Территория Башкирии и башкирский народ с давних пор привлекали к себе внимание и становились объектами художественного осмысления. В свое время здесь побывали А.Пушкин, Л.Толстой, А.Чехов, В.Маяковский, С.Черный и другие российские писатели. Постепенно через работы этнографов, краеведов, писателей, записок путешественников, донесений военных и царских чиновников сложились устойчивые представления о крае и его коренном населении. В процессе формировании этих образов роль литераторов была хоть и не главной, но существенной. В своих произведениях они порой допускали идеализацию некоторых сторон жизни башкир, часто сами становились заложниками стереотипов и собственных философско-мировоззренческих установок. В статье на материалах произведений писателей и их биографий дана попытка реконструкции ряда литературно-художественных образов широко известных массовому читателю.
Наиболее известное описание башкир ХIХ века и их быта в литературных текстах мы находим у Л.Толстого. Что не удивительно, поскольку писатель неоднократно бывал в башкирских степях и долгие годы общался с башкирами. Первая его поездка в край относится к 1862г., когда здоровье Толстого было сильно расшатано, и доктор посоветовал ему ехать на кумыс в башкирские степи [1].
В мае 1862 года писатель приехал в Самару и оттуда направился в башкирское кочевье на речке Каралык, в 130 верстах от города. Ездивший вместе с писателем его яснополянский ученик В. С. Морозов впоследствии вспоминал, что все башкиры, от старого до малого, полюбили Толстого: он умел находить общий язык и со стариками, и с молодежью, шутил и смеялся, принимал участие во всех башкирских играх [1]. Посещал эти края Толстой и вместе с сыном. Впоследствии Илья Львович вспоминал: «Мы ходили в степи смотреть башкирские табуны. Папа похвалил одну буланую лошадь, а когда мы собирались ехать домой, то эта лошадь оказалась привязанной около нашей оглобли» [1]. Следует отметить, что традиция дарить вещь, которую похвалил гость, существует у многих степных народов, например, казахов.
В последующие два десятилетия Лев Николаевич часто приезжал к башкирам, с интересом изучал быт и фольклор народа. Вторично на Каралык Толстой приехал в июне 1871 г. В тот же день он писал жене, что «башкирцы» его узнали и приняли радостно». В том же письме он с огорчением сообщал, что у башкир «совсем не так хорошо, как было прежде. Землю у них отрезали лучшую, они стали пахать и большая часть не выкочевывает из зимних квартир» [1].
Необходимо иметь в виду, какие именно процессы шли в этот период в башкирском обществе и в целом в России. С началом либеральных реформ Александра II страна стала двигаться по пути капиталистической модернизации, что не могло не затронуть и Башкирию. За короткий срок тихая, патриархальная окраина превратилась в одну из бурно развивающихся территорий страны. Однако процесс этот был неоднозначным, внутренне противоречивым. Что хорошо видно на примере башкирского населения.
Пытаясь сломать сложную иерархию традиционного общества, сторонниками реформ во власти было решено выровнять в правах пестрое население империи. Именно в рамках этого курса была отменена кантонная система управления и окончательно ликвидирован военно-служилый статус башкир-вотчинников. Это привело к тому, что они были вынуждены не только сменить тип хозяйствования, но начать активную продажу своих земель. Поэтому Толстой уже через десять лет после начала реформ и обратил внимание на то, что башкиры «стали пахать и большая часть не выкочевывает из зимних квартир». Неприспособленные к торговле башкиры часто становились жертвами мошенничества, по сути, за бесценок продавали огромные наделы. Одновременно продажа угодий вотчинников вызвала массовый приток переселенцев, резко изменила этнический состав края. Стала распадаться и прежняя социальная структура башкирского общества, потеряла былое влияние и постепенно сошла с арены кантонная элита. Можно сказать, что к переходу от традиционного общества к рыночной экономике башкиры в массе своей оказались неготовыми, что привело к апатии и резкой социальной дезадаптации. Все это, вероятнее всего, и стало одной из главных причин, которые в совокупности и привели к мощному взрыву традиционализма в начале ХХ в.
На такое состояние дел у башкир обратил внимание не только Толстой. К примеру, близкий к народникам этнограф П.П.Инфантьев писал следующее по этому поводу: «В настоящее время, когда обширные башкирские земли частью отняты у них русскими, частью за бесценок распроданы или сданы в долговременную аренду русским переселенцам самими же башкирами, скотоводство у них сильно сократилось, и башкиры обеднели. Теперь башкиры влачат по большей частью самое жалкое существование, занимаясь земледелием на тех скудных наделах, которые остались в их владении» [2].
Однако распад некогда единого холистского мироустройства, привел не только кризису башкирского традиционализма, но и запустил процесс имущественной и культурной дифференциации. На обломках распадающейся структуры стали возникать новые социальные типы, прежняя социокультурная гомогенность общества стремительно исчезала. В какой-то степени башкирский мир становился сложнее, но это, как ни парадоксально, и было одним из проявлений нарастающего кризиса. В литературе того времени, то есть со второй половины ХIХ в., появляются образы «хитрого и пронырливого муллы», «богатого и знатного человека», «обедневшего зимогора» и т.д. Формируется прослойка национальной интеллигенции, возникает социальный тип близкий к разночинцам.
Часто цитируют известный отрывок из книги С.А.Берса «Воспоминания о графе Толстом» где упоминается башкир Хаджимурат с которым писатель любил играть в шашки. «На Каралыке Льва Николаевича больше всех развлекал шутник, худощавый, вертлявый и зажиточный башкирец Хаджимурат, а русские его звали Михаилом Ивановичем. Он удивительно играл в шашки и обладал несомненным юмором» [1]. При этом мало кто обращает внимание на то, что речь в нем идет о «зажиточном башкирце», который вовсе не угнетен обстоятельствами, имеет все условия для того, чтобы беззаботно и весело проводить свой досуг в обществе знаменитого писателя.
В своих рассказах Толстой рисовал идеализированные, и несколько упрощенные образы представителей коренного населения, но при этом племянница писателя, графиня Вера Сергеевна, вышла замуж за башкира Абдрашита Сафарова, что и послужило основой для рассказа «Что я видел во сне?» (1906). Конечно, это было заметным, неординарным событием для того времени, тем не менее показательно, что в башкирском обществе уже были люди образовательный и культурный уровень которых соответствовал уровню высших интеллигентских и дворянских кругов России.
Но подавляющее большинство башкирского населения испытывало сильнейший экономический и социокультурный кризис. Особенно катастрофический характер ситуация приняла во время массового голода в 1873-1874 гг. Тогда Толстой оказал большую помощь самарским крестьянам и башкирам. Он опубликовал в газетах материалы о тяжелом положении в этих краях, выступил с призывом помочь голодающим. В результате было собрано 1887 тыс. рублей и 21 тыс. пудов хлеба. Кроме того, Лев Николаевич и сам оказал значительную материальную помощь бедствующему населению. В последний раз Толстой приезжал в эти края в 1883г., тем не менее, и во время голода 1892г. по его просьбе здесь побывали сын Лев Львович и биограф писателя П.Бирюков. Ими были организованны около двухсот столовых, в которых кормились десятки тысяч голодающих крестьян [1].
Впечатления о башкирах, полученные за время пребывания в самарских степях, а также вакханалия расхищения башкирских земель и лесов послужили Толстому материалом для создания ряда произведений, в том числе рассказов «Ильяс» и «Много ли человеку земли нужно».
В рассказе «Много ли человеку земли нужно» крестьянин Пахом, которому некий купец сообщает о возможности дешевой покупке земли у башкир, отправляется к ним с целью легкой наживы. Характерно и то, как купец описывает башкир: «Земли там не обойдешь и в год: все башкирская. А народ несмышленый, как бараны. Можно почти даром взять». Далее идет авторское описание их быта, в котором явно проступают черты толстовского мировоззрения: «Бабы кумыс болтают и сыр делают, а мужики только и знают — кумыс и чай пьют, баранину едят да на дудках играют. Гладкие все, веселые, все лето празднуют. Народ совсем темный, и по-русски не знают, а ласковый». Башкиры обрадовались приезду Пахома «свели его в кибитку хорошую, посадили на ковры, подложили под него подушек пуховых, сели кругом, стали угощать чаем, кумысом. Барана зарезали и бараниной накормили». А после того как он задобрил их подарками и чаем, они соглашаются продать ему столько земли, сколько он успеет обежать от восхода до заката солнца. Однако неумная жадность Пахома в итоге становится причиной его смерти.
Как видим, Толстой в данном рассказе, рациональному и алчному миру зарождающегося капитала противопоставляет традиционный, патриархальный мир народа, который, может быть, и выглядит отсталым и темным, но эта отсталость, в конечном счете, оказывается мудростью, которая одерживает верх над властью денег. По мысли писателя, традиционное общество (в данном случае башкирское), которое регулируется и живет на основе моральных ценностей, безмерно выше и гармоничнее, чем цивилизованный, разумно-рациональный, эгоистичный мир новой эпохи. Насколько действительность соответствовала этому образу? Как было показано выше, башкирское общество к этому времени было крайне неоднородным, в нем самом постепенно появлялись люди, которые уже жили ценностями утилитаризма, были ориентированы не на коллективные, а на индивидуальные цели. Тем не менее, исторически и морально Толстой был все-таки прав, поскольку как показало время, либеральная модель западной цивилизации привела мир, в конечном счете, к глубокому экзистенциальному кризису, к тотальному господству «общества потребления».
Влияние толстовской философии еще сильнее проявилось в рассказе «Ильяс» (1885), в котором богатый башкир и его жена находят душевный покой только после того, как вконец обнищав, становятся батраками другого бая, соседа Мухаметшаха. Сравнивая свою прошлую зажиточную жизнь, полную беспокойства и боязни за накопленное добро, с настоящей, они приходят к выводу, что только освободившись от бремени богатства, сумели стать счастливыми людьми [1].
В целом башкиры в произведениях Л.Толстого — это веселый и беспечный народ, свободный от суеты и забот новой, «городской» эпохи. Подобные детям, они только и делают, что пьют кумыс, едят мясо и играют «на дудках». Что не удивительно, поскольку работу на земле Толстой ассоциировал в первую очередь с крестьянским аграрным трудом, а культура земледелия у башкир была развита слабо. Как замечает один из героев его рассказов — они «сами не пашут и хлеба не едят».
Кроме того, такое, крайне упрощенное, представление о жизнеустройстве башкир у писателя могло сформироваться и под воздействием сложившихся к этому времени в российском обществе стереотипов, как о самой Башкирии, так и ее природе. К примеру, намереваясь оправиться в эти края, Толстой, смеясь, говорил своим знакомым: «Не буду ни газет, ни писем получать, забуду, что такое книга, буду валяться на солнце брюхом вверх, пить кумыс да баранину жрать! Сам в барана обращусь, — вот тогда выздоровлю!» [1]. В данном случае вполне понятны и приподнятое настроение писателя и его шутливый тон, поскольку Лев Николаевич собирался взять для себя отпуск, развеяться от дел. Это соответствовало и общему представлению о Башкирии как о неком курорте. Поэтому можно сказать, что Толстой «увидел» Башкирию прежде чем ее посетил. Прибыв на место, он и вел себя как типичный российский отдыхающий. Как сообщала в одном из писем его жена: Толстой «отпивается кумысом, пропасть ходит»; «он здоров, загорел до черноты; конечно, ничего не пишет и проводит дни или в поле, или в кибитке башкирца Мухаметшаха» [1]. Сам он в письме к А.Фету отмечал: «Край здесь прекрасный, по своему возрасту только что выходящий из девственности, по богатству, здоровью и в особенности по простоте и неиспорченности народа…» [1].
Отдыхая в очередной раз с семьей в полюбившихся местах, он писал Н.Страхову: «Мы живем в самарской степи… первобытность природы и народа, с которым мы близки здесь, действует хорошо и на жену и на детей» [1].
Таким образом, даже по этим коротким выдержкам из писем можно увидеть, что Толстой ассоциировал Башкирию, прежде всего, с летом, солнцем, первобытной и девственной природой, называл ее богатым краем, где живет простой и неиспорченный (что особенно показательно) народ.
Другое описание башкир в своих произведениях оставил видный поэт, прозаик Серебряного века Саша Черный (1880-1932). Широкую известность он приобрел, прежде всего, как автор популярных лирико-сатирических стихотворных фельетонов. Впервые Башкирию С.Черный посетил, еще будучи гимназистом. В 1899г. во время летних каникул он принимает участие в благотворительной экспедиции по оказанию помощи голодающим Белебеевского уезда Уфимской губернии. Следующее посещение края состоялось уже через много лет в 1909г., когда для восстановления пошатнувшегося здоровья Черный во время летнего отпуска отправляется на лечение в деревню Чебени.
Поэт посетил Башкирию примерно в тоже время, что и Л.Толстой, и даже посвятил этому небольшой цикл стихов под названием «Кумысные вирши» [3, с.119]. Необходимо отметить, что Саша Черный был поэтом-сатириком c мировоззрением, в котором тяжелый, мрачный пессимизм (он был еврей по рождению, от которого отказались родители) сочетался с едким сарказмом, обращенным на окружающий мир. Его раздражало все, что он видел (что, однако, не мешало ему писать прекрасные рассказы для детей). Для него очень характерны стихи такого рода:
По степям бродил в печали:
Все коровник да репейник.
…И глупейшая ромашка?
О, дурацкая природа! и т.д.
К примеру, мучаясь от летней жары, свое кумысное лечение поэт описывает следующими словами:
Бессильно голову склоняя
Качаюсь медленно на стуле
И пью. Наверно, у меня
Хвост конский вырастет в июле.
Есть и «жесткие» строки в которых тем не менее можно увидеть быт башкирской деревни того времени и его обитателей:
В деревне мертво и безлюдно.
Башкиры в кочевье ушли,
Лишь старые идолы нудно
Сидят под плетнями в пыли,
Икают кумысной отрыжкой
И чешут лениво подмышки.
Интересно, что вслед за Толстым С.Черный также создает образ спокойной, безмятежной, статичной жизни башкирской деревни, изнывающей от жары и т.д. Где «мечеть выделяется в небе, коза забралась в минарет». Возможно, это было связано и с тем, что русские писатели, да и просто представители зажиточного слоя, посещали Башкирию главным образ в летние периоды, а за самим краем с конца ХIХ в. прочно закрепляется имидж известного (после Кавказа) и относительно недорогого места для лечения и отдыха. Большую популярность у обывателей в это время получает и собственно кумысолечение.
В духе «народнической» традиции описывает Черный и представителя местного духовенства, наделяя его явно негативными чертами. Он рисует его как льстивого и робкого человека, вдобавок по совместительству занимающегося еще и кумысным бизнесом:
Подходит мулла в полосатом,
Пропахшем муллою халате.
Хихикает… Сам-то хорош! –
Не ты ли, и льстивый и робкий,
В бутылках кумысных даешь
Негодные пробки?
Читая Черного можно увидеть, что культурное взаимодействие между русским и другими народами империи было в этот период еще достаточно сильно ограждено конфессиональными, этническими, бытовыми различиями. Существовал четкий образ «иного», особенно между представителями православного и тюрко-мусульманского мира, находившихся в разных цивилизационных нишах.
В целом писатели того времени хорошо отразили те противоречия которые проявились в башкирском обществе на рубеже ХIХ-ХХ вв. Сумели показать не только нарастающую имущественную дифференциацию среди башкирского населения, но и возникновение на фоне кризиса традиционной общины, ее разрушения, различных социальных типов, которых ранее не было в структуре военно-служилого этноса.
В связи с чем представляет большой интерес стихотворение С.Черного под названием «В башкиркой деревне» (1910). В нем описывая в дачных традициях того времени привычный мир российской деревни, поэт вновь рисует образ башкир как свободных и здоровых «детей природы»:
На веселой лошаденке
Башкиренок щелкал звонко
Здоровеннейшим бичом.
Им, будучи сам нездоровым и нервным человеком, Черный противопоставляет приехавших на лечение больных горожан, словно первых жертв бурной индустриализации начавшейся тогда в России, которые здесь, на лоне природы постепенно приходят в себя и даже начинают смеяться:
У плетня на старой балке
Восемь штук сидят, как галки, —
Исхудалые, как тень.
Восемь штук туберкулезных.
То есть они уже почти не люди («штуки»). Такое противопоставление было характерным для многих русских писателей. Достаточно вспомнить описание Кавказа и его народов в поэзии А.Пушкина, М.Лермонтова и других авторов того времени. Или же эпилог «Преступления и наказания» в котором Достоевский миру «большого города», где и происходят основные события романа, противопоставляет идеализированный образ облитой солнцем необозримой степи, где «свобода и живут другие люди, совсем непохожие на здешних», где «как бы само время остановилось, точно не прошли еще века Авраама и стад его» [4, с. 557].
Далее Черный, от своего лица, дает уже совершенно другой образ башкира — человека с тонкой, музыкальной душой, способного не только понимать, но и восхищаться чужой культурой:
И башкир, хозяин старый,
На раздольный звон гитары
Шепчет: «Больно караша!».
Следует отметить, что Саша Черный непосредственно общаясь с башкирами, наблюдая за их нравами, бытом, конечно, видел внешнюю неприглядность их существования, порожденную, прежде всего, резкой сменой образа жизни. Но были ли они действительно дикими и отсталыми? Любопытно, что в одном из своих рассказов («Первое знакомство») он, размышляя об отсталости русской деревни, писал: «Я не понимаю, отчего люди не умеют жить! Исторические причины, экономические причины, — очень хорошо. Но не только в них дело. Отчего бьют детей? Каталог общих мест показывает: от некультурности и тяготы жизни. Так-с. Отчего же у башкир не бьют? Та же некультурность, та же тягота. Не бьют же – сам видел» [5, с. 51].
Последнее можно объяснить тем, что башкиры как военный и служилый народ вероятнее всего с ранних лет готовили детей к войне, соответственно в их системе воспитания не было места физическому насилию, чтобы не сломать и не подавить формирующуюся личность ребенка. В этом был глубокий смысл, ибо забитый с детства человек никогда не возьмется за саблю. Известно, что такая же традиция существовала и у кавказских народов, например, чеченцев. Во всяком случае, С.Черный глазами стороннего, чужого человека бесстрастно зафиксировал эту особенность из жизни башкир. Факт, который, видимо, не просто его удивил, но и надолго запомнился.
В ином качестве образ башкира запечатлен в произведениях А.Пушкина. Речь идет, прежде всего, о ставшем хрестоматийным образе башкира из повести «Капитанская дочка». К моменту пугачевского бунта, башкирский народ, пытаясь отстоять свою свободу, около двух столетий с интервалом 15-20 лет поднимал восстания против произвола царских властей. И скрупулезно собирая материалы для «Истории пугачевского бунта» Пушкин, конечно, знал о героической борьбе башкир. Поэтому его описания, касающиеся фактической стороны бунта, носят предельно реалистичный характер. Включая и такого рода: «Проходя мимо площади, я увидел несколько башкирцев, которые теснились около виселицы и стаскивали сапоги с повешенных» [6]. У молодого Гринева это вызвало благородное возмущение, хотя с точки зрения степных традиций они действовали по правилам войны и рассматривали их как законную добычу. Кстати, во время Великой Отечественной войны снимать сапоги с мертвых было для наших солдат обычной практикой. Схожий момент описан у Б.Васильева в повести «А зори здесь тихие…» когда старшина Васков заставляет снять сапоги с убитой Гурвич, а на возмущение Осяниной зачем это делать, отвечает: «А затем, что боец босой, вот зачем», «О живых думать нужно: на войне только этот закон» [7].
Однако в данном контексте крайне интересно увидеть, каким перед нами предстает уже персонифицированный образ башкира-бунтовщика:
«Башкирец с трудом шагнул через порог (он был в колодке) и, сняв высокую свою шапку, остановился у дверей. Я взглянул на него и содрогнулся. Никогда не забуду этого человека. Ему казалось лет за семьдесят. У него не было ни носа, ни ушей. Голова его была выбрита; вместо бороды торчало несколько седых волос; он был малого росту, тощ и сгорблен; но узенькие глаза его сверкали еще огнем. «Эхе! — сказал комендант, узнав, по страшным его приметам, одного из бунтовщиков, наказанных в 1741 году. — Да ты, видно, старый волк, побывал в наших капканах. Ты, знать, не впервой уже бунтуешь, коли у тебя так гладко выстрогана башка» [6].
Даже из этого маленького отрывка можно понять, что Пушкин с большим сочувствием относился к вольнолюбивым башкирам. Что вполне объяснимо, поскольку он был не просто поэтом, а поэтом свободы, товарищи которого были непосредственными участниками событий на Сенатской площади. Кроме того, в этом была и дань европейской литературной традиции, с романтическим отношением к неравной борьбе народов против колониальной политики империй. При всем при этом Пушкин был к этому времени уже убежденным монархистом, человеком с консервативными взглядами на жизнь («прочнейшие изменения суть те, которые происходят от улучшения нравов, без всяких насильственных потрясений») [6]. Его оценки участников бунта и самой смуты носят даже не монархический, а скорее этатистский характер.
Показательно также, что описывая плененного башкира, поэт, устами коменданта, ассоциирует его со «старым волком» побывавшим в капкане, или прямо сравнивает с пойманным зверем («Он оглядывался на все стороны, как зверок, пойманный детьми») [6]. Однако главная ценность данного фрагмента в том, что в нем писатель сумел нарисовать не только правдивый портрет башкира того времени, но и передать, как нам кажется, основную ментальную суть башкирского народа – готовность жертвовать всем ради своей свободы, бороться до конца. Наверное, все-таки не случайно Пушкин в этом образе показал нам человека, у которого царские изуверы отрезали нос и уши, язык, но даже превратив его в человеческий обрубок, не сломили его дух, не победили его («но узенькие глаза его сверкали еще огнем») [6].
В целом нужно отметить, что если у Толстого и Черного Башкирия – это красивый, щедрый и благодатный край, место восстановления здоровья и т.д., то у Пушкина – скорее театр военных действий, необходимый фон для развития сюжета повести, в которой очень скупо даны описания окружающей природы. Такое же различие у писателей и в литературно-художественном восприятии коренного населения. Если у Пушкина башкиры выступают как некий символ мятежа, пример героической борьбы, свободы духа, то у Толстого, наоборот, башкиры и их жизнь это своеобразный идеал философского, отрешенного восприятия мира. Другими словами формирование этих двух образов имеет сугубо личный, индивидуальный характер, вероятнее всего, есть результат неосознанной авторской интерпретации.
Наконец образ башкира встречается и в произведениях современных писателей России. Пожалуй, наиболее характерным из которых является фигура молчаливого башкира по прозвищу «Батый» из популярного романа В.Пелевина «Чапаев и Пустота». Казалось бы, канувшие в лету времена башкирских восстаний, события советского периода, должны были изменить и образ башкира, или хотя бы смягчить его в художественном восприятии. Однако читая Пелевина, мы видим, что этого не произошло. Скорее, наоборот, автор, продолжая пушкинскую традицию, наделяет башкир брутальными, и даже иррациональными чертами. В этом можно убедиться по следующему сюжету:
«Башкир никак не отреагировал на мои слова; его глаза смотрели на меня без всякого выражения. Я сделал попытку обойти его, и тогда он шагнул назад, поднял винтовку и приставил штык к моему горлу.
Я повернулся и побрел назад. Признаться, в повадках этого башкира было нечто такое, что по-настоящему меня напугало. Когда он направил на меня штык, он ухватил винтовку, как копье, словно бы даже не догадываясь, что из нее можно выстрелить, и от этого движения повеяло такой дикой степной силой, что лежащий в моем кармане браунинг показался мне простой детской хлопушкой» [8, с. 206].
Как видим: башкир в романе Пелевина — это уже прямое олицетворение архаики, воплощение некой иррациональной силы степной азиатской России, которая до сих пор остается неразгаданной и непонятой в глазах рационального европейского дискурса. Она угрожает и пугает как стихия, перед которой смешна и условна вся видимая мощь современности. Именно поэтому винтовка в руках башкира трансформируется в образ копья, против которого пистолет выглядит нелепой игрушкой. Аналогичный прием Пелевин использовал и в следующем сюжете: «Мы сели за стол. Башкир с подозрительной ловкостью открыл шампанское и разлил его по бокалам» [8, с. 128]. Здесь ситуация приобретает крайне ироничный контекст, поскольку шампанское выступает как символ культурности, европейской утонченности, в то время как фигура башкира — «дикой и необузданной Монголии». То есть архаики, облаченной в формы Модерна. Это типичный для постмодернизма литературный прием антирационального, абсурдного смешения различных смыслов и символов, эпох и стилей.
Причины, способствовавшие такой интерпретации сложившегося еще в ХIХ веке образа, вполне объяснимы. Действия романа, точнее одной из его сюжетных линий, происходят в период революции и Гражданской войны, в событиях которого башкиры из народов Поволжья и Урала приняли самое активное участие. Более того, с началом Великой Отечественной войны боевые навыки башкирского народа были вновь использованы государством в виде кавалерийских частей, отважно сражавшихся против фашистских захватчиков. А сама война со временем была осмыслена обществоведами и философами в рамках теории столкновения цивилизаций, в которой евразийская Россия в очередной раз одержала победу над «немецкой» рациональностью Запада. Соответственно в данном контексте образ самой Евразии, в литературном плане, наиболее удачно можно было воплотить именно через образ народа-воина. Во всяком случае, несомненно, что работая над романом, автор опирался не только на традиции и образы, сложившиеся в отечественной литературе, но и на некоторые реальные исторические события указанного периода. Данные стереотипы продолжают использовать и сегодня, причем, не только писатели, но и сами башкиры. К примеру, далеко не случайно, что для выступлений на ринге известный профессиональный боксер Денис Шафиков выбрал понятное и легко «считываемое» для массового сознания прозвище «Чингисхан», поскольку это имя — мировой символ, с которым ассоциируется степная Азия. Хотя и Батый, и Чингисхан – герои, прежде всего, монгольской истории и имеют косвенное отношение к башкирам, такое же, как и казахам, татарам, калмыкам и другим этносам тюрко-монгольского мира.
В завершении статьи можно сделать вывод о том, что к настоящему времени в русской художественной литературе сформировались два устойчивых образа о башкирах, которые трансформировались, изменялись в зависимости от исторических, социальных и политических условий. Большое влияние в ходе их создания оказало и мировоззрение того или иного автора. Первый образ связан с представлением о башкирах как о добродушном, веселом, доверчивом и гостеприимном народе. Живущим в гармонии с окружающим миром, склонным к философскому созерцанию. Как о непрактичном хозяине, равнодушном к стяжательству и накоплению материальных богатств. Второй – образ брутального, мятежного и свободолюбивого народа-воина, олицетворяющего собой силу и мощь Великой степи.
Однако оба эти образа реалистичны и во многом являются отражением разных состояний башкирского этноса в тот или иной период российской истории.
А.Буранчин, специально для сайта «РБ — XXI век».
Источники и литература:
1. Рахимкулов М., Сафуанов С. «Башкиры меня знают и очень уважают…». К 175-летию со дня рождения Л.Н.Толстого. Бельские просторы. № 8. 2003.
2. Инфантьев П.П. Этнографические рассказы из жизни татар, киргизов, калмыков, башкир, вогулов и самоедов. С.-Петербург, 1909.
3. Черный С. Избранное. Смоленск: Русич, 2005. — 496 с.
4. Достоевский Ф.М. Преступление и наказание. Л.: «Художественная литература», 1974. — 560 с.
5. Черный С.Избранная проза. М.: Изд-во Эксмо, 2005. — 608 с.
6. Пушкин А.С. Капитанская дочка. М.: Изд-во Эксмо, 2009.
7. Васильев Б. А зори здесь тихие… М.: «Детская литература», 2013.
8. Пелевин В. Чапаев и Пустота. М.: Изд-во Эксмо, 2012. — 512 с.