В основе сакральной географии лежат два основных понятия — суша и вода. В египетской иероглифике символ воды представляет собой волнистую линию с острыми гребнями: этот же утроенный знак символизирует первозданный океан и первоматерию – основу всех земных вещей и явлений. В Ведах вода символизирует начало и конец всего сущего. Древние культуры разделяли «верхние» и «нижние» воды: первые воплощают собой потенциальное и возможное, вторые – уже сотворенное. Вавилоняне называли воду «домом мудрости», вода символизировала женское начало мироздания, рождение, смерть и воскресение. Символика крещения также тесно связана с символикой воды. В «Толковании Евангелия от Иоанна Св. Иоанна Златоуста так описана символика крещения: «Погружением головы в воду, как в гробницу, мы целиком погружаем и погребаем ветхого Адама. В тот миг, когда мы восстаем из воды, появляется новый человек» (XXV, 2).
Согласно геософской концепции Л. Мечникова, государства и империи основывают свое влияние и силу на развитии водного или «земляного» начала. Империи бывают либо «талассократическими» (морскими), либо «теллурократическими» (континентальными). Первое предполагает наличие метрополии и колоний, второе — столицу и провинции на общей суше. Море — это и сильное и слабое место «талассократического могущества». «Теллурократия», напротив, обладает территориальной непрерывностью.
Л.И. Мечников выделял в качестве ведущей причины исторического развития географический (геософский) фактор . Ученый разделил историю человечества на три периода – речной, морской и океанический. Первый этап общественного развития (речной) связан с рождением цивилизаций на берегах великих рек – Нила, Тигра, Евфрата, Инда, Ганга и Хуанхэ. Именно с этими рекам связана история четырех великих цивилизаций древности: Египта, Месопотамии, Индии и Китая.
Второй этап – морской или (средиземноморский) – охватывает это время от основания Карфагена до формирования империи Карла Великого. Изоляция «речных» культур сменилась эпохой межкультурной коммуникации. Третий этап (океанический) охватывает Новое время, начиная с эпохи великих географических открытий. Использование океанических ресурсов расширило возможности человечества и связало континенты в единую систему. Концепция Л.И. Мечникова о влиянии природной среды на историко-культурное развитие общества получила развитие в трудах Л.Н. Гумилева и современных сторонников геософского восприятия мирового историко-культурного процесса.
Горы в сакральной географии являются центрами духовной власти, с ними связана идея сохранения «на вершинах» остатков древних рас и цивилизаций. В поэзии Н.С. Гумилева «горные хребы» — это «мир самых белых облаков», духовное убежище, «пространство мечты», в котором человек обретает покой и гармонию. Так, в стихотворении «Однообразные мелькают…» (1917) читаем: «И если я живу на свете, / То лишь из-за одной мечты: / Мы оба, как слепые дети, пойдем на горные хребты, / Туда, где бродят только козы, / В мир самых белых облаков, / Искать увянувшие розы и слушать мертвых соловьев» [3, 153].
Образность и символика леса в сакральной географии близка горной символике. И дерево, и гора связаны с образом-символом Оси мира. В пьесе Н.С. Гумилева «Дерево превращений» благочестивые факиры молятся «о благе мира» под своим деревом, являющимся аналогом Мирового Древа или Мировой Оси («Там молятся о благе мира, / Богам и гениям святым / Благочестивые факиры, / Сидя под деревом своим» [5, 244]). В теллурократии лес — это «место мудрецов» (друидов, отшельников), но одновременно и пространство, в котором сохранились «обломки» исчезнувшего прошлого. Так, в стихотворении Гумилева «Лес» древесное, лесное пространство является приютом великанов, карликов и львов («Под покровом ярко-огненной листвы / Великаны жили, карлики и львы, / И следы в песке видали рыбаки / Шестипалой человеческой руки» [4, 68].
Льды в сакральной географии считаются последним земным пространством на пути к миру иному, местом жреческого служения. Мудрец удаляется «во льды», чтобы молиться о благе мира. В поэме Н. Гумилева «Северный раджа» присутствует образ-символ «Иной Индии», созданной среди снега и льда, в преддверии иного мира («Мы в царстве снега создадим / Иную Индию… — Виденье» — 1, 207). «Не бойтесь этой наготы / И песен холода и вьюги, / Вы обретете здесь цветы, / Каких не знали бы на юге…», — восклицает главный герой поэмы – Раджа, Владыка Севера [1, 207].
Стороны Света в сакральной географии обладают особыми религиозными и историко-культурными характеристиками. У каждой из сторон света свои символические функции. Так, Восток традиционно считался «землей Духа», земным раем, родиной сакрального начала. «Очевидно, что наиболее важным для ориентации человека было восточное направление – ex oriente lux!» , — справедливо утверждает А.В. Подосинов. И продолжает: «Недаром именно эта сторона, как мы убедимся, выступает в культе, религиозной, бытовой и географической ориентации большинства культур в качестве основной. Большое значение имела также южная сторона, которая была главной у целого ряда народов» .
Согласно библейской традиции, на востоке зримого мира расположен Эдемский сад. Подобное понимание символизма Востока свойственно исламу и иудаизму, а также китайской, индуистской и иранской традициям. С точки зрения природного символизма, Восток — место, где восходит солнце, и связан, соответственно, с солнечной энергией и духовным совершенствованием.
Запад имеет прямо противоположный символический смысл. Это «страна смерти», «мир мертвых», «зеленая страна» (зеленый цвет в данном случае ассоциируется с миром мертвых). Исламские мистики называли Запад – «царством изгнания» и «колодцем отчуждения» Запад – это место, где заходит солнце, где исчезает солнечная энергия и сила.
В соответствии с пространственным символизмом древние цивилизации организовывали пространство, основывали культовые центры, погребения, храмы и постройки, осмысливали природные особенности географических территорий.
На культурно-символическом уровне элементы древней сакральной географии вошли в культуру Нового времени. Они необыкновенно важны для изучения образно-символических рядов поэзии, прозы и драматургии «серебряного века», в частности, для глубокой и многогранной интерпретации творчества Н.С. Гумилева.
В поэзии Гумилева Север и Юг представляют собой некие духовные маршуты человечества: к ледяной пустыне на краю света движется войско Великого Раджи в поэме «Северный раджа», чтобы воссоздать в «царстве снега» «Иную Индию». На Юг, к царству подобной пантере царицы («царица была, как пантера суровых безлюдий» – 1, 191) стремится вождь северян из стихотворения «Варвары». В финале стихотворения «Варвары» вождь поворачивает войска обратно на Север, разочаровавшись в цели и смысле своих странствий: «Кипела, сверкала народом широкая площадь, / И южное небо раскрыло свой огненный веер, / Но хмурый начальник сдержал опененную лошадь, / С надменной усмешкой войска повернул он на север» [1, 191].
В большинстве мифологических систем символизм Севера имеет отношение к изначальному раю. Древнеиранские и зороастрийские тексты говорят о северной стране «Арьяне Ваэджа» и ее столице «Вара», откуда древние арии были изгнаны оледенением, которое наслал на них Ахриман, противник светлого Ормузда. Древние Веды повествуют о Северной стране как о прародине индусов, рассказывают о Белой Земле, лежащей на крайнем севере.
Элементом сакральной географии Древней Греции является таинственная Гиперборея, северный остров, родина светоносного бога Аполлона. Север понимается в нордической традиции как пространство вечного света, где никогда не заходит солнце. Самой крайней точкой Вечного Севера считалась загадочная земля Туле, которую в Новое время связывали с Гренландией, открытой норвежским викингом Эйриком Рыжим. В названии этого острова заключены магические свойства, которые ему приписывали викинги: Grune Land, Зеленая Земля или «Земля Мертвых». Зеленый цвет символизировал в древних культурах Исландии и Скандинавии – край теней, вечность, смерть и бессмертие. ««Зеленый край», «Зеленая Земля», таким образом, становятся не конкретным географическим указанием, а обозначением страны по ту сторону человеческого сознания, в каком-то ином измерении, которое может открыться лишь в результате волшебного превращения, путь же к нему способны проложить или трансмутация, или медиумическое, сомнанбулическое сознание» , — пишет Н.А. Богомолов.
Юг символизирует идею, противоположную нордической, а именно — — материальность, тьму, множественность. Согласно большинству мифологических систем, на Юге вечные День и Ночь богов делятся на множество человеческих суток, дней, часов и минут. Юг часто соотносится с теми сферами человеческой деятельности, где духовное приобретает зримые очертания. Юг — это царство материи, жизни.
Ориентация по сторонам света, запечатленная в памятниках духовной и материальной культуры человечества, имела сакральное значение, являлась важным элементом религиозного действа, культа. «Даже если мы рассматриваем ориентацию светской архитектуры, искусства, даже межевания полей, то те их элементы, которые отчетливо ориентированы, также, как правило, объясняются вторжением в эти сферы жизни сакрального элемента» , — подчеркивает А.В. Подосинов. Изучение символизма Севера и Юга позволяет интерпретировать основные маршруты и ориентиры гумилевской сакральной географии (геософии).
Геософия как культурно-историческое, мифопоэтическое, религиозное и геополитическое осмысление географии, как личностная, авторская география предшествовала геософским теориям «евразийцев» — П.И. Савицкого, Н.С. Трубецкого, П.Н. Савицкого , Г.В. Вернадского, Л.П. Карсавина, П.П. Сувчинского, а также работам «последнего евразийца» — Л.Н. Гумилева. П.И. Савицкий понимал геософию как последовательное воплощение категории «месторазвития». Месторазвитие, по П. Савицкому, это «широкое общежитие живых существ, взаимно приспособленных друг к другу и к окружающей среде» , находящихся под ее влиянием, и, в свою очередь, влияющих на нее.
В термине «месторазвитие», принадлежащем П.Н. Савицкому, соединены социально-историческая среда и занимаемая ею территория. Геософия соотносит исторические и географические начала и устанавливает взаимодействие между ними. Соответственно, месторазвитие определяет исторический процесс и духовное своеобразие того или иного этноса, этническое и культурное своеобразие.
Анализируя географическое положение России, агроклиматические условия, расположение природных зон, П.Н. Савицкий пришел к выводу, что Россия представляет собой целостный и автономный природный мир, существенно отличный как от Европы, так и от Азии. Последнее позволило Савицкому говорить об особой географической среде — “континенте Евразия”. С точки зрения евразийцев, «континент Евразия» охватывает не весь одноименный материк, а лишь его срединную часть — Россию. В понимании евразийцев природная среда оказывает значительное влияние на менталитет населяющих ее народов. Идеям «месторазвития» посвящены монографии П.Н. Савицкого «Россия — особый географический мир» (Париж-Берлин-Прага, 1926), «Географические особенности России», ч. 1, (Прага, 1927), «Геополитические заметки по русской истории» (Прага, 1927) и множество статей в эмигрантской периодике.
В соответствии с теорией «месторазвития», геософию можно понимать как науку о взаимодействии ландшафта и этноса, земли и народа, как интерпретацию «географии сакральной», «мифов о месте» — культуронимов. Если «евразийцы» говорили о геософии, то В.П. Семенов-Тян-Шанский развивал концепцию «гуманистической географии». Уже в 1928 г. была опубликована книга В.П. Семенова-Тян-Шанского «Район и страна» , в которой исследователь называл географию наукой антропоцентрической и изучал соотношение географии и искусства. Речь шла, соответственно, о необходимости изучения географических представлений тех или иных этносов, социальных групп или отдельных личностей – о так называемой «личностной географии». Можно сказать, что Н.С. Гумилев со своим Геософическим обществом предвосхитил геософские идеи евразийцев, Семенова-Тян-Шанского и американских исследователей – Райта и Зауэра.
В 1920 г. Джон Райт защитил диссертацию на тему «Географические представления в эпоху крестовых походов» , опубликованную в 1925 г. В работе Райта была осуществлена попытка реконструкции географических представлений Средневековья, изложены некоторые фундаментальные положения гуманистической географии. Райт допустил правомерность существования «ненаучной географии» — т.е. описаний путешествий, травелогов, отражающих географическое мировоззрение, присущее тем или иным эпохам. Именно это мировоззрение, по мысли Райта, заслуживало детального и глубокого изучения.
Сходная концепция присутствует в работе Карла Зауэра «Морфология ландшафта», предложившего понятие «культурный ландшафт». Зауэр считал, в частности, что культурный ландшафт не поддается научному изучению, что за ним скрыта иная, невыразимая реальность. Соответственно, историческую и эстетическую сущность ландшафта необходимо прочувствовать. Постижение «культурного ландшафта» является, по К. Зауэру, непосредственной задачей геософии. В текстах Гумилева присутствует сходное понимание геософии, более того, можно сказать, что русский поэт во многом предвосхитил основные геософские концепции разработанные в 20-е-30-е гг. ХХ ст.
Если Зауэр ставил в центр своих исследований человека в культурном ландшафте и культурный ландшафт, то Райта интересовал, прежде всего, сам человек и, конечно же, личность географа – ученого. Человек понимался, таким образом, не как конкретный индивидуум, находящийся в определенном пространстве и времени, и принадлежащий к определенному классу, а как существо, воспринимающее информацию о мире.
Для изучения личностной (гуманистической) географии невозможно использовать методы, применяемые в географической науке. Исследование в данном случае сосредоточено на человеке как мыслящем и познающем существе. Более того, восприятие Россией остального мира, её «этнософия» во многом определяется «геософией» как философским осмыслением пространства.
Однако, для того, чтобы интерпретировать геософские аспекты творчества Н.С. Гумилева, необходимо сначала воссстановить биографический контекст, в котором формировались и разивались геософские идеи. Прежде всего, следует упомянуть об инициативе создания Геософического общества, принадлежавшей Н.С. Гумилеву и датирующейся концом 1909 — началом 1910 гг.
В конце 1909 — начале 1910 гг. Гумилев выступил с инициативой создания Геософического общества, упоминание о котором содержится в письме к Вячеславу Иванову от 5 января 1910 г. В качестве источников, упоминающих о Геософическом обществе, Н.А. Богомолов приводит письмо падчерицы Вячеслава Иванова В.К. Шварсалон, написанное, вероятно, в конце октября или в начале ноября 1910 г. «Из таких второстепенных вещей сначала наше геософическое общество, затеянное Гумилевым, и которое пока ни к чему действенному не привело, вследствие неименья материала и не строгому отношению к обществу (а не к идее самого Гумилева)» , — писала В.К. Шварсалон.
Геософическое общество Гумилев «затеял», по всей видимости, в противовес Теософскому обществу, основанному в 1875 г. Е.П. Блаватской и полковником Г.С. Олкоттом. Созданию Геософического общества предшествовал проект совместной с Вячеславом Ивановым поездки в Абиссинию. Но Вячеслав Иванов, охотно беседовавший с Н.С. Гумилевым о таинственной стране царицы Савской и царя Соломона, в эту страну – Абиссинию — все же не поехал, сославшись на то, что был «болен, оцеплен делами – и беден, очень беден деньгами».
Проект создания Геософического общества обсуждался в письмах Н.С. Гумилева к В.К. Шварсалон. В Геософское общество должны были войти: сам Гумилев, Вяч. Иванов и В. Шварсалон, М. Кузмин. Вера Шварсалон называла себя «сестрой в Геософии» (soeur en Geosophie), и оставила своеобразный «символ веры» — стихотворение «О чуде» (Profession de foi) (1910), посвященное Н.С. Гумилеву и явившееся следствием обсуждения проекта Геософического общества в кругах, близких к Вячеславу Иванову. «До сих пор в научный оборот была введена лишь запись из дневника М. Кузмина, свидетельствующая о замысле, и мимолетное упоминание об обществе в письме Гумилева к Вяч. Иванову от 5 января 1910 г.» , — пишет Н.А. Богомолов. Ученый приводит в качестве источников недатированное письмо В.К. Шварсалон к брату С.К. Шварсалону, написанное в конце октября или в самом начале ноября 1910 г., фрагменты из которого были процитированы нами выше, а также стихотворение В.К. Шварсалон «О чуде» («Profession de foi») с посвящением Н.С. Гумилеву.
В стихотворении В.К. Шварсалон присутствует образ «английской мисс», сжимающей скалу «гвоздем сапожным» и взбирающейся на обетованные вершины, к чуду («Мое же чудо, знаю верно, Там – наверху, / Идти к нему мне не «скачками» судьба велит / В короткой юбке и с очками / Английской мисс / Сжимать скалу гвоздем сапожным и твердо лезть…»). В образе «английской мисс» присутствуют некоторые черты, сближающие его с «американкой в двадцать лет» из стихотворения О.Э. Мандельштама «Американка», которая тоже поднимается к чуду – тайнам Египта и античной Греции («Чтоб мрамор сахарный толочь / Влезает белкой на Акрополь…») . Линию американки в двадцать лет, намеревающейся добраться до Египта, продолжает героиня одноактной пьесы Гумилева «Дон Жуан в Египте» — осматривающая пирамиды мисс Покэр.
Особый интерес в связи с проектом Геософического общества представляет письмо Гумилева к В.К. Шварсалон, отосланное в первых числах декабря 1909 г. из Каира, где Николай Степанович напрасно ожидал писем и телеграмм от Вячеслава Иванова – несостоявшегося компаньона по поездке в Абиссинию. «В Каире буду ждать телеграммы в русское консульство, — писал Гумилев Вячеславу Иванову 1 декбаря 1909 г.. – Письмо очень запоздает. 12-го, если не будет телеграммы, еду дальше. Я чувствую себя прекрасно, очень хотел бы Вашего общества. Мой поклон всем» [8, 139] .
«Каждый вечер мне кажется, что я или вижу сон или, наоборот, проснулся в своей родине. В Каире близ моего отеля есть сад, устроенный на английский лад, с искусственными горами, гротами, мостами из цельных деревьев. Вечером там почти никого нет, и светит большая бледно-голубая луна» [8, 140], — писал Н. Гумилев В. Шварсалон. Каирский сад, устроенный на английский лад, с искусственными горами, гротами, мостами из цельных деревьев – это, конечно, сад Эзбекие, которому посвящено стихотворение Гумилева «Эзбекие».
Н.С. Гумилев далеко не случайно писал «сестре в Геософии» о каирском саде, в небе над которым светит «большая бледно-голубая луна». Упоминание об Эзбекие было связано с мотивом поисков земного рая (чудесного сада), присутствующим в произведениях Гумилева. В письме к Вячеславу Иванову, отосланном уже из Джибути и написанном на открытке с изображением тропического сада, Гумилев писал: «Передайте, пожалуйста, Вере Константиновне, что я все время помню о геософии…» [8, 143] .
«…Создание – пусть и мимолетного – «Геософического общества» очевидным образом намекает на гораздо более важный смысл предполагавшегося в конце 1909-го и начале 1910 г. Африканского путешествия» , — пишет Н.А. Богомолов. Известно, что Гумилев уговаривал Вяч. Иванова – одного из участников проекта «Геософического общества» — ехать с ним в Абиссинию, но поездка расстроилась. Тем не менее, в реализации проекта Геософического общества принимали активное участие М.А. Кузмин и В.К. Шварсалон. После возвращения Гумилева из абиссинской поездки 1910 г. Проект «Геософического общества» еще некоторое время обсуждался, но затем Общество распалось в связи с обострившимися отношениями Н.С. Гумилева с «Башней» Вячеслава Иванова.
Чтобы реконструировать геософский код, характерный для творчества Гумилева, нужно, прежде всего, определиться с тем, чем, собственно, отличается «карта мира по Н.С. Гумилеву» от «поэтической картины мира» — термина более привычного и распространенного. Образ географической карты с нанесенными на нее загадочными маршрутами, иногда — стертой, обветшавшей, древней — присутствует в стихотворении А. Ахматовой «Он любил три вещи на свете», посвященном Н.С. Гумилеву: «Он любил три вещи на свете: / За вечерней пенье, белых павлинов / И стертые карты Америки» .
«Стертые карты Америки» указывают на стихотворение Гумилева «Еще ослепительны зори» (1907), лирический герой которого назван «искателем нездешних Америк» («Искатель нездешних Америк, / Я отдал себя кораблю, / Чтоб, глядя на брошенный берег, / Шепнуть золотое «люблю!» — 1, 164). «Нездешние Америки» символизируют благодатные, райские земли, подобные загадочной «Индии Духа». Постичь сакральные смыслы стертых карт Америки, реконструировать их неясные маршруты должно поэтическое воображение, поэтическое слово. Карты «нездешних Америк» требуют сотворчества вчитывающегося в них поэта. Здесь уместно будет вспомнить и разорванную карту из цикла «Капитаны» («На полярных морях и на южных») («Кто иглой на разорванной карте / Отмечает свой дерзостный путь» — [1, 233]), и «неведомых материков / мучительные очертанья», являющиеся географу «в час трудных снов» (стихотворение «Ледоход» – [3, 118]). Карта требует прочтения, «мучительные очертанья» неведомых материков — воссоздания, и именно поэтому сны географа названы трудными.
Географическая карта, исцеляющая душу лирического героя, фигурирует в одном из вариантов стихотворения «Среди бесчисленных светил» («Когда лукавый женский взгляд / Меня встревожит ночью марта, / То не стихи меня целят — / Географическая карта» — 3, 186). Интересно, что вслед за упоминанием о «целительной» географической карте появляется образ «милой родины», сон о которой заставляет трепетать сердце героя («И если иногда мне сон / О милой родине приснится, / Я так безмерно удивлен, / Что сердце начинает биться» — 3, 186). Можно предположить, что сон о «милой родине» напрямую связан с географической картой, фигурирующей в предыдущем четверостишии. Карта эта приносит исцеление именно потому, что на ней изображена «милая родина» — «Индия Духа», нанесены маршруты, ведущие к ней.
Конечно, проще было бы соотнести «милую родину» с Россией, но тогда выглядит странным не только упоминание о географической карте и, стало быть, о дальнем путешествии, но и следующие две строки стихотворения, апеллирующие к прапамяти лирического героя: «Все это было так давно, / И где-то там, за небесами» [3, 186]. Несмотря на русскость поэзии Гумилева и то значительное и несомненное место, которое занимает Россия в его поэтической географии, в этом стихотворении идет речь о духовной прародине всего человечества — рае.
В произведениях Гумилева изучение стертой карты или выцветших страниц старинной книги предшествует собственно путешествию. В поэме «Открытие Америки» Колумб «исчислил» найденную землю по «таблицам, чертежам и выцветшим страницам» [2, 20], совершил воображаемое путешествие под сводом монастырской библиотеки, разбирая чертежи с приором Хуаном, перед тем, как осуществить его наяву. Гумилев сближает наркозы, рожденные глубиной (см. в цикле «Капитаны»: «Какие наркозы когда-то рождала для вас глубина…» — 2, 22), и грезы, навеянные библиотечной пылью (вспомним стихотворение «В библиотеке», где «пыль пьянее, чем наркотик» [1, 252].
Как уже было отмечено Ю.В. Зобниным, в произведениях Гумилева процесс чтения метафорически уподобляется путешествию . Чтение и толкование выцветших страниц старинных книг — это путешествие в миниатюре, в нем заключен прообраз будущего путешествия. Чтение — это и приглашение в путешествие, пролог к путешествию как великому свершению, труду духа. Но если читатель подобен мореплавателю, как в стихотворении «Читатель книг» , то поэт — географу, который не просто «прочитывает», толкует пространство, но и открывает новые земли и, главное, называет их.
В «Открытии Америки» Колумб исчислил неизвестную землю, перед тем, как ее открыть и назвать. Глагол «исчислил» вполне закономерен для данного контекста. В стихотворении «Готтентотская космогония» «исчислить» тварный мир может лишь Творец («Бог, который весь мир исчислил…» – [4, 42]). Согласно гумилевской логике, исчислить тварный мир значит создать и познать его. За познанием следует называние, придающее сотворенному полноту бытия. Поэт как первооткрыватель и называтель способен сначала «исчислить» некое пространство, затем открыть и назвать его. Имя, которое поэт дает пространству, оказывается в итоге древним священным именем этого пространства.
Н.С. Гумилев мифологизировал роль географа и всячески подчеркивал духовное родство географа и поэта. Подлинный поэт у Гумилева подобен географу, которому «в час трудных снов» (стихотворение «Ледоход») являются «неведомых материков мучительные очертанья» [3, 118]. Мучительный, страшный, страдательный и для поэта, и для географа процесс творчества приводит к «открытию Америки». В поэме «Открытие Америки» открытая земля представляется мореплавателям знакомой, родной, увиденной «в час трудных снов». Собственно говоря, для Гумилева труд поэта, процесс творчества вообще, — это пророческий сон о «милой родине», об «Индии Духа». Так, в поэме «Открытие Америки» читаем: «Если смертный видит отсвет рая, / Только неустанно открывая» – [2, 20]). Поэтому Колумбу в поэме «Открытие Америки» сопутствует Муза дальних странствий, покровительствовавшая и поэту Гумилеву.
Поэт-географ — это поэт-первооткрыватель и называтель, подобно Адаму дающий вещам имена. «Открытие Америки» — это и открытие языка «девственных наименований» (см. стихотворение «Роза»: «Лишь девственные наименованья поэтам разрешаются отсель» – [3, 138]), подлинных, древних названий вещей. В то же время поэт уподобляется археологу, заново открывающему древность — засыпанные песком храмы и затерянные в пустыне древние города.
Путешествие по временам и культурам является одной из сюжетных конструкций, характерных для «серебряного века» русской культуры. Однако именно Гумилеву удалось необыкновенно полно реализовать в своих произведениях модель странствия по временам и культурам, посредничества между эпохами и их образно-символическими рядами . Поэту удалось создать поликультурное художественное пространство, стать выразителем «сакральной географии», где каждый культуроним обладает своей образностью и символикой.
Раскина Елена Юрьевна,
доктор филологических наук, доцент, списатель, журналист, отрывок из книги «Геософские аспекты творчества Н.С. Гумилева» (М.: МГИ им. Е.Р. Дашковой, 2009).