, как все женщины фамилии ее мужа, опеке со стороны агнатов (законы XII таблиц, V, 2). Переходя в мужнину семью, женщина осуществляла detestatio sacrorum в связи с gentis enuptio.

Аналогичными римскому gens начала царской эпохи признаками обладают и первобытные соседские общины с той разницей, что в них входят семьи, не только родственные между собой, но и чужие, живущие на одной и той же территории. Гетерогенность соседских общин и отсутствие хозяйственной общности между семьями в таких случаях не препятствуют этнографам, считающим патриархальный род лишь надстроечным явлением, называть территориальные соседские объединения общиной. И это, на наш взгляд, вполне справедливо, потому что гомогенность не обязательна для общины, а гетерогенность не уничтожает ее. Община в докапиталистических формациях развивается, меняется, она не статична. Из простой производственной ячейки кровных родственников в раннем родовом обществе она, пройдя по большей части стадию гетерогенной патриархальной родовой, уступает место соседской сельской, которая вырастает в раннеклассовом строе в одних случаях в гаранта гражданского статуса для ее членов (на Древнем Востоке), а в других — остается общиной низшего порядка, сосуществующей с другими видами общин (т. е. родом и familia), общиной, связывающей воедино своих членов коллективными формами землевладения, некоторыми формами общего труда и взаимопомощи, а главное — общностью территории (в античности). Она, т. е. соседская сельская община античности, не становится условием членства в общине высшего порядка, в гражданской общине, или полисе. Здесь нет иерархии однотипных общин. Сельская община и гражданская в условиях античности разнохарактерны, они сосуществуют, имея различные функции и значение. В этих условиях gens теряет черты социально-экономического организма.

Прогресс производительных сил усложняет всю общественную структуру. В том числе в качестве производственных единиц в известных пределах функционируют сельские общины и завоевывающие все большее место частные хозяйства, с сельской общиной непосредственно не связанные. Однако гентильные связи полностью никогда не утрачиваются и продолжают играть роль в наследственном праве и делах культа. Внешним их выражением является nomen. Понятие gentiles обнаруживает тенденцию к сближению с cognati по линии отца. Но, как мы проследили по Дигестам, полного совпадения этих социальных групп никогда не наступает. Положение cognati, а не gens в Римском государстве примерно соответствует тому, которое описано М.В. Крюковым в китайском обществе чжоуской эпохи.

Принадлежность к gentes долгое время являлась условием и гарантией полноправности гражданства, но постепенно уступила в этом смысле место римской familia. Римским гражданином в республиканское время мог быть человек, обладающий тремя главными состояниями: status libertatis, civitatis, familia, но уже не gentis. Эта формула отразила результат длительной эволюции римского общества от родового строя к гражданской общине, полису, или civitas.

Что же касается числа родов и времени их фиксации, то это требует специального рассмотрения данных традиции. Из известного сообщения Ливия следует, что в начале Республики первый римский консул Л. Юний Брут пополнил (explevit) до 300 число сенаторов, убавившееся из-за их истребления Тарквинием Гордым (caedibus… primoribus). O пополнении сената до 300 членов консулом Валерием после изгнания царей говорится и у Феста (qui patres, qui conscripti). И поскольку число сенаторов, представителей родовых коллективов, принято считать соответствующим количеству родов, в историографии признано, что в конце царской эпохи было 300 родов. Однако в начале этой эпохи положение могло быть иным. Свидетельств этому у античных авторов достаточно. Обращает на себя внимание прежде всего то, что Дионисий, рассказывая о социальной политике Ромула, говорит только, что он поделил всю массу римского народа на 3 части, т. е. трибы, и на 30 их подразделов, т. е. курий. О числе родов наш источник ничего не сказал. О нем можно догадываться, взяв за основу сведения о количестве сенаторов, соответствующем количеству gentes. Об установлении Ромулом 100 сенаторов упоминают тот же Дионисий, Ливий, Веллей Патеркулф, Аврелий Виктор, Фест (patres; senatores).

 Словам античных историков и антикваров вторят поэты. Плутарх в биографии Ромула говорит о выделении им из общей массы 100 патрициев, составивших сенат.

Но число сенаторов, представлявших в совете старейшин 100 родов, уже в то время не было окончательным. Вместе с удвоением населения благодаря римско-сабинскому синойкизму при Ромуле — Тации число сенаторов удвоилось. Об этом единодушно говорят античные авторы Дионисий и Плутарх. Это означает, очевидно, что число родов, признанных в качестве составных частей формирующегося гражданства, дошло до 200. Содержащиеся в источниках данные об общей численности римлян в это время подтверждают достоверность увеличения числа gentes. Дионисий Галикарнасский, склонный к подсчетам людей, воинов, лет, отделяющих одно событие от другого, приводит следующие цифры: «Первое население, пришедшее с ним (Ромулом), было числом не более 3000 пеших и 300 лучших всадников». Далее у Дионисия (там же) сообщается, что когда Ромул исчез, пеших было 46000, всадников же — немногим меньше 1000 человек—словом, всего 47000. Такой результат, надо понимать, был достигнут путем принятия в среду римлян 4000 камеритов, какого-то числа вейентов, иммигрантов-соседей, воспользовавшихся убежищем, и вместе с тем путем выселения из Рима 300 колонистов в те общины, откуда происходили похищенные соратниками Ромула девушки, и 2500—в Фидены. Поверить в точность этих цифр, равно как и проверить их, — крайне трудно. Отметим прежде всего, что у Дионисия речь идет только о мужчинах-воинах. Если учесть женщин и детей, то численность населения должна характеризоваться по меньшей мере в три или в четыре раза большим числом, т. е. составлять в конце правления Ромула как минимум 150 или 200 тысяч человек. Цифра кажется такой большой, что внушает необходимость посильной проверки упомянутых сообщений Дионисия.

Чтобы представить себе численность римского населения историки неоднократно обращались к численности римского воинства. Очень последовательно, применительно к эпохе ранней Римской республики реализовали этот принцип в своих исследованиях Ю. Белох и Г. Дельбрюк. Ф. Де Мартино справедливо указал на слабость их позиций, заключающуюся в том, что эти ученые основывались в своих подсчетах на данных, характеризующих центуриатный порядок. По его мнению, эти данные очень неопределенны. Не вдаваясь здесь в полемику по поводу народонаселения начала Римской республики, нам хотелось бы подчеркнуть, что сомнения о возможности использовать цифровой материал о войске на начало царской эпохи распространяться

 не должны. Ведь здесь мы оперируем не нестабильным числом людей, в центуриях, а общей цифрой, обозначающей все войско с определенным соотношением между пехотой и кавалерией. Важно при этом выяснить, кто же из античных авторов сообщает более достоверные сведения. В связи с этим заметим, что, помимо упомянутых в традиции имеются еще некоторые данные, касающиеся римского населения. Так Варрон, объясняя происхождение слова milites, говорит: «…потому что первоначально легион составлялся из 3000, а по отдельности каждая из триб Тициев, Рамнов и Луцеров посылала (в него) по 1000 воинов». Аналогичные сведения исходят и от Дионисия: «хилиарх—от филы» или, если можно так выразиться, тысяцкий — от каждой трибы. С этим вполне согласуются данные о том, что после объединения с сабинами, когда площадь и население города удвоились, в легионе стало 6000 пехотинцев и 600 всадников, т. е. также вдвое больше, чем прежде.

Сведения, касающиеся первого воинского набора (legio), представляются нам заслуживающими внимания, поскольку включают сообщения об его структуре, не противоречащие традициям общества, связанного с первобытными устоями, а именно о принципе построения войска по возрастным группам, сохранявшемся, как известно, и в эпоху Ранней республики (гастаты, принцепсы, триарии). Не вызывают сомнений и сведения относительно приданной легиону конницы из 300 всадников, потому что именно такое число кавалеристов сопровождало легион и в республиканское время. Приведенные цифры, касающиеся войска, вносят корректив в созданную Дионисием картину чрезвычайной многочисленности Рима в конце правления Ромула. При удвоении населения, таким образом, мужское боеспособное население насчитывало примерно 6600 человек. Применяя те же расчеты, т. е. исходя из того, что эта часть народа составляла примерно треть всех римлян, можно сказать, что общее число римского населения достигало приблизительно 20 тыс. человек. Даже если считать военнообязанную часть римлян не за треть, а за четверть, то общая численность народонаселения Ромулова Рима могла бы оказаться в пределах 25 тыс. человек. Это в 6—8 раз меньше цифры, указанной Дионисием. Для проверки нашего вывода можно привлечь традицию о Сервиевой реформе в ее полном объеме и по крайней мере с вполне надежным числом центурий, вне зависимости от того, когда точно она проведена. Такое количество римлян при Ромуле, которое мы назвали выше, т. е. примерно 20—25 тыс. человек, кажется более правдоподобным, если учесть, что при Сервии Туллии, согласно Ливию, по цензу граждан было 80 тыс. человек. Рост населения от Ромула до Сервия с 20—25 тыс. до 80 тыс., т. е. на 55—60 тыс., не удивителен. Ведь уже при Тулле Гостилии «число граждан», по выражению Ливия, удвоилось за счет альбанцев, т. е. их стало 40—50 тыс. Анк Марций после взятия Политория, Теллен и Фиканы переселил много тысяч латинян в Рим в качестве граждан. Хотя эти переселенцы расцениваются обычно исследователями не как полноценные граждане, а как плебеи, они все-таки увеличили реальное население Рима, но если даже полагать, что из «многих тысяч» в гражданство была включена лишь часть, то и она повлияла на количественные показатели римского народа. К этому можно добавить и естественный прирост населения.

Надо, впрочем, заметить, что относительно 80 тыс. римлян существует ремарка Фабия Пиктора, о которой упоминает Ливий. Фабий говорит, что 80 тыс.,— это лишь те, кто был способен носить оружие. В таком случае все население должно было бы насчитывать 240— 320 тыс. человек.

Для проверки цифрового материала, предоставленного разными версиями традиции, полезно обратиться к статистическим сводкам, составленным римлянами. Данные о более поздних цензах позволяют говорить о 20 тыс. населения при первых царях. В наше время убедительно аргументирована достоверность цензов II в. до н. э. При этом Я.Ю. Заборовский, специально занимавшийся этим вопросом, привел резонные соображения, уточняющие действительную характеристику численности римского гражданства. Принимая во внимание большое число римлян, оторванных от Италии главным образом из-за военных действий, а также по торговым делам и потому не прошедших ценза, он доказал, что число граждан в 131 г. до н. э., например, должно превышать число, указанное в цензовом списке, примерно на 60 тыс. человек и составлять не 318—319 тыс., а 378—379 тыс. Это вдвое больше, чем число людей в раннем царском Риме, определенное, исходя из предпосылки Фабия Пиктора.

Но в такой незначительный прирост с VI или с IV в. до н. э., если так именно датировать реформу Сервия, по II в. до н. э. невозможно поверить, даже имея в виду человеческие потери во время войн и эпидемий и сокращение рядов гражданства за счет обезземеливания римского крестьянства. Ведь наряду с этими явлениями действовали и противоположные факторы: значительный рост земельных владений римлян; редукция минимального ценза; деятельность гракханской аграрной комиссии; принятие в гражданство жителей ряда латинских и сабинских городов и, наконец, широкая волна колонизации. Только во II в., до 131 г..до н. э., на территорию Италии была выведена 21 колония, из них в качестве колоний полноправных римских граждан — по крайней мере 15, в то время как 3 получили права латинского гражданства, а статут 3 не ясен. Все это должно было содействовать улучшению жизни и росту народонаселения. Указанные обстоятельства склоняют нас к признанию сведений, сообщаемых Ливием, как более верных, по сравнению с фабием Пиктором. Ливий вообще внимательно относился к цензам. Именно он сохранил в своем труде этот цифровой материал. Применительно к 80 тыс. он определенно употребил термин «ценз» (censa dicuntur). Конечно, не списки, но копии их или воспоминания о списках Сервия Туллия должны были сохраняться в традиции именно потому, что они относились к первому римскому цензу, почему Ливий и мог привести содержавшиеся в них данные.

Хорошо известно, что в республиканское время ценз учитывал не только мужчин, но также женщин и детей. Никаких сведений о том, что в царское время дело обстояло иначе, нет. Вместе с тем центуриатная конституция Сервия Туллия может дать нам схематическое представление о численности боеспособного населения в его время, а точнее, в то, когда она была проведена, что поможет проверить данные Ливия относительно начала царского периода. Хотя не все центурии включали в себя обязательно 100 человек и колебания в численности центурий 1-го класса и пролетарской были весьма значительными, все же общее число центурий равнялось 193, что соответствует максимум 19300 людям, и если это воинство составляло 1/4 всего гражданства, то в целом оно может быть охарактеризовано в таком случае цифрой в 77200 человек, округленно 80 тыс. Если же его принять, как обычно делается, за 1/3, то число граждан не достигает 60 тыс. человек. Приведенные соображения служат дополнительным аргументом в пользу рассматриваемого здесь сообщения Ливия о количестве римлян в правление шестого царя или даже в еще более позднее время. Если считать, что цензовая реформа в полном объеме была проведена за пределами царской эпохи, не ранее начала IV в. до н. э., те же цифры одновременно свидетельствуют против аналогичных данных, касающихся времени первого царя или периода «двоевластия», основанных на сообщениях Дионисия.

В подтверждение наших расчетов, понимая, разумеется, их приблизительность, можно привести еще рассуждения Ф.Де Мартино о народонаселении Рима. Они касаются эпохи Ранней республики. Де Мартино исходит из недоверия к цифровому материалу, переданному традицией, поэтому предлагает за основу подсчета взять площадь ager Romanus и количество потребляемого зерна на душу. Он принимает предложенную Ю. Белохом цифру (около 820 кв. км), характеризующую протяженность римских владений ко времени Александра Македонского, которую, с его точки зрения, можно проецировать и в более ранний период. Де Мартино отмечает далее, что, согласно Теофрасту, Лаций тогда был влажен и лесист. К тому же часть пригодной для пашни площади была занята огородом и часть отдыхала под паром, будучи отданной под пастбище для скота. Все это, по мысли ученого, должно было сокращать действующую ежегодно пашню внутри общей площади ager Romanus до 13650 га, или 54,600 югеров. Среднесуточное потребление зерна на душу, учитывая стариков, женщин и детей, Де Мартино предположительно определяет в 500 г. Поскольку в то время хлеб в Рим не импортировался, максимальное число людей, способных прокормиться в Риме, по мнению Де Мартино, могло быть 50 тыс. человек. Заметим, что это меньше, чем, согласно Ливию, при Сервии. Следует обратить внимание на то, что эта цифра относится к населению на площади ager Romanus, значительно превышающей римские земли во времена Ромула. Ведь римская территория возросла за счет завоеваний при последующих царях, что отразилось в образовании сельских триб, число которых к началу Республики дошло, как минимум, до 16. Значит, в интересующее нас время число римских (в широком смысле этого слова) жителей должно было быть соответственно значительно меньше. Принимая в расчет наблюдения Де Мартино относительно лесистости Лация, следует сказать, что в начале царской эпохи площадь, занятая лесом, была еще больше, как это видно даже на примере собственно римских холмов и высот на них. Достаточно вспомнить названия Фагутала, Виминала, Лаурета. Давшие им наименование рощи лишь постепенно отступали перед возникающими деревнями с их угодьями, расширявшими понемногу возможности увеличения средств существования. Таким образом, разница в 30—25 тыс. человек между численностью населения Ромулова Рима и Рима раннереспубликанского времени естественна и способна подтвердить в известной мере сложившиеся у нас представления по рассматриваемому здесь вопросу, несмотря на разницу исходных позиций в нашем исследовании и в труде Ф. Де Мартино.

Против многочисленности населения первоначального Рима говорят и его скромные размеры. Плутарх замечает, например, что сначала в нем было не больше 1000 домов. «Город Ромула», согласно традиции, развивался от «Квадратного Рима» на Палатине до Септимонтия, включавшего кроме Палатина с Велией еще Целий и Эсквилин, а затем, учитывая убежище — азиль, и Капитолий с частью Квиринала и Виминала. Это пространство охватывает не более 10—12 га. Конечно, как будет показано дальше, римляне по мере завоеваний уже при Ромуле жили не только в черте города, но и на приобретенных землях невдалеке от него. Однако разместиться даже на всей совокупности принадлежавшей им земли, если иметь в виду отсутствие многоэтажных строений и господство домов-хижин, а также тогдашний тип поселений, включавших не только жилища, но и хозяйственные угодья (о чем подробнее речь пойдет ниже в другой главе), римляне могли лишь при том условии, что их было не очень много.

Итак, принимая за более достоверные данные Ливия, можно констатировать увеличение численности населения за период от Ромула до Сервия Туллия, а точнее, до времени окончательного утверждения центуриатного порядка, на несколько десятков тысяч человек, примерно на 25—30 тыс.

Приведя эти расчеты, мы еще раз оговариваем их приблизительность. Однако в связи с поднятым вопросом важно установить не столько точность абсолютных цифр, сколько тенденцию их к увеличению, показывающую безусловный рост римского народонаселения. Знаменательно, что эта тенденция улавливается всеми античными авторами, оперирующими цифровыми данными, вне зависимости от того, в каком абсолютном выражении находится их числовой материал.

Новые поселенцы, как правило, прибывали в Рим либо целыми родами, либо частью их, но в любом случае пополняли число римских родов, включаясь в существующие трибы и курий. Цифровые показатели роста числа родов подтверждаются в известных пределах сообщениями античных авторов относительно конкретных gentes, их имен и их происхождения.

Можно выявить ряд исконных римских, даже доримских родов, по-видимому аборигинского корня, связанных с культом Геркулеса, относящихся к доромуловой эпохе, начиная от времени установления культа на месте будущего Рима, — это Петиции и Пинарии, предание о которых несомненно содержит зерно исторической истины. Наличие курии Pinaria также указывает на древность Пинариев. Присутствие греков в районе будущего Рима позволяет оспорить мнение Г. Виссовы и В. Гельбига о заимствовании римлянами культа Геркулеса из Тибура, а вместе с тем и тибуртинское происхождение Пинариев.

Несомненно к древнейшим в Риме относится и gens Mamilia (Paul., Mamilia turris), во всяком случае ветвь Mamilii Turrini, получившая, как справедливо заметил П. Де Франчиши, когномен по башне (turris), на которой укреплялась голова принесенной в жертву лошади. Поскольку борьба за лошадь велась между жителями Субуры и Священной дороги (Fest., Mamiliorum familia; Paul. October equus), можно считать, что Мамилии обосновались в Риме в незапамятные времена, когда в Субуре и на Священной дороге существовали обособленные поселки, т. е. до синойкизма Ромула, в котором объединились бывшие до того разобщенными селения (Fest., VI, 24). Свое происхождение род Мамилиев ведет от легендарного Телегона, сына Одиссея и Цирцеи, или Кирки. Судя по сообщению Павла Диакона, а также по традиции о женитьбе Октавия Мамилия Тускуланца на дочери Тарквиния Гордого (Liv., I, 49, 9), Мамилии издревле обитали в Тускуле. По версии Ливия, Октавий Мамилий был сыном Одиссея и Кирки. Из всего этого, однако, вряд ли следует, как порой думают, что Мамилии были этрусками. Сам факт возведения рода к Одиссею относит Мамилиев к такой древности, в которой этрускам еще не было места.

Есть в традиции данные, говорящие о древности в Риме Квинк- тилиев. Овидий в «Фастах» и Аврелий Виктор упоминают их как участников Луперкалий вместе с Ромулом. То же можно сказать и о Фабиях, которые участвовали с Ремом в Луперкалиях. Эти сведения содержатся также у Овидия и у Аврелия Виктора. Жреческие

обязанности Фабиев упомянуты Проперцием. Павел Диакон (Fovi) еще больше углубляет их присутствие в Риме. Одни, сообщает он, возводят Фабиев к Геркулесу, который возлежал во рву с их прародительницей, а другие связывают имя Фабиев с рвами-ловушками для медведей и волков. Это относит их существование к древнейшим охотникам.

Современником первого царя был Прокул Юлий, успокоивший римскую толпу рассказом об уходе из города и апофеозе Ромула. Юлии считались латинским родом из Альбы. Основателем рода считался Юл, сын или внук троянца Энея. Может быть, упомянутого «свидетеля» апофеоза Ромула следует признать символом реального существования двух ветвей Юлиев, одна из которых переселилась в Рим еще до разрушения Лльбы Туллом Гостилием. Это вытекает из переданного Павлом толкования Фестом когиомена Proculus как родившегося от отца, жившего на чужбине, если «Прокул» уже стало когноменом, а не преноменом. Другая ветвь Юлиев, согласно традиции, переселилась в Рим после разрушения Альбы.

По свидетельству феста (Mutini Titini), с основания Рима (ab urbe condita) на Велии вплоть до эпохи принципата Августа находился дом Гн. Домиция Кальвина. Когномеи, вероятно, был получен ветвью рода позже. Но это не препятствуют возможности обитания gens Domitia в Риме с начала царского времени.

Из легенды о предательстве Тарпеи выявляется род Тарпеев. Но Э. Пайс идентифицирует Тарпеев с Тарквиниями. Это может, конечно, «омолодить» их. Поэтому их древность сомнительна.

В рассказе о римско-сабинской войне в качестве одного из римских принцепсов действует Гостий Гостнлий. В связи с похищением сабинянок упоминается Таласий. Но является ли это имя родовым, сказать трудно. В эпизоде приглашения Нумы на царство фигурируют Прокул и Велес. Неизвестный автор «De praenominibus»  сообщает: «Имена, бывшие ранее преноменами, теперь являются когноменами: как Постум, Агриппа, Прокул, Цезарь». Так что это когномены или, вернее, преномены, и родовые их имена не известны. Заметим, кстати, что сам факт наименования людей только по преномену указывает на их доэтрусский характер и относит их, таким образом, к самым ран-ним ступеням истории Рима.

В качестве интеррекса после смерти Ромула упомянут Спурий из рода Веттиев. Преномен Спурий имеет явно этрусский характер, так же как и гентилиций, который В. Шульце сопоставил с этрусским vetu, vette, vete. Этрускизм имени, к тому же упоминаемого в связи с первым царем только Плутархом, ставит, конечно, под сомнение реальность самого персонажа. В правдивости его существования может не убедить и допущение, что появление его в Ромуловом Риме было одним из единичных возможных случаев проникновения этрусков через азиль. Здесь нам важно отметить, что это лицо фигурирует с обозначением родовой принадлежности.

При Тулле Гостилии действует род Горациев, чье появление в Риме вовсе не было в тот период внезапным, и поэтому их следует отнести к более раннему времени. С разрушением Туллом Альбы Лонги в Риме обосновываются Сервилии, Туллии, Квинкции, Клелии или Клуилии (Fest., Oratores), Гегании и Куриации. Дионисий Галикарнасский в своем списке заменяет Туллиев на Юлиев и добавляет еще Квинтилиев и Метилиев. Заметим здесь, что Туллии — несомненно очень древний род, их древность удостоверяется Цицероном, который не считает себя родственником патрицианских Туллиев Ранней Республики. Вероятно, этот род имел разные ветви в разных местах Лация (известно, в частности, что Цицерон происходил из Арпина).

В. Шульце относит Tullus к иллиро-венетским именам. Ф. Лохнер-Хюттенбах обратил внимание на семантическую близость слов с корнями Taul и Tul; он заметил также, что, по Аппиану, Taulus — сын эпонимного героя Иллирия, a Taulantioi (т. е. название иллирийского племени), понимается А. Майером в связи со значением слова tullii. Оно объяснено Фестом как текущая жидкость или брызнувшая кровь. Исследователь принимает также в расчет доказанную А. Блументалем принадлежность имен EteotuloV, TularcoV и TuloV иллирийским Taulantioi и таким образом, показывает иллирийский характер имен Tullus>Tullius. Учитывая это, можно видеть в римских Туллах и Туллиях след иллирийских проникновений в Лаций, относящихся к началу I тыс. до н. э., т. е. к очень глубокой древности.

В царствование Анка Марция Рим испытал новый приток латинских поселенцев из Теллен, Фиканы и Политория, что подтверждается анализом лингвистического материала.

В античной традиции прочно укрепился тезис о притоке в Рим при Ромуле людей «из соседних народов». В связи с похищением девушек Рим пополнился за счет сабинян-ценинцев, антемнатов, крустумерийцев,. Это жители сабинских «городов», которые во времена Страбона, если судить по Антемнам, считались городками Лация. Что касается конкретных родов пришельцев, то традиция позволяет выявить следующее. Если иметь в виду Тита Тация, то, очевидно, — род Тациев. Вероятно — Герсилиев. Ведь именно так звали похищенную, которая стала женой Ромула. Хотя она и была замужней, но известна по имени отца, так как мужем ее был Гостилий. Достаточно определенно раннее появление в Риме этрусского или, скорее, сабинского рода Валериев. Оно относится традицией ко времени Тита Тация.

Глава этого рода Волез остался якобы в Риме с соправителем Ромула в числе других знатных сабинян, представителей родов Таллов — Тураниев и Меттиев—Курциев. Сабинская принадлежность последних сомнений не вызывает. Таллов — Туранниев же быть может позволительно сопоставить с таким ономастическим материалом, как Talenus, умбрское Talenate, Talonius, встречающимся в Лации, в области венетов и умбров как Talanius в Луцерии и Tallius, которые В. Шульце возводит к сабинскому преномену Talus. Это дает основание относить оба рода к первым римлянам сабинского происхождения.

Иное дело Валерии. Согласно Ливию, Валерий Попликола был сыном Волузия. Это имя нередко в Этрурии. Velusna, Velusina часто встречаются в этрусских надписях; Volusius, Volusenus, Volusinius признаны еще В. Шульце этрусскими именами. Однако найденная в 1977 г. в Сатрике надпись с именем Валерия, содержащая посвящение Мамарсу, т. е. италийскому Марсу, подтверждает, по мнению М. Паллотино, сабинский характер этого рода.

Аврелии также, видимо, рано поселились в Риме. Павел Диакон (Aureliam familiam) говорит об их сабинском происхождении, связывая имя рода с сабинским словом ausel, обозначающим солнце. Впрочем, на связи Аврелиев с usil зиждется отнесение этого рода и к этрускам. На древность имени указывает приведенная Павлом Диаконом форма с «s», не подвергшимся еще ротацизму, и то, что оно упоминается наряду с Валериями («…Auseli … как Auselii, Papisii вместо Aurelii, Papirii»).

Один из вариантов предания о Клавдиях относит и этот регильский род к переселенцам, последовавшим примеру Тита Тация. Впрочем, большее признание получил рассказ о прибытии Клавдия в Рим после изгнания царей.

С Нумой в Риме оказывается род, или, по крайней мере, часть рода Помпилиев, а также Марциев. Плутарх назвал Марция родственником и советником Нумы. Ему или его сыну, по одной из версий, Нума дал в жены свою дочь. Представитель того же рода Нума Марций, сын Марка, встречается у Ливия в качестве назначенного царем Нумой понтифика. К этому же роду принадлежал и четвертый царь, Анк Марций, согласно традиции, приходившийся Нуме внуком по дочери.

При Нуме в Риме жил искусный художник из рода Ветуриев — Мамуриев, создавший по поручению царя копию священного щита — анциле, почему его имя и попало в песни салиев (Paul., Mamuri Veturi nomen). Косвенным указанием на глубокую древность присутствия Ветуриев в Риме служит их патрицианский статус в эпоху Ранней республики. Имя Ветурий, как и Витурий, сближается у В. Шульце с этрусскими именами vetura, veturis и др. Однако этрусская принадлежность Ветуриев или Витуриев отнюдь не бесспорна. Дело в том, что это имя было распространено достаточно широко за пределами тосканской Этрурии. Трижды оно фигурирует в Велейской таблице: Veturis fratribus; Veturius Severus; L. Veturius Severus. Как известно, Велейя расположена в области, принадлежавшей лигурам. М. Фрескароли, специально исследовавший по алиментарной таблице этнический состав велейатов, подчеркнул, что местная ономастика сохранила лигурийские черты, и даже само название Велейи, по его мнению, ведет начало от названия лигурийского племени Eleates или Ilvates. В другой области Северной Италии, полностью сохранившей свой исконно лигурийский облик во II в. до н. э., а именно в области Генуи, находилась община Лангенов-Витуриев, принадлежавшая племенам лангенов и витуриев. Ее название встречается в надписи, содержащей решение арбитров Минуциев, в разном написании несколько раз: Veiturii , Veturii , Vituries. Отсюда явствует идентичность Ветуриев и Витуриев и вытекает признание их лигурийского происхождения. Распространенность Ветуриев в тосканской Этрурии может, таким образом, быть объяснена наличием лигурийского субстрата в составе ее населения вне зависимости от представления о происхождении этрусков. Если придерживаться восточной теории, нельзя не учитывать того, что Тосканская зона до постулируемого прибытия туда этрусков была исконной зоной заселения лигуров. Невозможно не принять этого во внимание, и разделяя взгляды приверженцев формирования этрусского этноса на почве Италии из разнородных, в том числе местных элементов. Поскольку и Лаций был первоначально заселен лигуро-сикулами, можно признать в Мамурии Ветурии не этруска, а потомка древнейшего лигурийского населения, часть которого была ассимилирована латинами-аборигинами, а затем римлянами.

В это время в Риме могли проживать также роды Геганиев, Веренниев, Канулеев, поскольку их представительницы были вместе с Тарпеей первыми посвящены Нумой в весталки. Подтверждением древности существования римских Геганиев можно считать то, что в начале Республики среди консулов 492 г. до н. э. был консул Геганий, коллега Минуция. Упоминание Канулеев, известных в республиканскую эпоху в качестве плебеев, может поставить под сомнение сообщение Плутарха об этих весталках. Но достаточно вспомнить, что носителями одного и того же имени (классический пример — Клавдии) бывали по разным причинам и патриции, и плебеи, кроме того, свидетельство Плутарха относится к наиболее достоверной части традиции, касающейся религиозных установлений и мероприятий.

Косвенным указанием на увеличение числа родов в Риме в правление Нумы может служить рассказ о его сыновьях, якобы давших начало родам Помпониев, Пинариев, Кальпурниев и Мамерциев, получивших когномен «Rex» (Plut., N., XXI; Fest. Calpurnii). Но уже в древности, по словам Плутарха, эта версия была признана ложной, придуманной претендующими на особую знатность римлянами, пожелавшими возвести свое происхождение к весьма уважаемому и благочестивому царю. И действительно, в этом смысле особенно уязвимыми являются Пинарии. Во-первых, древность и знатность их рода удостоверялась культом Геркулеса, к которому они были причастны, т. е. они существовали до Нумы, а, во-вторых, от Пина должна была быть образована не сразу форма «Пинарии», а скорее форма «Пинии». Поэтому вполне вероятно, что Помпонии, Кальпурнии н Мамерции Рексы, и тем более Пинарии, имевшие своими предками Пиниев, не связаны родством с Нумой, и названные gentes обосновались в Риме в иное время. Но античные авторы отнесли их к тому периоду именно потому, что ни в ком не вызывало сомнений само появление тогда новых римских родов.

Есть основание полагать, что древним был в Риме также род Навциев. Согласно Дионисию (VI, 69), родоначальник этого гентильного объединения был союзником Энея, жрецом Минервы (Афины) Паллады. Именно Навций якобы вывез изображение богини из Трои и передал своим потомкам отправление этого культа. О троянском происхождении Навциев сообщает и Павел в извлечении из словаря Феста (Nautiorum familia). Правда, там идет речь о семье Навциев. Но это известие относится ко времени начала империи, когда, видимо, члены одной и той же familia представляли род в названных священнодействиях.

Самой глубокой римской древности принадлежит и род Эмнлиев. Плутарх говорит, что Эмилии ведут свое начало от Мамерка, сына Нумы, прозванного «ласковым» за учтивость и прелесть речи в честь одноименного и аналогичного по характеру сына Пифагора. Впрочем, тот же Плутарх зафиксировал легенду, по которой Эмилии связывались с Эмилией, дочерью Энея и Лавинии. В этом варианте легенды Эмилия была матерью Ромула. Павел Диакон (Aemiliam gentem) передает кроме этой версии другую, согласно которой родоначальником Эмилиев был второй сын Аскания — Эмилон (Aemylon). Первая версия Плутарха покоится на часто встречающемся у греков принципе объяснять римские имена и названия греческим происхождением. Для Плутарха, подчеркивающего всем своим творчеством близость своего и римского народов, это весьма характерно. Но выведение Aemilius из aimulioVнеобоснованно. Из всех рассказов об Эмилиях можно извлечь лишь одно рациональное зерно, а именно появление этого рода в Риме в глубочайшей древности.

Оставляя в стороне вопрос об этнической принадлежности выявленных в традиции родов, а также и достоверность появления их в Риме именно при первых царях, нельзя обойти вниманием сам факт настойчивого упоминания в легендах о поселении все новых и новых пришлых родов на территории urbs. Видимо, античные авторы уловили закономерность. Таким образом, можно полагать, что все рассмотренные здесь случаи дают представление о росте численности римского населения в пределах VIII — середины VII вв. до н. э. за счет внешних пришельцев.

Однако римское население в этот период увеличивалось не только путем прибытия новых родовых коллективов, но и благодаря естественному приросту. Причем этот прирост выражался и в появлении новых родов с новыми именами внутри самого римского общества, как это следует из известия о четырех сыновьях Нумы.

Вспомним, что древние сомневались лишь в родстве Рексов с Нумой, но вовсе не в том, что сыновья Нумы могли дать начало новым gentes. Э. Перуцци [43], подробно исследовавший традицию о генеалогическом древе Нумы и его потомков, пришел к важному заключению, что nomen передавался и сохранялся до тех пор, пока означал отношение юридического подчинения лиц к их pater familias (а не просто parens!), если он был жив, либо если его застал в живых хотя бы первый член новой генерации, т. е. старший из внуков, или, что реже,

старший из правнуков. Если же все внуки (или правнуки) рождались после смерти деда (или прадеда), бывшего pater familias, в подчинении которого находились все его сыновья, т. е. отцы (или деды) внуков (или правнуков), то эти последние (т. е. внуки или правнуки) получали новый nomen, образованный от преномена их pater familias.

Для наглядности этот порядок можно, пользуясь примером Перуцци, по аналогии с ним выразить в предлагаемой нами схеме:

p142[1]

Подчеркнем, что эта схема передачи nomen объясняет процесс вторичного образования gentes при естественном разрастании больших патриархальных семей, которые входили в состав первоначального gens.

Такой путь формирования gentes, получавших гентилиций от имени потомка умершего pater familias, мог открыться для любого поколения большой семьи и, вероятно, не был совершенно обязательным. Скорее всего он реализовался в условиях нехватки земли. Ведь земля,. выделенная родом большой патриархальной семье, становилась при росте числа ее членов недостаточной. Это обстоятельство ставило предел расширению как семьи, так и рода.

Современные исследования позволяют примерно представить себе этот предел. К. У. Веструп в работе «Близкие родственники внутри родства» обратил внимание на слова Ливия: «П. Целий патриций первым вопреки древнему обычаю взял себе жену в пределах до седьмой степени родства» — и естественно сделал отсюда вывод о том, что когнатство, т. е. родство до шестого колена включительно, составляло экзогамную группу, которую он квалифицировал как большую неразделенную семью. Этот вывод был поддержан Ф. Де Франчиши и Дж. Франчози. Действительно, и Дигесты дают основание для выделения этой особо близкой группы родственников. Там говорится, что родителями (parentes) у римлян называются родственники по восходящей линии вплоть до прапрапрадеда (tritavus), а детьми — по нисходящей вплоть до прапраправнуков (trinepos), т. е. 6 поколений родственников по прямой линии вверх и вниз. Оказывающиеся за этими пределами когнаты, т. е. кровные родственники, именуются соответственно предками и потомками.

Юрист Гай очень подробно перечисляет названия всех родственников от 1-й до 6-й степени родства включительно, но о входящих в 7-ю степень говорит лишь, что их много, без детализации. Юрист Модестин в XII книге Пандект замечает, что говорить о естественном родстве людей, входящих в 7-ю степень родства, нелегко, потому что за ее границами природа вообще не допускает родственной близости. Нельзя признать случайным, что тщательное описание степеней родства с приведением терминов, обозначающих родственников по прямой и боковым линиям, заканчивается в Дигестах на 6-й степени. Заметим также, что наследование по преторскому праву (bonorum possessio) охватывает опять-таки когнатов шести степеней и касается лишь в незначительной мере лиц 7-й степени родства. Можно не сомневаться в том, что эти юридические тексты зафиксировали древнейшие нормы, что 6-я степень родства составляла важнейшую грань в сфере социальных отношений. Наблюдения этнографов также указывают на 6-ю степень как на определенную веху в родственных отношениях. Напомним со своей стороны выражение «седьмая вода на киселе», указывающее на дальность, почти на отсутствие родства. Поэтому 6-я степень должна ограничивать более обширную группу, чем большая семья.

В связи с наблюдением Веструпа нужно сделать ряд уточнений. Прежде всего, под словом «cognatio» имеется в виду кровное родство вообще, т. е. и по отцовской и по материнской линии. Но законным, имеющим юридические последствия родством в Риме признавалось только родство по отцу. Именно оно учитывалось при наследовании имущества по законам XII таблиц и согласно Гаю. Истоки таких представлений коренятся в установлениях отцовского рода. Родственники же со стороны матери принимались во внимание в брачном вопросе. Это вытекает из сообщения Гая о том, что император Клавдий положил начало признанию законности браков между дядей и племянницей, дочерью брата, женившись вопреки обычаю на Агриппине. Однако брак между дядей и племянницей, дочерью сестры, остался запрещенным, равно как и женитьба на тетках и со стороны отца, и со стороны матери. Конечно, в последнем случае поставлен акцент на запрете родственных браков между людьми разных поколений. Ведь тетки относятся к поколению родителей, а римляне считали невозможными браки не только между родителями и детьми, но даже и между теми, кто занимает их место по свойству (affinitas). Важно, что в рассмотренном тексте Гая упоминаются равным образом тетки с обеих сторон. В равной же мере недозволенными считались брачные отношения с кузинами с обеих сторон, подобно тому, как

с родными сестрами. Ульпиан, как это следует из отрывка, помещенного в сборнике «Tituli ex corpore Ulpiani», считающемся эпитомой из «Институций» Гая, подтверждает это, уточняя, что некогда запрет простирался вплоть до четвертой степени родства, в то время как теперь берут жен из третьей степени. Отголосок таких представлений мы находим у Августина.

Эти факты указывают на брачно-регулирующую функцию когнатского родства по материнской линии. Но те же функции присущи и когнатам по отцу. Это обстоятельство необходимо сопоставить с известным положением об экзогамии отцовского рода. Принимая и подтверждая вывод Веструпа о границе экзогамной группы примерно на уровне 6-й степени родства, можно, таким образом, полагать, что родственники шести степеней родства по отцу, как правило, и были gentiles, т. е. родичами, потому что они входили в род, gens. Примерно в том же духе, поддерживая тезис Веструпа, высказался, хотя и не аргументируя своего мнения Франчози.

Для большей ясности дальнейшего изложения нам приходится напомнить здесь о существовавшей в Риме системе родства и о римском принципе установления родственной близости. Римлянами учитывалась прямая линия родства (linea recta) и боковая (transversa, obliqua, collateralis). Прямая по восходящей идет к предкам, а по нисходящей— к потомкам. Боковые же линии идут от разных поколений восходящих родственников. Внутри каждой линии существует степень (gradus) родства, характеризующая его близость. Для определения степени родства между двумя лицами римляне высчитывали число рождений между ними. При определении степени родства по боковой линии нужно было прежде всего подсчитать число рождений (поколений) до общего предка, а затем число рождений (= поколений) от него по нисходящей. 1-й степенью родства для человека были только его прямые родственники, т. е. его родители и дети, но даже родные братья и сестры — уже 2-й. При таком исчислении четвероюродные братья оказывались в 7-й степени родства, т. е. у предела экзогамной группы. Но судя по тому, что римское право все же касалось 7-й степени когнатов как родственников, можно думать, что институт когнатства охватывал большую социальную группу, чем род, который мог кончиться 7 степенью. Значит, понятие cognatio могло оказаться в обозначении родственников шире понятия gentillitas не только потому, что приложимо к родным и по отцовской и по материнской линии, но и потому, что cognati со стороны отца в случае, когда род не велик, не совпадают полностью с gentiles. Если gentiles, их родичи, могут кончаться на 6—7-й степени родственной близости, то в число cognati могут входить и более дальние родственники за 7-ой степенью. Это различие удержалось и было зафиксировано римскими юристами в условиях развития отношений частной собственности. Как показывают законы XII таблиц, в случае смерти главы

p145[1]

семьи при отсутствии прямого наследника или его психической неполноценности имущество переходит к агнатам. Но в тех же законах предписывается при отсутствии агнатов, способных получить наследство, передать его родичам, gentiles. Когнаты здесь не упоминаются.

Остановимся на агнатстве. О нем мы получаем сведения из юридических источников. У Гая сказано: «Агнаты — это связанные родством по мужской линии, как бы родственники по отцу, как например, брат, рожденный тем же самым отцом, сын брата и внук его, а также дядя по отцу (patruus), сын или внук его». В другом месте у Гая сообщается: «Агнатами же называются те, кто связан законным родством. А законное родство — это то, которое идет по мужской линии. И таким образом, братья, рожденные от одного отца, являются между собой агнатами, они называются также единокровными (consanguinei), и не требуется, чтобы у них была одна и та же мать. Таким же образом, дядя по отцу (patruus) — сыну брата (т. е. племяннику) и, в свою очередь, тот ему являются агнатами. Тем же образом братья от дяди по отцу (fratres patrueles) между собой, т. е. те, кто происходит от двух братьев, которых многие называют двоюродными (consobrini)». Заметим, что здесь очень четко подчеркивается именно отцовская линия родства. Агнатами могут быть братья (fratres), имеющие общих родителей, для которых у римлян было особое наименование. Гаем не употребленное, а именно germani; имеющие только общего отца, т. е. единокровные (consanguinei); наконец, двоюродные братья по отцу (consobrini); но ни в коем случае — одну лишь общую мать, т. е. uterini. Та же определенность терминологии прослеживается и в отношении дядей: фигурирует patruus, но не avunculus.

В Дигестах тоже упоминаются агнаты. В одном месте они соотнесены с когнатами: «Когнатами являются и те, кого закон XII таблиц называет агнатами, но они — когнаты по отцу из той же фамилии; те же, кто связан родством через женщин, именуются только когнатами». В другом месте они соотносятся с familia communi iure: «Фамилией общего права мы называем (семью) из всех агнатов; ведь если по смерти главы семьи ее члены (сыновья) образуют отдельные семьи, все же все, кто был под властью одного (pater familias), называются (принадлежащими) той же самой семье, происходящими из того же самого дома и рода».

Из приведенных данных безусловно следует, что агнатами являются дети и внуки некоего лица мужского пола, т. е. родственники в пределах трех-четырех степеней родства по прямой линии, а также его ближайшие родственники по боковой линии (брат, племянник, внучатый племянник, соответственно дядя по отцу, двоюродный брат и двоюродный внучатый племянник) в пределах до пяти степеней родства. Однако, согласно римским правоведам, в агнатскую группу входят не только кровные родственники по отцу, включая детей от разных жен, но и занимающие их место, т. е. адаптированные. Кроме того, в числе агнатов были еще жены главы семьи, т. е. matres familias, находившиеся filiae loco, а также жены подвластных pater familias сыновей и незамужние дочери.

Итак, можно сказать, что агнаты представляли собой сложную по составу группу, а именно свободных членов римской familia, состоявших под властью главы семьи , а также его ближайших родственников по боковой линии с отцовской стороны, что в переводе на наши обыденные понятия означает братьев по отцу с их детьми, внуками, приходившимися соответственно друг другу двоюродными или троюродными братьями. Но оба этих организма, агнаты и familia, полностью друг с другом не совпадали, потому что жены были связаны агнатством лишь внутри семьи того pater familias, под властью которого они жили, кровные же родственники со стороны отца в пределах 6-й степени, дядя и кузен с потомками считались агнатами, будучи членами разных семей. Агнатская группа в узком значении состояла, значит, из большой семьи, охватывающей три-четыре поколения, а в более широком смысле — из близкородственных семей, которые в период классового строя составляли семью communi iure.

Различие этих двух групп нашло отражение в законах XII таблиц. Там об агнатах говорится пять раз (V, 2; 4; 5, 6; 7а; 76), причем упоминается и ближайший агнат (agnatus proximus): в случае смерти человека, не имеющего наследника (suus heres), его имущество получает ближайший агнат (XII; V, 4). Об определении ближайшего агната при наследовании говорится и в Дигестах (XXXVIII, 10, 10; XXXVIII, 10, 10, § 4). Это обстоятельство наводит на мысль о градации близости внутри агнатской группы. Термин «agnatus proximus» разъясняется в тех же Дигестах (38, 16, 12): им является сын. Отсюда вытекает вывод, что сыновья и были sui heredes и одновременно agnati proximi. По-видимому, первенствующее значение сына в качестве suus heres и agnatus proximus в эпоху Республики и Империи требовалось особо подчеркнуть, потому что жены в это время признавались наследницами (Gai, III, 3). Однако в упомянутом выше законе XII таблиц (V, 4) речь шла о случае, когда у умершего, по всей видимости, прямого ближайшего наследника, т. е. сына или внука, уже или еще не было. Кто же вслед за ним становился ближайшим агнатом? М. О. Косвен [50] определил ближайших агнатов как членов патронимии. Но этот вопрос, как нам кажется, более правильно решил К. Веструп в его фундаментальном труде, посвященном римской семье. В своем понимании ближайших агнатов он исходил из того, что в законах XII таблиц (V, 10) был зафиксирован иск о разделе наследства. Этот факт Веструп справедливо истолковал как указание на то, что раньше наследство после смерти отца не делилось. Это соображение он сопоставил с обнаруженным в 1933 г. фрагментом рукописи «Институций» Гая (III, 154в), где говорится: «Некогда ведь по смерти paterlamilias существовало некое законное и одновременно естественное [т. е. основанное на естественном праве] сообщество, которое называлось ercto non cito, т. е. неразделенная собственность [dominium]. В этом сообществе братьев и прочих [лиц], которые по примеру этих братьев входят в это сообщество, происходило собственно так, что если один из сочленов отпускал на волю принадлежащего всем раба, то он [этим] предоставлял всем вольноотпущенника, и равным образом один [из сочленов], продавая общее имущество, делал его принадлежностью того, кто принимал [его] в собственность».

Из приведенного текста явствует, что первоначально после смерти главы семьи все его сыновья составляли некий консорциум братьев, сообща владевших семейной неразделенной собственностью. Ликвидации этого и служил введенный законом XII таблиц иск о разделе наследства (actio familiae erciscundae). Сыновья умершего главы семьи возглавляли новые фамилии и делили имущество. Если один из них умирал без наследников, его доля переходила к оставшимся в живых братьям (consanguinei). Веструп называет их агнатами 1-й категории. Иными словами, из его рассуждений вытекает, что ближайшими sui heredes, а значит, и ближайшими агнатами после смерти самого близкого, т. е. прямого наследника, сына или внука, становились родные братья умершего, т. е. члены большой отцовской семьи, а не патронимии. М.О. Косвен определил патронимию как группу близкородственных больших или малых семей. Поскольку в раннем Риме патронимия объединяла именно большие семьи, так как индивидуальных семей еще не было, вывод Веструпа применительно к раннему Риму нам кажется более правильным, чем вывод М.О. Косвена.

Весь материал источников, посвященный агнатским связям, свидетельствует о том, что агнатство было тесно связано с familia, с развитием семейной собственности, но учет его для реконструкции древнейшей эпохи необходим, потому что в агнатской группе проступает большая семейная община как часть более обширных родственных единиц, имевших общинный характер. Выделение агнатства в начале царского времени, вероятно, служило укреплению семьи.

Как же соотносятся члены агнатской группы со степенями родства? Если принять за точку отсчета некоего главу семьи (pater familias), то крайней степенью родственной близости будут внуки или правнуки его родных братьев. В соответствии с римской системой определения родства это составит 4-ю, реже 5-ю степень. Агнатские группы, возглавляемые двоюродными братьями нашего главы семьи, ограничатся для него 5-й степенью. Другие родичи, происходящие от его троюродных братьев, отдалятся от него до 6-й или 7-й степени Все они войдут в состав gentiles. В конкретной ситуации род мог включать и более далеких родственников, но мог и обрываться на уровне патронимий. О подвижности границ рода свидетельствует уже само колебание границы между 6-й и 7-й степенями, которое мы наблюдали в Дигестах.

Хотелось бы еще раз подчеркнуть, что в таком древнем юридическом памятнике, как законы XII таблиц, содержится определенная термикология: последовательность родственной близости выражается словами agnati и gentiles, но не cognati, как можно было бы ожидать. Это подтверждает наше представление о том, что за терминами gentiles и cognati стоит разная социальная реальность. Значит, даже в древнейшую пору римской истории, до времени законов XII таблиц, именно принадлежность к gentiles, а не просто связь по крови, т. е. когнатство, имела социально-экономическое значение. А это еще раз подтверждает, что gens, членами которого были gentiles, входившие в патронимии, был носителем социально-экономических отношений, т. е. представлял собой организм общинного характера, был гетерогенной, отличной от эпохи раннего родового строя, но тем не менее общиной.

Этим gens начала царской эпохи отличался от gentes, существовавших в республиканское и императорское время, известных по античной традиции. Роды той поздней эпохи уже не составляли общин, а определялись лишь общностью имени да культов и сохраняли в общем экзогамию, хотя практически люди отходили от запретов на браки даже в границах шести степеней родства. Эти явления отражают усиление роли семьи в связи с утверждением частнособственнических начал, а также ослабление и трансформацию гентильных уз.

Содержание терминов gentiles, gens менялось. В качестве родичей и рода могли фигурировать и его ветви, обозначавшиеся не только номенами, но и когноменами, и очень отдаленные родственники, принадлежавшие одни к патрициям, а другие к плебеям, что позволяет думать о том, что степень их близости значительно отодвинулась от 7-й.

Поскольку римские законы обычно не отменяли прежних, в юридических текстах в эпоху классического римского права декларировался запрет на браки внутри родни 6—7-й степеней родства. Но этот запрет был фиксацией норм, коренящихся в далеком прошлом. Этот -барьер экзогамии был воздвигнут в силу биологических причин и вместе с тем отражал совокупность определенных условий социально-экономического развития. Ограничение круга gentiles диктовалось не только биологической необходимостью, которая выработала практику экзогамии, но и экономической, обусловленной количеством земли в условиях слабо развитого производства, что вызывало исключение «лишних» семей из рода, представлявшего собой общину. Подобное же положение известно в истории большой патриархальной домовой общины, или семьи, по определению Ж.Н. Ламберта, у ирландцев, которая называлась fine. Там «лишние» семьи исключались из fine, границы которой строго охранялись. Это служило гарантией существования для членов в качестве землевладельцев. Выходившие за определенную степень родства семьи должны были искать новые земли для поселения, в противном случае они становились безземельными и зависимыми от родственников, сидевших на земле в замкнутых fine. Одним словом, римские ранние gentes, коллективы gentiles, были подвержены закону жизни общин периода разложения первобытного и складывания раннеклассового строя, т. е. закону охраны их замкнутости.

Но как же обстояло в таком случае дело с именем родственников, выходящих за пределы gens? Ведь в принципе к одному такому далекому, что он оказывался мифическим, родоначальнику могли возвести себя очень дальние родственники. Могли они носить и общее для всех его потомков имя. В связи с этим можно предположить разные варианты.

Итак, первое допущение состоит в том, что отпочковавшаяся в результате сегментации рода семья сохраняла прежний номен. В условиях же имущественной и социальной дифференциации в период замыкания римской общины семьи, которые не получали родовой земли, исключались тем самым не только из рода, но и из круга формирующегося гражданства, давая начало новым, но уже плебейским родам. Это могло быть одним из путей образования одноименных патрицианских и плебейских родов.

Второе допущение сводится к тому, что родня, не обеспеченная землей, оказавшаяся далеко за пределами 6-й степени родства, для тех, кто в тот момент входил в число patres familias, должна была, выселяясь на новые земли (иногда даже в колонии!) менять свое имя. По аналогии с ономастическим положением, складывавшимся в familia, отмеченным Э. Перуцци, можно думать, что ставшая «лишней» для рода семья давала начало новому роду, который получал номен от преномена главы отпочковавшейся семьи. Члены родов, формировавшихся таким путем, т. е. из разраставшихся семей, выпавших из первоначальных gentes, несмотря на потерю прежнего имени, вероятно, оставались для последних когнатами. Ведь разница номена не мешала наличию когнатских связей. Как мы уже отмечали раньше, когнатство объединяло людей по родству и с материнской стороны, а значит, с различными номенами. Но можно полагать, что среди людей, носящих разные имена, существовали когнатские связи и по отцовской линии. Доказательством отдаленного родства римских gentes, продолжавших жить за порогом царской эпохи, могут служить свойственные их членам представления о близости к одному и тому же особо почитаемому среди них божеству, чаще всего считавшемуся их предком, родоначальником. Подобные явления наблюдаются этнографами. Так, еще в XIX в. группы албанских фисов почитали либо Георгия, либо Николая как своих патронов. Это истолковывается учеными как первоначальное единство группы родов.

В этой связи для Рима интересно отметить, что культ Геркулеса, как мы уже знаем, отправлялся Пoтициями и Пинариями, а Фабии по одной из версий вели от него свое происхождение. Эти данные безусловно говорят о древности упомянутых родов. Но они же позволяют думать, что все эти gentes произошли благодаря сегментации одного и того же первичного рода, причем семьи, оставшиеся за 6-й и 7-й степенью родства, получали новые имена.

Судьба вновь образовавшихся родов оказывалась с течением времени различной. Одни роды крепли, другие хирели. Этот процесс можно представить себе по Пoтициям и Пинариям. Согласно легенде, Потиции при установлении культа Геркулеса пришли к пиршественному столу раньше Пинариев и успели отведать внутренностей жертвенного животного. Поэтому Пинарии, по традиции, никогда не ели внутренностей от праздничных жертв. Вероятно, сначала существовал род Потициев, а отпочковавшийся от него или от общего ствола после него род Пинариев произошел от того pater familias, которого звали Пином. Его ближайшие потомки, возможно, звались Пиниями, а в следующих поколениях и ответвлениях — Пинариями.

Не исключено, что от того же ствола ответвились и Фабии, оказавшиеся наиболее сильным и устойчивым родом, в то время как Пoтиции впоследствии вымерли (Liv., I, 7), а Пинарии постепенно слабели и хирели, поскольку в Фастах представитель этого рода встречается всего один раз под 472 г. до н. э. Далекое родство между Пoтициями, Пинариями и Фабиями было забыто, в памяти потомков осталось лишь воспоминание о генетических узах, сближавших эти gentes с популярным обожествленным героем. Можно при этом высказать предположение, что все три рода входили в состав одной и той же из трех родовых триб: Тициев, Рамнов и Луцеров.

Не будет ошибкой сказать, что именно второй вариант соответствовал периоду правления первых царей. Ведь в то время формировавшаяся римская община была заинтересована в росте народонаселения, и доступ в трибы и курии был открыт. Увеличению числа родов предела положено еще не было, тем более что римские gentes были тогда особенно подвержены опасности вымирания из-за болезней или войн (вспомним все тех же Фабиев или страшный мор, поразивший Рим в конце правления Ромула, — Plut, R., XXIV). Поскольку в начале царской эпохи римляне постоянно вели войны и расширяли ager Romanus, отпочковавшиеся от старых родов новые gentes имели возможность получать землю и полноценно функционировать в экономическом и, так сказать, «политическом» плане. Позднее с появлением в римском обществе плебеев, что произошло не ранее Анка Марция, «лишние» семьи, вероятно, предпочитали сохранять старый номен, который становился признаком престижности и реальным напоминанием о принадлежности к populus. Когда же число gentes дошло до 300, что имело место в конце царской эпохи при этрусских правителях, общность имени с патрициями перестала быть гарантией доступа в привилегированную организацию populus. «Лишние» пополняли ряды плебеев.

Количество родов в курия-х и трибах, а точнее внутри курий и триб, на протяжении царской эпохи менялось. До поры до времени общество довольствовалось фиксацией числа основных, связанных с потребностями военного дела, социальных единиц, т. е. курий и триб, пока, наконец, не было закреплено и число принимаемых в трибы родов, что означало завершение формирования первоначальной замкнутой общины гражданского типа. Дальнейший рост римского населения за счет новых поселенцев, как правило, пополнял потом уже не ряды полноправных граждан, а плебеев. Но этот процесс относится к более поздней, начиная с Анка Марция и особенно к этрусской эпохе.

Итак, в Риме Ромула и Нумы гентильная организация была реальной действующей силой. Однако в распоряжении историка есть материал, свидетельствующий об усложнении социальных отношений. В общем, это было отмечено еще в классических трудах Нибура и Моммзена. Так, Г.Б. Нибур говорит о существовании клиентов при Ромуле, когда царь назвал в качестве патрициев всего 1000 человек. Но обстоятельства возникновения института патроната — клиентелы, по мнению Нибура, не известны, как и самого Рима. Ученый считает клиентов чужаками по происхождению, но при этом принадлежностью рода. Он описывает клиентелу на примерах эпохи Республики и противопоставляет клиентов плебеям, стоящим вне родов. Т. Моммзен считает клиентов несвободными людьми, принадлежащими семейным и родовым единицам. Однако власть господина в отношении клиентов не осуществлялась столь же легко, как в отношении рабов, в силу особых нравственных обязательств. Из клиентелы, по убеждению Моммзена, возник плебс. Таким образом, формирование клиентелы оказывается все же более ранним, чем плебса.

Обзор мнений, касающихся клнентелы, привел в своей книге Ю. Биндер. Сам он рассматривает клиентов как зависимых, наподобие крепостных, и возражает против того, что плебс вышел из клиентелы. Патрициев, клиентов и плебеев он считает разными классами. Но в центре его внимания — республиканское время.

В науке был поставлен еще важный вопрос о том, чем занимались клиенты. Так, В. Инэ отмечал, что они были зависимыми, крепостными земледельцами. В общем, этот взгляд можно считать преобладающим. Его придерживались К. Нейман, Эд. Мейер и др. В советской историографии проблемы клиентов касались преимущественно в работах общего характера, где этот институт главным образом лишь описывался. Много уделено внимания клиентеле в монографии Л.А. Ельницкого. Он рассматривает ее в ряду других форм зависимости и отождествляет с зависимым сельскохозяйственным населением завоеванных Римом соседних территорий, аналогичным греческому сельскохозяйственному населению. Ученый подчеркивает, что и этнографические параллели (туареги Аира в XIX и XX вв.) позволяют сказать, что примитивные отношения господства и подчинения порождали клиентелу, мало отличающуюся от патриархального рабства и похожую на крепостную зависимость.

Специально на клиентеле остановился в своей книге Ф.М. Нечай. По его мнению, клиентела зародилась вместе с возникновением города и делением его обитателей на патрициев и плебеев. В соответствии с взглядом этого ученого бедные сородичи составили плебс и вместе с тем клиентов.

Большое новое исследование клиентелы принадлежит Норберу Рулану, который делает ряд интересных наблюдений. Во-первых, он останавливается на этимологии слова «клиентела». Оно, как известно, связывается либо с clinere, либо с cluere, либо с colere. Наиболее распространенной является вторая этимология, подкрепленная авторитетом Т. Моммзена. Но современные этимологические словари высказываются менее категорично. Эрну-Мейе принимает во внимание clinere в смысле «опираться на», а Вальде-Хоффман — colere. Рулан присоединяется к А. Париенте в представлении о пути образования clientes от colere: colons (как первоначальная форма причастия настоящего времени от colere), дающее начало причастию colens и существительному colonus; синтезом этих форм явилось слово clientes: colentes> >cloentes>cluentes>clientes. Это филологическое обоснование согласуется с мнениями античных авторов (Isid., X, 53; Verg., Aen., VI, 609). Появление клиентелы Рулан считает необходимым связать с экономическим состоянием Рима. Вместе с тем он отмечает наличие своей клиентелы в современных африканских странах, а в италийской древности — у этрусков, самнитов, сабинян, что имеет аналогии с Галлией, Испанией, Британией и Грецией. Таким образом, римская клиентела возникла независимо от этрусков, значит, в доурбанистический период. Она явилась выходом из положения в условиях противоречий между правящей группой и теми, кто создавал благополучие Рима. Это было, по мнению Рулана, собственно римским синтезом. При этом своеобразие римской клиентелы заключалось в ее нескончаемости, в хронологическом постоянстве. В основном ее структура не менялась: это было отношение зависимости по договоренности юридически свободного лица, отношение, рождающее обязанности синаллагматического характера, которые препятствовали его прекращению. Плебеи нуждались в патронате, а патриции — в богатстве плебеев, которое Рулан связывает с их жизнью в городе, с занятиями прибыльными ремеслами. Согласно Рулану, клиенты — это богатые плебеи уже в эпоху Ромула.

Как видно из сказанного, представления о ранней римской клиептеле среди ученых различны. Это обусловлено характером источников. Прежде всего, заметим, что мы понимаем раннюю клиентелу как примитивную форму зависимости, возникшую в родовом обществе, и принимаем идущее от Нибура положение о том, что клиентела предшествовала возникновению плебса.

К сожалению, источники немногочисленны и недостаточно подробны. О клиентах интересующего нас времени известий особенно мало. Поскольку форма отношений между патроном и клиентом в республиканскую эпоху достаточно хорошо известна, можно опираться на этот материал как на установленный факт, памятуя, что эти взаимоотношения могут быть в своей основе проецированы в глубокую древность. И все же необходимо обратиться к тому материалу источников, который освещает царский или близкий к нему период.

В обратнохронологическом порядке сведения, сообщаемые античными авторами, таковы. О выступлении 306 Фабиев против этрусков совместно со своими пелатами говорится у Дионисия Галикарнасского (IX, 19). У Феста (scelerata porta) сказано, что 306 Фабиев двинулись против этрусков с 5 тыс. клиентов. Тоже самое повторено Павлом (scelerata porta). У других авторов в связи с предприятием Фабиев клиенты не названы, но заключения о том, что выступили только 306 человек, сделать нельзя, потому что подчеркивается, что погиб весь род, 306 патрициев (Liv., II, 49, 50; Ov., Fast., II, 196, 198, 204. 225, 240; Plut, Cam., 19; Sil. It., 6, 637). Эти известия касаются 478/77 г. до н. э.

Среди многих сообщений о переселении в Рим рода Клавдиев имеют значение в интересующей нас связи два: у Ливия (II, 16, 4) упомянуто, что Аппий Клавдий прибыл из Инрегилл с большой толпой клиентов; у Плутарха (Popl., XXI) — что он располагал большой силой из клиентов, друзей и родичей (etaireian de kai dunamin filwn kai oikeiwn ecwn). Это событие относят либо ко времени правления Ромула, либо, как считает большинство, к началу эпохи Республики, к четвертому консульству Попликолы, т. е. к 504 г. до н. э.

В связи с установлением Республики у античных авторов, естественно, речь идет о деятельности Валерия, названного Попликолой. Плутарх (Popl., V) сообщает, что у Валерия было много друзей и пелатов (autoV de pelatwn kai filwn aei peri auton ontwn … embadize). Эти сведения касаются времени около 510 г., т. е. конца царской эпохи.

Можно думать, что под демотиками, которые были после разрушения Альбы Лонги переселены в Рим и записаны в римские филы, трибы и фратрии-курии, тоже, хотя бы частично, Дионисий (III, 29) подразумевал клиентов, поскольку целый ряд альбанцев (Юлии, Сервилии, Куриации, Квинтилии, Клелии, Гегании и Метилии) были отнесены к патрициям.

Дионисий пишет о наличии клиентов у. сабинян в древнейшую пору, т. е. при Тите Тации (II, 46). Он говорит, что вместе с Тацием в Риме остались прославленные мужи вместе со своими гетайрами, родственниками и пелатами.

Античные авторы упоминают клиентов и непосредственно применительно ко времени Ромула. Мы располагаем важным свидетельством Цицерона (r.р., II, 9, 16), который обычно внимательно относится к социальным и политическим терминам. Исключение в этом смысле составляет лишь употребление им терминов civitas и плебс в отношении раннего царского Рима. Но это объясняется не небрежностью Цицерона, а его концепцией, а с другой стороны — изменением понятия «плебс». Ведь для Цицерона от установлений Ромула начинается величие Римского государства. Что же касается плебса, то уже ко времени Цицерона он стал совпадать в своем значении с понятием «народ», точнее — «простой народ». Такое словоупотребление стало возможным еще с III в. до н. э., когда в результате завершения борьбы плебеев с патрициями произошла перегруппировка в рядах древних классов-сословий и из их верхушки выделилась новая рабовладельческая знать, противостоящая плебеям. Изменение социального содержания слова plebs вызвало в древности необходимость в пояснениях. Мы их находим у Феста и Авла Геллия, а затем в юридическом памятнике, у Гая. Фест (populi comitia) объясняет различие между populus и plebs в связи с определением народных собраний, в которых голосуют и patres, и plebs. Авл Геллий (X, 20, 5—6) говорит, что populus включает всех граждан, а плебс — тех, кто не принадлежит к патрицианским родам. Гай (I, 3) также подчеркивает отличие plebs от populus в том, что в последний входят и патриции. Что же касается упомянутого свидетельства Цицерона, то оно состоит в том, что Ромул распределил «плебс» на клиентелы. Принимая во внимание ставшее обычным словоупотребление, можно считать, что под плебсом Цицерон имел в виду основную массу римлян, отличную от родовой верхушки. Аналогичное свидетельство есть и у Дионисия. И этот автор, в духе привычных римских представлений, согласно которым все устои римского общества и государства относятся на счет Ромула, повествует о «создании» первым царем плебеев. Однако в этих безвестных, низких и неудачливых, пребывающих в незавидной судьбе и названных плебеями (Dionys., II, 8) можно разглядеть именно клиентов, потому что как раз они получили из среды патрициев, а точнее — patres, верхушки populus, защитников — простатов. Дионисий (II, 9) усматривает в этом заимствование у фессалийцев, у которых подобное установление (пенестия) держалось долго, а у афинян (феты) — лишь в давние времена. Это нововведение на манер греков, произведенное Ромулом, Дионисий называет патронатом (II, 9; 10). У Дионисия (I, 83) упоминаются клиенты Нумитора в Альбе Лонге до основания Рима. Таким образом, простаты — это патроны. «Бедные» же и «низкие», с которыми они устанавливали «человеколюбивые и гражданственные связи» (Dionys, II, 9), далее названы у Дионисия (II, 10) пелатами, относящимися к роду.

Совершенно в том же духе высказывается и Плутарх. Он отмечает. что царь-основатель выделил войско из пехотинцев и всадников (легион) и 100 лучших граждан сделал советниками и патрициями, а остальные стали называться простым народом (popoulouV wnomasqh

to plhqoV — Plut., R., XIII). Далее Плутарх говорит об установлении патроната, который он называет patrwneia и поясняет как prostaeia произведя этот институт от имени некоего Патрона, спутника Эвандра, тем самым как бы намекая на заимствование от эллинов. Находящих- ся под покровительством Плутарх определил как клиентов, или пелатов (eteroiV de touV dunatouV apo twn pollwn dihrei patrwnaV onomazwn, oper esti prostataV ekeinouV klientaV, oper esti pelataV), употребив даже соответствующий латинский термин. Плутарх упоминает еще раз клиентов в Ромуловом Риме в связи с похищением сабинянок, рассказывая о том, что красивую девушку для Таласия похитили его клиенты (Quaest. Rom., 31).

Одна из этимологий термина клиент, на которую особое внимание обратил Н. Рулан, подчеркивает почитание клиентами своих патронов, их положение наподобие почтительных к отцам детей. В комментариях к Энеиде (VI, 609) Сервий говорит: «Ведь если клиенты — как бы почитающие, патроны — как бы отцы, и обмануть клиента, все равно, что сына». Исидор (Or., X, 53) сообщает, что «клиенты раньше назывались коленты от почитания патронов», и сообщает также, что «клиентами называются ученики, как бы чтящие учителя … клиенты называются так, потому что являются почитающими патронов». Эта мысль о сходстве клиентов с детьми нашли отражение у Феста (Patronus),. у Сервия (Аеn, VI, 609; clientem…) и в Дигестах (XLIX, 15, 7, § I): «Мы считаем наших клиентов детьми».

Согласно Дионисию (II, 10), клиенты занимались производительным трудом, т. е. земледелием, были пастухами и ремесленниками. И род их занятий и положение в отношении патрона позволяют видеть клиентов в некоторых пассажах античных авторов, где они и не названы, но которые проясняют клиентский статус. Так, у Нония Марцелла (viritim) значится, что Сервий Туллий распределил полюдно за городом земли между клиентами (liberis) в 26 (число, очевидно, ошибочное!) сельских трибах. Можно думать, что это было продолжением старой практики.

Та же древняя практика зафиксирована, видимо, Фестом в его определениях patres и patrocinia. Первыми, по его мнению, назывались сенаторы, которых учредил еще Ромул, потому что они давали участки земли незнатным (или более бедным tenuioribus) как собственным детям. Второе получило название, потому что плебс (plebs) был распределен между patres, чтобы он с их помощью был в безопасности. Поскольку Фест, а за ним и Павел Диакон говорят: «Plebs… distributa inter patres ut eorum opibus tuta esset», под безопасностью следует понимать защиту в социальном, а не военном плане, потому что и в плебсе, распределенном среди отцов, надо видеть клиентов. Отказ Н. Рулана от такого толкования кажется нам совершенно неправомерным. Как первое, так и второе определение по своей сути связывают клиентов с получением от патронов какого-то важного имущества, в первую очередь земли, т. е. основного средства производства.

Приведенный здесь материал из сочинений античных авторов дает возможность утверждать, что в начале эпохи царей в Риме уже существовали отношения патроната — клиентелы. Форма этих отношений закрепилась в Риме надолго, как показывают законы XII таблиц и античная традиция. Несомненно, от принятия клиентов в род идут установления, зафиксированные в V таблице законов. Правда, там речь идет о вольноотпущенниках (liberti), но существо дела это не меняет. В одном законе (V, 8а) предусмотрено наследование патроном имущества бездетного либерта, а в другом (V, 86) — переход имущества либерта в семью патрона. Это вполне согласуется с сообщениями Дионисия (II, 10) об установлении «родственных и кровных связей пелатов с простатами», которые предполагали в том числе участие первых в тратах, относящихся к роду. Свидетельством древности клиентелы, подтверждающим правильность сообщений о ней античных авторов, подчеркивавших ее сакральный характер (Dionys., II, 10 и Serv. Aen., VI, 609), может служить закон (VIII, 21), предписывающий священное проклятие патрону, повредившему своему клиенту. Особенно существенно то, что проклятие и даже посвящение отступника подземным богам приписано Ромулу.

Наличие клиентов в Риме вызывает к жизни вопрос о происхождении этого института. Дионисий (II, 8) дает основание полагать, что по крайней мере частично клиенты комплектовались из чужаков, не связанных ни с каким родом. Однако, как мы видели, любые пришельцы в Рим принимались в «гражданство», т. е. в формирующуюся общину, в составляющие ее курии. Это мог быть род или часть рода, но нельзя, конечно, исключить и отдельных индивидов. Поэтому при первых царях такой путь образования клиентелы, т. е. из пришлых в Рим, был исключением и имел минимальное значение. Гораздо больше оснований считать, что возникновение клиентелы тогда было результатом расслоения внутри gentes, а так же между gentes. Рассмотренный выше материал наших источников позволяет говорить о заметной уже при Ромуле разнице между влиятельными и толпой, знатными и безвестными, низкими, неудачливыми, которые нуждались в патронате. Иными словами, клиентами становились люди из состава populus. Вряд ли можно думать, что этому противоречит текст Авла Геллия (V, 13, 4), в котором говорится, что в защиту клиента свидетельствуют против когнатов, в то время как против клиента никто не даст показаний. Здесь речь идет о клиентах-чужаках. Это могут быть либо плебеи, что относится к более позднему времени, чем начало царского периода, либо члены «лишних» для данного рода семей, либо члены других, опустившихся римских родов, искавшие защиты у более удачливых римлян, т. е. люди, принадлежавшие совокупности римского народа, что могло иметь место в рассматриваемое время.

Кроме упомянутых сообщений древних авторов о существовании такой категории людей, т. е. о происходящей социальной дифференциации, можно назвать конкретные показатели этого явления. Среди предписаний Ромула значится обязанность клиентов помогать своими средствами патронам выдавать замуж их дочерей в том случае, если отцы нуждались в этом, т. е. если они находились в затруднительном положении (ei spanizoien oi patereV crhmatwn — Dionys., II, 10). На обязанности клиентов лежал выкуп (to lutron) патронов и их сыновей, если они оказывались заложниками, а также другие траты (Дионисий, там же). Об обязанности клиентов помогать бедным патронам выдавать замуж их дочерей и расплачиваться с их кредиторами упоминает и Плутарх (R., XIII), добавляя, что впоследствии принимать материальную помощь (crhmata) от людей более низкого положения (para twn tapeinoterwn) стало считаться позорным. Отсюда можно вывести заключение, что и патроны, т. е. родовая знать, могли оказаться в стеснительных обстоятельствах, могли обеднеть, потерять в войне своего главу, опуститься в своем положении.

Среди народов, не дошедших еще до стадии классообразования, известны не только клиентские отношения, но и пути их формирования. В частности, Ламберт описал появление клиентских связей у ирландцев раннего средневековья в результате разрастания большесемейной патриархальной общины fine. Родственники, вышедшие за рамки 4-й степени родства по прямой линии, становились клиентами, если не образовывали самостоятельной fine, обеспеченной земельным участком. Аналогичное положение могло сложиться и внутри римского рода. На наличие многих семей внутри рода указывают Фест (Aelia gens) и Павел Диакон (Aemilia gens) на примере родов Элиев и Эмилиев.

О неустойчивости привилегированного положения целых родов может свидетельствовать то, что их было сначала 100, а потом 200, в то время как в качестве знатных и влиятельных в источниках фигурирует не более 20. Любопытно, что среди них не только те, которые занимали почетное положение в эпоху Республики, как Фабии, Клавдии, Юлии или Эмилии, почему они могли особенно запомниться римским писателям, но и те, которые в число прославившихся ни в фасты, ни в анналы не попали, как Клелии и Мамилии, или упоминаются в них очень редко, как Горации, Квинкции и Квинтилии. Последнее обстоятельство особенно убедительно говорит в пользу достоверности сообщений о знатности поименованных родов в раннем Риме и о потере ими значения впоследствии. Очень красноречива и судьба Потициев и Пинариев, уже в древнейшую пору различавшихся по степени знатности. Об этом говорит тот известный факт, что Пoтиции, отправлявшие культ Геркулеса вместе с Пинариями, получали лучшую часть жертвенного мяса, пока род Потициев не вымер (Liv., I, 7, 12—14; Cic., de div., II, 21, 46; Macr., Sat., I, 21; III, 6). Когда же перестали существовать и Пинарии, отправление культа перешло к общественным рабам.

На социальную дифференциацию в начале царской эпохи указывает не только существование клиентов. Кроме них рядом с родовладыками упоминаются в традиции «друзья и сотоварищи», а также простолюдины. Последние обозначаются обычно, как «плебс» или «народ» у латинских авторов, как to plhtoV и dhmotikoi — у греческих в том случае, когда под этими терминами не кроются клиенты, от которых они отличаются. Правда, Цицерон (r.р., II, 9, 16) дает повод к их отождествлению, поскольку говорит, что Ромул распределил плебс на клиентелы. Однако из контекста Цицерона все же не следует, что все «плебеи» становились клиентами; то же относится и к тексту Ливия. В доказательство приведем эпизод с похищением сабинянок, когда римская молодежь бросилась похищать девушек, кому какая придется, и только некоторых красавиц простолюдины (ex plebe homines) приносили в дома знати (primoribus patrum—Liv., I, 9, 11). Здесь «плебеи» действуют и выглядят как равноправные члены общины. В изображении этого же эпизода у Плутарха (Quaest. Rom., 31) уже определенно различаются «плебеи» и «клиенты». Таким образом, нам кажется правомерным выделить среди populus не только верхушку, знать (патрициев, или, точнее, patres), но и основную массу людей, входивших в гентильную организацию Рима, не нуждавшихся в патронате, как клиенты. Эта рядовая мacca populus, которую античные авторы модернистски именуют плебеями, участвует в народном собрании и фактически совпадает с патрициями. По словам Дионисия (II, 8), патрициев, т. е. patres, родовладык, цари обычно созывали с помощью глашатая, который называл каждого по имени. А демотиков, поскольку их было много и они были не столь уважаемы, призывали на собрание по сигналу трубача. Значит, эти «плебеи», вопреки заявлению Дионисия (II, 9), говорящего, что только «патриции» осуществляли управление, т. е. суд и жреческие обязанности, тоже принимали участие в общественных делах. Они же участвовали и в общественном производстве, в земледелии, скотоводстве и ремесле (Dionys., ibidem).

Вероятно, от этих рядовых, простых римлян, или собственно патрициев, несколько отличались те, кого греческие авторы обозначали как гетайров и друзей. Поскольку etairoV обозначает сотоварища, спутника, приверженца [62], гетайров можно перевести и как клиентов. Однако у Дионисия (II, 46) в рассказе о том, что сабинский царь Таций решил остаться в Риме, говорится, что с ним осталось трое славных мужей вместе с их гетайрами, родственниками и пелатами. Таким образом, в этом тексте оказываются и пелаты, и гетайры как разные категории людей, причем перечисление идет в определенном порядке: сначала гетайры, потом родственники, потом пелаты, т. е. по нисходящей линии. В другом месте тот же Дионисий (II, 51), сообщая о конфликте Тация с лавинатами, опять упоминает рядом с этим царем гетайров, которые вели разбойничий отряд. Так в данном эпизоде выявилась особая близость гетайров к своему царю. Это напоминает сообщение Плутарха (Popl., V) о множестве друзей и пелатов у П. Валерия. Filoi Валерия — также весьма доверенные его люди, отличающиеся от пелатов. На них он опирается в своих предприятиях.

В связи со сказанным можно выдвигать разные предположения. Либо гетайры — его приближенная, особо доверенная часть клиентов, и поэтому они отделены от родственников, родичей, либо это именно царские клиенты. Но последнему противоречит наличие аналогично выделенных друзей среди окружения Валерия. Однако в том же тексте Плутарха (Popl., V) есть фраза, в которой значатся не друзья и пелаты, а etaireia и «сила друзей» и родственников Аппия Клавдия. Тут гетайры и друзья как бы отделены друг от друга. Я в связи с тем, что в текстах других авторов говорится, что с Аппием Клавдием в Рим пришла толпа клиентов, можно допустить, что в разбираемом случае у Плутарха под etaireia подразумеваются особо доверенные клиенты.

Все же складывается впечатление, что гетайры — это те из доверенного окружения родовладык или царей, которые участвуют прежде всего в их военных предприятиях, нечто вроде дружинников, возможно и из числа клиентов. Нечто подобное встречается и в других обществах. Аналогию гетайрам, как нам представляется, составляют тиуны Древней Руси.

Итак, в раннем римском обществе были клиенты, среди которых выделялись особо близкие к патронам люди. Патроны же в противовес клиентам и массе populus, очевидно, принадлежали к родовой верхушке. Они, видимо, и были patres, входившими в сенат. Но есть основания полагать, что круг родовой знати ими не ограничивался. В этой связи следует обратить внимание на замечание Е.М. Штаерман о том, что данные источников, касающиеся древних культов, выявляют интересную закономерность. Обожествление всадника и коня обычно связано с появлением знати, сражающейся на конях. А между тем учреждение культа Нептуна, Посейдона Гиппия в передаче Дионисия (I, 33) и Плутарха (R., XIV) относится к самому началу царской эпохи. В этом, по мысли исследовательницы, просматривается высокое положение всадников. Вспомним при этом, что Ромул учредил корпус целеров, пользовавшихся в битвах конями. Учитывая все это, можно сказать, что и всадники входили в состав римской родовой знати.

Отмечая наличие социальной дифференциации в римском обществе при первых царях, необходимо поставить вопрос, совпадает ли это явление с имущественной дифференциацией. Мы уже видели, что и патроны, т. е. родовая верхушка, могли нуждаться. Характеризуя знать, Дионисий говорит не только о ее богатстве, но о лучшей доле вообще, о знатности рода, об опытности в общественных делах, противопоставляя ее в этом простолюдинам (Dionys., II, 19). Немалое значение, видимо, имела военная слава, на что намекает пример прославления Ромула за его воинские подвиги, а также римлянина Таласия, отмеченного Плутархом (Quaest. Rom., 31) в качестве славного военными делами.

И все же клиенты комплектовались в первую очередь из состава простых членов родов, т. е. из патрициев, а не из состава patres. На это косвенным образом указывает род занятий обеих социальных категорий.

Наши источники донесли сведения об имущественных различиях в среде древнейших римлян, помимо упомянутых свидетельств Дионисия о делении их на «патрициев» и «плебс» с учетом их материальной состоятельности. В рассказе Дионисия (II, 61; 62) о начале правления Нумы содержится указание на необходимость сразу после смерти Ромула успокоить людей, находящихся в трудном положении, поделив между ними часть общественной земли. Об этих событиях повествует и Плутарх в биографии Нумы (Plut., N., XVI). В этих повторениях сообщения Дионисия Плутархом, разумеется, следует видеть либо заимствование второго у первого, либо использование какого-то общего источника. Но в любом случае повторение свидетельствует о доверии этих авторов к приводимой ими версии, так как эпизод с неимущими не прибавляет блеска легендарной истории Рима, не говорит о величии его прошлого. Он, вероятно, сохранился в народной памяти и поэтому был зафиксирован в литературе. Аналогичный случай произошел и в правление Тулла Гостилня (Dionys., Ill, 1), когда пришлось дать землю бесклерным римлянам.

О безземельных, волновавшихся при Нуме, существует ремарка Дионисия (II, 62). Это были люди из недавно принятых в «гражданство», т. е. в родовую организацию. И можно думать, что они были из числа сабинян. Спешность принятых Нумой мер, как вытекает из рассказа Дионисия, была обусловлена враждебностью неимущих к «сильным» и их готовностью к переворотам. Можно думать, что именно принадлежавшие к этой категории обездоленных людей и должны были искать заступничества, становиться клиентами.

Если обратиться к данным раскопок, то они показывают разницу в богатстве одновременного погребального инвентаря, наиболее ощутимую в захоронениях разного типа. Но этот факт интерпретируется по-разному. Поэтому особенно показательно различие заупокойных приношений в однотипных могилах. Наличие имущественной дифференциации в Риме может быть подтверждено аналогичным синхронным материалом из Лация. В некрополе VIII — начала VII вв. до н. э. в Кастель ди Дечима погребения, находящиеся рядом друг с другом, принадлежащие, видимо, к одной гентильной группе, заметно разнятся между собой по богатству.

Как мы упоминали выше, Н. Рулан отмечал, что отношение между патроном и клиентом не может быть отождествлено с отношением богатство — бедность. В этом утверждении есть доля истины. Ведь клиенты были обязаны материально поддерживать своего патрона. Однако следует все же заметить, что материальную помощь патрону оказывает не один, отдельный какой-нибудь клиент, а все клиенты, так что их поддержка может быть охарактеризована пословицей «с миру по нитке, голому рубашка», а не свидетельствовать об их богатстве. Данная оговорка тем не менее не исключает допущения того, что и среди клиентов существовала имущественная дифференциация.

В условиях первобытности, как известно, человек находится в большой зависимости от разного рода случайностей — природных явлений,. изменившейся демографической ситуации или военных столкновений. Уже они способствуют усилению одних и ослаблению других родов или племен. Диалектика развития производительных сил состоит в том, что, с одной стороны, увеличивает возможности человека, человеческого коллектива перед лицом указанных трудностей, а с другой — создает новые социальные условия, ослабляющие сам факт единства и монолитности человеческих коллективов. Это новое явление — возникающая эксплуатация.

Самым ранним документальным памятником, зафиксировавшим рабство в римском обществе, являются законы XII таблиц. Их обнародование отделено от времени Ромула и Нумы промежутком в 250 — 300 лет, включающим в себя такой этап развития, как этрусское господство, во время которого произошли события огромного значения в жизни Рима. И все же обращение к этому памятнику далеко не бесполезно. В законах 16 раз упоминается так или иначе рабская зависимость, но термины, обозначающие рабов, всего 6 раз.

Так в III таблице, почти целиком (6 статей из 7) посвященной рабству-должничеству, раб ни разу не назван. В IV таблице, статья 2 повествует об освобождении сына от власти отца после троекратной продажи его отцом. В таблице VI, в статье 1 фигурирует сделка самозаклада (nexum). В таблице VII, в статье 12 говорится об отпуске на волю за выкуп (liber esse, ad libertatem pervenient …). В таблице VIII,. в статьях 3 и 14 названы рабы (servi). В таблице X, в статье 6а, запрещающей рабам умащение и питье круговой чаши, встречается термин «servilis», в статье 7а, возможно, подразумевается раб. В таблице XII, в статьях 2а и 2в говорится о краже, совершенной рабами (servi). Таким образом, термины зависимости и рабского состояния в законах называются разные: 1 раз — nexum, 4 раза — servi, 1 — liberti.

Само по себе число упоминаний того или иного явления в источнике, особенно если он сохранился, как в данном случае, не полностью, не может служить абсолютным показателем значения и распространенности этого института. Но все-таки некоторое указание, хотя бы на его существование, получить возможно. Поэтому применительно к середине V в. до н. э. можно на основе законов XII таблиц говорить. о развитии отношений рабской зависимости при безусловном преобладании рабства-должничества, проистекающего из самозаклада и продажи членов семьи ее главой. Архаичность законодательства позволяет проецировать указанные отношения в прошлом при сопоставлении их с данными традиции. Это дает возможность с известной степенью достоверности представить себе наличие института рабства в начале царской эпохи, памятуя о том, что в устах поздних авторов его значение и масштабы могут быть преувеличены.

В первую очередь обращает на себя внимание тот факт, что упоминаний о рабстве в интересующий нас период в трудах античных писателей чрезвычайно мало. Дионисий (I, 85) говорит о том, что Нумитор, собирая внуков на основание нового города, дает им с собой хлеб, оружие, тягловый скот и рабов (andrapoda). Ливий (I, 5, 6) в сцене узнавания дедом Нумитором внуков сообщает, что Рем не похож на раба (minime servilem indolem). Плутарх (R., VII; IX), говоря об окружении близнецов, с которым им приходилось основывать город, называет их спутников рабами, пользуясь словом douloV. Рассказывая о недовольстве народа затянувшимся междуцарствием, Ливий (I, 17, 7) называет это затянувшимся рабством (servitus). Впрочем, последнее скорее характеризует язык Ливия, рисующего обстановку беспокойства. Слово vernae Фест возводит ко времени Нумы. А между тем у того же Феста в изложении Павла (vernae) значится, что «вернами» называются рожденные от служанок римских граждан весной, потому что это время наибольшего плодородия. «Служанки» обозначены словом ancillae, которое Павлом объясняется по-разному. Оно произошло либо от имени Анка Марция, потому что он захватил во время войны много женщин, либо от слова anculare, которое в древности было равнозначно ministrare. Оба толкования, как нам представляется, указывают на подчиненность, на положение прислуживания, зависимости.

Ливий, не раз упоминая о том, что Ромул принимал в общину без разбора людей из соседних народов, говорит, что это касалось и рабов — servos (I, 8, 6; II, 1,4).

Интересны и некоторые установления, которые приписываются первому царю. Во-первых, предназначение ремесленных и прочих работ рабам douloi. Во-вторых, раздел поровну добычи, отнятой у врагов,—земли, имущества, рабов (andrapoda— Dionys., II, 48). В-третьих, запрещение мужу продавать жену, под страхом принесения его в жертву подземным богам (Plut, R., XXII). В ряду тех же мероприятий стоит приписываемый Нуме закон, воспрещающий продавать женатых сыновей, чтобы свободная не стала женой раба doulw — Plut., N, XVII). С именем Нумы связывает Плутарх (N., XXIII) и обычай сажать рабов за господский стол во время Сатурналий в виде воспоминаний о прошлом равенстве. Трудно относить с определенностью все эти факты к Ромулу или к Нуме. Но древность их несомненна. В частности, запрет на продажу женатого сына выглядит очень правдоподобно, если вспомнить закон XII таблиц об освобождении сына, трижды продававшегося отцом. Из всех данных античных авторов можно выявить только факт появления рабской зависимости в древнейшем Риме. Рабами становятся частично военнопленные, частично люди из состава populus, оказавшиеся в тяжелых материальных условиях. Судя по разрозненности и по малочисленности указаний древних авторов о рабах, можно думать, что институт рабства большого места в те времена в римском обществе еще не занимал. Но его появление воздействовало на общество, способствуя развитию в нем имущественной и социальной дифференциации.

Рабство появляется лишь на определенном уровне развития производительных сил, когда человек в состоянии выработать больше, чем нужно, для его потребления, т. е. когда стал возможным прибавочный труд. «Первое крупное разделение труда вместе с увеличением производительности труда, а следовательно и богатства, и расширением поля производительной деятельности… с необходимостью влекло за собой рабство», — писал Ф. Энгельс. До достижения такого уровня рабство не имело смысла, освобождались даже от «лишних» людей, малолетних и стариков. Однако такая стадия развития Римом была уже пройдена. Но воспоминания о ней сохранились во многих установлениях римлян и в более позднее время, сохранилась память и об их упразднении. Учет этого обстоятельства, как нам представляется, должен снять сомнения, высказанные Р. Гюнтером относительно сведений о рабах в древнейшем Риме, переданных анналистикой.

Интересно сообщение Варрона (11, VI, 24), относящееся к празднованию Ларенталий, учрежденных, согласно традиции, в честь Акки Ларенции: на ее могиле на Велабре приносили в жертву богам Манам рабов. У Макробия (Sat., I, 7) говорится, что долгое время богам Диту и Сатурну по оракулу посвящались люди. Однако Геркулес заменил человеческие жертвоприношения в честь Дита приношением человеческих изображений, а в честь Сатурна, истолковав в изречении оракула слово fwia как lumina, — зажжением восковых свечей. О принесении детей в жертву богине Мании, матери Ларов, сообщает тот же Макробий (Sat.. I, 7). Ссылаясь на Альбина Цецину, он говорит, что это было запрещено, но восстановлено Таркинием Древним. Обычаем убивать «лишних» девочек справедливо объясняет Э. Перуцци ограничение женских имен в форме числительных порядковым Quatra. Ромулу приписывается, как уже отмечалось выше, установление воспитывать детей, достигших трех лет, за исключением явных калек, что должно быть удостоверено свидетельством пяти соседей (Dionys., II, 15; Cic. leg. Ill, 8, 19; XII tab.. IV, 1).

В позднем Риме исполнялись аргейские обряды. Перечисление 24 мест аргейских святилищ дано Варроном (11, V, 45—54). Он же описал эти обряды, относя их происхождение к аргивянам, т. е. к ахейским грекам, прибывшим в Италию с Геркулесом. Состояли они в том, что ежегодно 24 или 27 человекоподобных чучел, изготовленных из соломы, сбрасывались со свайного моста жрецами (11, V, 45; VII, 44). Об обычае бросать в Тибр соломенные изображения людей весталками сообщает Павел Диакон (Argeos). Обряд сбрасывания человеческих изображений в реку связывает с Геркулесом и Макробий (Sat., I, 11). Одно из объяснений состоит у него в том, что это было воспоминанием об умерших спутниках героя, чьи души вслед за куклами как бы устремлялись по воде на родину, до которой они не дошли. Второе говорит о замене человеческих жертвоприношений богу Диту. Эти многочисленные упоминания и объяснения совершенно, как нам кажется, исключают толкование Аргеев, предложенное Пальмером, согласно которому ежегодно сбрасывались в реку прошлогодние соломенные палатки, служившие местом совершения аргейских священнодействий по куриям. Очень трудно разглядеть в словах «simulacra» и «effigies», которые употребляются Варроном и Макробнем, палатки или шалаши. Интерпретация Пальмера тем более не убедительна, что античные авторы дают дополнительный материал в пользу существовавших у римлян человеческих жертвоприношений, отказ от которых связан с Аргеями. Макробий задает своему воображаемому собеседнику риторический вопрос: «Что же, лишать права голосования столь ученых мужей, подобно тому, как сбросить с моста шестидесятилетних?» Эта загадочная фраза стала в Риме поговоркой, которую пытался объяснить Фест. Под словом «depontani» у него стоит: так назывались шестидесятилетние, которых сбрасывали «с моста». Под словом «sexagenarii» у него идет лакунированный текст, в котором говорится, что поговорка происходит от древнего аргивского обычая приносить ежегодно в жертву Отцу Диту шестидесятилетнего человека в память о прибытии Геркулеса, но это было запрещено, и весталки стали бросать в Тибр соломенных кукол. Некоторые же, как передает Фест, говорят, что обычай пошел от того времени, когда после освобождения от галлов во время голода стали избавляться от шестидесятилетних, бросая их в Тибр. Третье объяснение Феста, почерпнутое им у Сенния Капитона, сводится к тому, что молодые люди во время избирательных комиций кричали, что стариков надо сбрасывать с мостков, потому что они не исполняют общественных должностей, что вопрос об избрании должен решаться ими, молодыми.

Как кажется, последнее объяснение является стыдливым прикрытием существовавшего в древности обычая, шокировавшего просвещенный Рим с его традиционным почтением к древности и старости. Это подтверждается другими римскими празднествами. Об одном из них рассказывает Фест. Поясняя название Piscatori ludi, т. е. праздник рыбаков, он говорит, что богу Вулкану приносят в жертву живых рыбок вместо человеческих душ. О другом празднестве сохранились сведения в сокращении фестова словаря у Павла Диакона под словом Pilae. Там сказано, что во время Компиталий на перекрестках подвешиваются чучела и куклы мужского и женского облика, потому что этот день считается посвященным подземным богам, которых зовут Ларами. И чучел надо столько, сколько рабских голов, т. е. рабов, а кукол — сколько детей, чтобы боги щадили живых и довольствовались этими чучелами и человеческими изображениями. Это известие

Павла Диакона по смыслу и значению совпадает с упомянутым выше сообщением Макробия о жертвах детьми в пользу матери Ларов и свидительством Варрона о жертвоприношении рабов на могиле Акки Ларенции.

Итак, действительно, в Риме, как и в других обществах, некогда существовали человеческие жертвоприношения, связанные с недостатком средств к существованию. Относительно замены их бескровной жертвой, имитирующей человека во время Аргейских процессий, есть сведения, возводящие их к Геркулесу, т. е. связывающие их с греческим влиянием. Однако у Варрона (11, VII, 43) и у Ливия (I, 21, 5) введение Аргейских священнодействий относится к Нуме. Здесь можно высказать предположение, что ахейские греки познакомили предков римлян со своей практикой. Но утвердилась она позднее, в начале царской эпохи, и, вероятно, была зафиксирована Нумой в числе других сакральных установлений.

Подводя итог, можно заметить, что именно при Ромуле и Нуме происходят запреты на человеческие жертвоприношения. Разумеется, отказы от таких жертвоприношений имели место и раньше. Ведь судьба близнецов и основание ими Рима — не что иное, как проявление обыкновения избавляться от лишнего, ненужного потомства, с одной стороны, и как воплощение ver sacrum — с другой. Ver sacrum определяется Павлом Диаконом в связи с необходимостью для италиков, живших некогда в тяжелых условиях, подверженных опасностям и приносивших поэтому в жертву живые существа. Ver sacrum, согласно его пояснению, заменило убийство невинных детей обычаем высылать их, повзрослевших, за пределы обитания общины для основания колонии. Отказ от кровавых и жестоких истреблений людей нельзя объяснить, вслед за античными авторами, просто смягчением нравов. Это смягчение было обусловлено глубинными экономическими причинами, подъемом уровня производства. В том же ряду стоит и появление института рабства в Риме, в свою очередь, способствовавшее дальнейшему прогрессу производительных сил. Таким образом, известиям античных авторов о существовании рабов в начале царской эпохи можно доверять. Но, повторяем, преувеличивать численность и значение рабов на заре римской истории не приходится. Рабство только зарождалось; рабы не сформировались еще в класс, образование сословия рабов едва наметилось.

Зелинский Ф.Ф. «Римская Республика» | centant.spbu.ru

Вам также может понравиться

Добавить комментарий

Ваш email не будет опубликован. Обязательные поля отмечены *

Вы можете использовать данные HTML теги: <a href="" title=""> <abbr title=""> <acronym title=""> <b> <blockquote cite=""> <cite> <code> <del datetime=""> <em> <i> <q cite=""> <s> <strike> <strong>