Проблема так называемой «русской угрозы» возникла не сегодня и не в ХХ веке. Активная внешняя политика нашего государства, пусть и направленная на защиту своих национальных и геополитических интересов, очень часто на Западе воспринималась как экспансия, поток, который необходимо остановить. Так было во времена имперской России, так было в годы существования Советского Союза (вспомним американскую «доктрину сдерживания»), свидетелями подобного отношения к России являемся, к сожалению, и мы с вами.
В XIX столетии так называемая «русская угроза» неоднократно являлась важнейшим фактором международных отношений. Весомое место она занимала во внешней политике постнаполеоновской Франции, а именно в годы существования в ней режима Июльской монархии (1830 — 1848).
К незнакомому, «Другому», будь то на уровне межличностном, будь — государственном, люди испытывают двоякие эмоции: страх и интерес. Что касается французов, то их представления о России всегда отличались двойственностью и разноречивостью. Как правило, в оценке нашей страны не было «золотой середины»: нас либо любили, либо ненавидели, либо восхваляли и связывали с Россией некие надежды на будущее европейской цивилизации, либо воспринимали как варварское деспотичное государство, что было гораздо чаще.
В первой половине XIX века отношения между Россией и Францией не отличались стабильностью: противостояние в годы наполеоновских войн и войны 1812 года; сближение после крушения наполеоновской империи в годы Реставрации, затем очередное охлаждение отношений после Июльской революции 1830 г.
В 1830 г. у французов были все основания опасаться России и императора Николая I, которого на Западе тогда сравнивали с Атиллой. Дело в том, что Николай резко негативно воспринял известие об Июльской революции и приходе к власти «короля баррикад» Луи Филиппа, которого он до конца жизни считал узурпатором трона и никогда в официальной переписке не называл «государь, брат мой». Более того, движимый эмоциями, в первый момент государь был готов совместно с Австрией и Пруссией организовать вооруженную интервенцию во Францию, дабы на корню пресечь рассадник революционной заразы и вернуть престол венценосному брату Карлу Х. К счастью, в конечном итоге прагматизм в Николае возобладал и, хоть и скрепя сердце, он признал режим, рожденный революцией. Однако французы полагали, что дело было отнюдь не в прагматизме, а в польском восстании, которое на целый год поглотило силы и внимание российского самодержца. Французы так и говорили, что Польша спасла Францию от русской интервенции.
Несмотря на официальное признание режима отношения между Россией и Францией в 1830—1840-е гг. оставались весьма напряженными. Посол России в Великобритании барон Ф.И. Бруннов так излагал наследнику престола, цесаревичу Александру, современные отношения России и Франции: «Сношения наши с Тюильрийским двором… ныне как бы не существуют. Государь не доверяет прочности существующего во Франции порядка вещей…»[i].
Во Франции, несмотря на стремление короля Луи Филиппа нормализовать отношения с Россией, дабы обеспечить себе полноправное место в «европейском концерте» государств, относились к нашей стране настороженно по причинам не столько идеологического, сколько политического свойства. Как только Россия усиливала свои позиции, так тут же актуализировалась тема реальной или мнимой «русской угрозы». Очередной всплеск русофобии произошел после подписания между Россией и Османской империей знаменитого Ункяр-Искелессийского договора 1833 г., который значительно усиливал позиции России на Черном море и в зоне Проливов. И как только появлялась «русская угроза», так сразу же противоречия между Францией и Великобританией, весьма ощутимые, отступали на второй план. Именно так и произошло в 1833 г., когда Франция и Великобритания, которые сами боролись за влияние на Востоке, прежде всего в Египте, солидарно выступили против якобы нарушения статус-кво на территории Османской империи со стороны России.
Правда, в концу 1830-х гг., когда Восточный кризис вступил в острую фазу, согласие между Францией и Великобританией оказалось нарушенным. Вследствие во многом авантюристичной политики Адольфа Тьера, стремившегося к урегулированию конфликта между египетским пашой и турецким султаном исключительно при посредничестве Франции, именно Франция оказалась в состоянии международной изоляции. 15 июля 1840 г. в Лондоне была заключена конвенция по делам Востока без ее участия.
И вот тут-то Францию накрыла очередная волна русофобии. Дело в том, что император Николай I пошел на существенные уступки лондонскому кабинету, дабы заключить коллективное соглашение по делам Востока (срок действия Ункяр-Искелесийского договора истекал в 1841 г. и император понимал, что его вряд ли можно будет продлить), а заодно изолировать ненавистную ему Францию.
Во Франции все это прекрасно понимали. Министр иностранных дел граф К.В. Нессельроде писал во всеподданнейшем отчете за 1840 г.: «Франция не скрывает от себя, что мы явились основной причиной ее политической изоляции в Европе. Она в полной мере оценила наши усилия, чтобы склонить Австрию и Пруссию на нашу сторону…»[ii].
Наиболее ярким примером негативного восприятия России как деспотичного варварского государства, чуждого европейской цивилизации, стала нашумевшая работа маркиза Астольфа де Кюстина «Россия в 1839 году». Как известно, поездка Кюстина в Россию явилась своего рода экспериментом: он хотел убедиться своими глазами, способна ли русская абсолютная монархия оправдать надежды, которые на нее возлагали французские легитимисты. Эксперимент окончился тем, что Кюстин вернулся противником абсолютной монархии и сторонником представительного правления как наименьшего из зол. Он писал: «… увидев вблизи русский народ и узнав истинный дух его правительства, я почувствовал, что этот народ отделен от прочего цивилизованного мира мощным политическим интересом, опирающимся на религиозный фанатизм»[iii]. Созданный Кюстином образ России, распространенный и растиражированный на Западе, в основе своей узнаваем и по сей день. Можно согласиться со словами известного отечественного франковеда П.П. Черкасова, что «путешествие маркиза имело негативные последствия для репутации Российской империи, которая оказалась основательно «подмоченной» по меньшей мере, на полтора столетия вперед»[iv]. А популяризация работы маркиза де Кюстина может рассматриваться как наглядный пример такого широко распространенного нынче явления, как индоктринация – насильственного внедрения в массовое сознание нужных идей и суждений.
Конечно, не только Кюстин побывал в России и оставил свои наблюдения. Бывали здесь и другие французы, для которых знакомство с Россией не ограничивалось официальными приемами и петербургскими салонами и которые серьезно интересовались российской историей и жизнью русского народа. Один из них – барон Проспер де Барант, прославленный литератор и историк, политик, известный своими умеренно-либеральными взглядами. В 1835–1841 гг. он занимал пост посла Франции в Российской империи.
Если представления о России маркиза де Кюстина, не говорившего по-русски, пробывшего в России только два месяца, посетившего лишь четыре города, стали хрестоматийными, то взгляд на наше отечество барона Баранта почти не известен не только широкому кругу читателей, но и специалистам. Между тем, он оставил весьма любопытный документ – путевые наблюдения под названием «Заметки о России», написанные тогда же, что и книга Кюстина[v]. Кстати, свое путешествие по России Барант начал с Крыма и Новороссийской губернии, возвращаясь в Петербург из очередного отпуска морским путем, через Константинополь и Одессу.
Главное, что пронизывает «Заметки» – это глубокое убеждение их автора в общности путей развития европейской цивилизации и России, которую он, в отличие от многих его современников-соотечественников, отнюдь не считал варварской и деспотичной. Не склонный идеализировать российскую действительность, не во всем принимая и понимая ее, Барант демонстрирует симпатию и сочувствие к нашей стране, веру в ее большой потенциал, в мощь русского духа и русского народа. И, главное, работа де Баранта в немалой степени разрушала сформировавшиеся во Франции и на Западе в целом стереотипные представления о России. Но именно по этой причине она и оказалась забыта. Иностранцам импонирует другой взгляд на Россию, кюстиновский. И не важно, XIX-й или XXI-й век на дворе.
Показателем этого является судьба книг Кюстина и Баранта. Работа Кюстина стала своего рода литературным бестселлером, постоянно переиздавалась и переводилась, причем с купюрами, когда из текста убиралось все позитивное в отношении России. Причем характерно, что в России этот труд также постоянно переиздается; в 2006 г. вышло первое полное издание книги с отдельным томом комментариев. Это — наглядный пример самобичевания, или, по словам О.Б. Неменского, «самоненависти». Кстати, диагноз «маниакально-депрессивный синдром», который нам «поставили» американцы, изучая русский национальный характер после Второй мировой войны, основывался на их изучении работ классиков русской литературы, прежде всего Достоевского и Толстого. Причиной психопатического характера русских американцы объявили не пространства России, а тугое пеленание младенцев: дескать, русских детей так туго пеленают, что они чувствуют себя связанными в наказание за какую-то непонятную им вину, привыкают к страданию, приучаются сдерживать гнев, чувствуя свое бессилие перед безличной властью. Отсюда такие доминирующие черты, как чередование покорности и разрушительного разгула.
А что же работа Проспера де Баранта? Его «Заметки о России» были опубликованы во Франции в 1875 г., уже после его смерти, никогда не переиздавались и не переводились. В ведущих российских библиотеках этой книги и вовсе нет.
Информационная война всегда чревата опасностью перерастания в реальную войну. В 1841 г. подписанием Лондонской конвенции кризис между турецким султаном и пашой Египта, поставивший Европу на грань вооруженного конфликта, был разрешен дипломатическим путем. Спустя двенадцать лет, так называемая «русская угроза» взбудоражила сознание нового французского государя — императора Наполеона III. В 1853 г. Россию сочли скорее угрозой спокойствию, чем фактором его сохранения. В результате мнимые интересы возобладали над реальными угрозами, личные эмоции — над трезвым расчетом, а Европа оказалась втянута в Крымскую войну. Все это очень напоминает современную ситуацию. И хотя история никого ничему не учит, игнорировать ее уроки, по меньшей мере, неразумно.
Наталия Петровна Таньшина,
доктор исторических наук,
профессор кафедры новой и новейшей истории Московского
педагогического государственного университета
[Доклад прочитан на международном форуме «Русофобия и информационная война против России»]
[i] Татищев С.С. Внешняя политика императора Николая I. СПб., 1887. С. 478.
[ii] Архив внешней политики Российской империи. Ф. 137. Оп. 475. Д. 9. Л. 223, 223 об.
[iii] Кюстин А. де. Россия в 1839 году. В 2-х тт. М., 1996. Т. 2. С. 346.
[iv] Черкасов П.П. Кто Вы, Астольф де Кюстин? // Родина. 2009. № 3. С. 76.
[v] Barante P. de. Notes sur la Russie. 1835 – 1840. Paris, 1875.
Источник CIS-EMO