Симбиотическая антропология как альтернатива физической

beutiful nature wolfs wolfspark blood hunt

Прачеловек — не хищник и не охотник, считает Герман Садулаев. Человечеству удалось выжить и эволюционировать благодаря биологическому симбиозу с волками и оленями, которые с тех времен стали дружественными тотемами

Главное в биологической жизни человека, как и в жизни любого другого существа и вида – это еда. Даже размножение возможно только при наличии достаточной кормовой базы. Поэтому, начнём с самого простого: какое место занимает человек в пищевой цепочке, в этой основной и естественной иерархии живой природы? Физические антропологи провозглашают, как само собой разумеющееся, что человек по преимуществу хищник. Физические антропологи прямо и победно заявляют, что древний человек оказался самым успешным хищником неолита. С охотничьей деятельностью человека связывают даже такие катастрофические изменения, как исчезновение целых видов, таких, как пещерные медведи, саблезубые тигры, шерстистые носороги и мамонты. Их останки во множестве находят на стоянках древнего человека. И вымерли они в то же время, когда размножился и расселился человек. Совпадение? Не думаем – говорят физические антропологи. Хотя кости древних лошадей и северных оленей тоже находят, но ни лошади, ни олени, тоже бывшие объектом охоты, почему-то не вымерли. Но это другая история. С охотничьей деятельностью человека связывают и развитие специфически человеческих форм мышления, коммуникации, речи, организацию и возникновение собственно человеческого общества (в одиночку мамонта завалить невозможно, и вот люди объединились, научились планировать, общаться, организовались в охотничью артель и смогли завалить мамонта).

Хотя существует множество аргументов против «охотничьей гипотезы» антропосоциогенеза, но физические антропологи склонны их игнорировать. С включением в рацион человека мяса как наиболее питательного продукта связывают и морфологические изменения: укрупнение тела и головного мозга, а, следовательно, развитие интеллекта. А мясо добывалось на охоте. В очень упрощённом виде охотничье-мясную гипотезу можно сформулировать так: полуобезьяны прозябали на преимущественно вегетарианской диете, но потом человек перешёл на мясо и стал быстро прогрессировать, а охота, главный способ добычи мяса, способствовала развитию коммуникации, организации, создала человеческое общество и самого человека. Весьма странно, почему не стали разумными другие коллективные хищники, те же волки, которые всегда ели мясо и охотились стаями? А, помним, тут ещё сыграло свою роль прямохождение, освободившее руки для трудовой деятельности и несколько иных мелких факторов совпали. Случайно просто повезло.

Однако человек не является хищником. Это слишком очевидно, чтобы уделять много времени обсуждению данного тезиса. Можете прочитать все доводы в любой популярной брошюре по вегетарианству. Если очень коротко, то у человека нет нормальных клыков и когтей, нет никакого биологического оружия для охоты и его пищеварительный тракт построен не так, как у хищника. Важно отметить, что психологически человек также не является хищником. Повышенная агрессивность человека имеет всегда психопатический характер. Агрессия хищника – это выверенный и экономный автоматизм. Агрессия человека бессмысленна и беспощадна, как у травоядного носорога. То, что именно человек не знает границ в своей жестокости и способен вести войну на тотальное уничтожение себе подобных и не подобных себе доказывает как раз что человек не является природным хищником. Хищники за редким исключением не устраивают бессмысленную бойню и во внутренних конфликтах весьма осмотрительно используют своё летальное биологическое оружие, чаще всего ограничиваясь демонстрацией и показательными выступлениями, а вот носорог, или бык, или слон, введённые в психопатическое состояние страха и ярости убивают без цели и повода. 

Но человек и не травоядное. Строгая веганская диета, исключающая любые животные продукты, скорее всего, не полезна большинству людей. Строение зубов и пищеварительная система человека допускают и предполагают питание животной пищей, хотя, скорее такой, как яйца, икра, моллюски, а не сырое мясо крупных животных. Некоторые народности приспособились употреблять в пищу сырое мясо и сырую рыбу, но такой образ питания следует признать скорее экстремальным, чем нормальным для человеческого организма. Сырое мясо плохо переваривается, долго гниёт в нашем длинном травоядном кишечнике и часто бывает заражено опасными паразитами, против которых у человека нет естественных средств борьбы. Человек смог употреблять мясо в больших масштабах, видимо, только после того, как «приручил» огонь и вынес часть пищеварительных функций наружу, «на аутсорсинг». Только подвергнутое существенной тепловой обработке мясо становится для человека относительно пригодным и безопасным при употреблении в пищу. Однако добывание огня, поддержание огня и регулярное применение огня не только для обогрева, но и для приготовления еды свидетельствует уже о довольно продвинутой стадии развития человека и должно быть отнесено к сравнительно позднему периоду. Кажется, физические антропологи, выдают желаемое за действительное, когда удревняют овладение огнём; многие «свидетельства» использования огня древним человеком и тем более полу-обезьянами, такие, как пепел или обгоревшие кости на стоянках вполне объяснимы случайными пожарами, которые в природе не редкость. А иной раз случается, что «тысячелетние наслоения пепла» в месте обитания древних людей оказываются вообще не пеплом, а, например, илом. 

Довольно модной является гипотеза, согласно которой древний человек, будучи плохим охотником, тем не менее, питался мясом, потому что являлся падальщиком. Однако пищеварительная система человека плохо приспособлена к усвоению настоящей падали, гнилого мяса и не имеет ферментов, нейтрализующих продукты гниения и трупные яды, как у природных падальщиков. В определённых условиях человек может употреблять в пищу животные продукты, прошедшие естественную ферментацию в процессе распада, но такой способ питания тоже следует признать скорее экстремальным, чем нормальным. По современным людям мы знаем, что большинство людей мясоеды, но употребляют мясо относительно свежее, замороженное или консервированное, но не гнилое, и прошедшее тепловую обработку. От гнилого мяса, как и от сырого, обычный человек будет болеть и умрёт. Скорее всего, так и было всегда.

Факт в том, что человек как животное всеяден. Он может употреблять растительную пищу, а также насекомых, яйца, морепродукты, а рыбу или мясо желательно после тепловой обработки. Но всеядность, слишком широко располагая человека в пищевой цепи, не даёт ему места в иерархии биоценоза или экосистемы. Конечно, пластичность и адаптивность человека в питании – это его большое преимущество, но успешный вид, даже самый пластичный, не может существовать, не имея своего ранга в иерархии, своей ниши, сколь бы просторной она ни была. И такая роль у человека, несомненно, есть. И эта роль уникальна для высшего животного. Человек – «профессиональный симбионт». Человек с самого начала научился встраиваться в симбиотические сообщества, а впоследствии стал организовывать и создавать собственные симбиотические сообщества вплоть до уровня антропогенного биоценоза, включающего множество видов животных и растений. Это то, что мы, по привычке, вероятно, ошибочной, до сих пор называем «приручением», «одомашниваем», «окультуриванием» животных и растений. Ошибочна эта привычка потому, что «приручение» подразумевает некий односторонний процесс, тогда как в действительности симбиотическая адаптация всегда является взаимной. 

Мы понимаем, что собаки, кошки, коровы, лошади и прочие домашние животные являются совершенно особыми видами, специально адаптированными для жизни с людьми, но при этом забываем, что, следовательно, и человек является видом, специально адаптированным для жизни с собаками, кошками, коровами, лошадьми и даже с культурными растениями. И в этом может быть ещё одна важная сторона и особенность антропогенеза. С этой точки зрения необходимо заново рассмотреть проблему происхождения человека. Физические антропологи сначала пытались построить схему эволюции человека как биологического индивида, но вскоре стало понятно, что эволюцию человека нельзя рассматривать отдельно от эволюции человеческого общества, так как человек становился человеком только в человеческом обществе и вместе с человеческим обществом, поэтому антропогенез стали более корректно называть антропосоциогенезом. Однако пора сделать следующий шаг и понять, что ни человек, ни человеческое общество не возникали и не разивались вне связи с биотопом, биоценозом и, особенно, с конкретным симбиотическим сообществом. 

К этому нас подводит современное понимание эволюции. Вот что пишет, суммируя выводы критиков линейного понимания эволюции в рамках неразвитого дарвинизма автор учебника «Культурная (социальная) антропология» А.А. Белик: «Эволюционируют не отдельные особи, а экосистемы посредством длительного приспособления популяций различных видов друг к другу и к окружающей среде». И там же: «Кооперация и коммуникация осуществляют жизнедеятельность существ в форме сообществ, которые и являются, видимо, единицей и субъектом эволюционного развития». Удивительно, почему эти столь ясные положения до сих пор не применены к антропогенезу, как к развитию в рамках симбиотического сообщества людей и доместицированных видов животных (и даже растений), раз только такое сообщество может быть истинной единицей и субъектом эволюции! Соответственно, многие особенности в формировании человеческих рас, культур и даже народов могут получить объяснение из истории симбиотических популяций разного уровня и состава, в которых развивались биологически единые популяции вида человека разумного.    

Теперь позволим себе некоторую поэтическую и этнографическую реконструкцию, относящуюся к самым древним временам рода человеческого. Мы не будем спекулировать относительно времени происхождения «анатомически современного человека», оставим эту сладкую тему физическим антропологам. Не станем рассматривать и все регионы обитания древнего человека. Но примем как данность, что в верхнем палеолите группы людей, или, скорее, будущих людей, расселялись по просторам Евразии. Это было холодное время, суровая фаза вюрмского оледенения, и значительная часть Евразии была покрыта тундро-степью. Физические антропологи, сторонники «охотничьей гипотезы», оптимистически рассказывают, что, несмотря на холод, это было Эльдорадо для древних охотников: на привольных пастбищах гуляли стада непуганых бизонов, диких лошадей, северных оленей и прочих удобных мишеней для оттачивания охотничьих навыков.

Однако спустимся на землю и попытаемся пройти этот путь в мокасинах древних уже-почти-людей, «охотников». Мы недавно вышли из тропиков. Мы не хищники. У нас нет биологических приспособлений, естественного оружия для охоты: клыков, когтей, нет даже рогов, копыт, сильных и быстрых ног, мощного корпуса. У нас есть каменные орудия, заострённые палки и кости, но это слабая помощь в настоящей битве за мясо таких монстров как мамонты или бизоны в конкуренции с природными хищниками, волками, медведями, тиграми, львами (для которых мы сами, или, вернее, наши полу-предки, миллионы лет были едой). Устройте мысленный эксперимент. Возьмите нескольких друзей, вооружитесь заострёнными палками и попробуйте устроить охоту не на мамонта, нет, мамонты не живут по одиночке, а на стадо мамонтов. Физические антропологи, понимая, что палками и камнями мамонта не убить, часто вспоминают кем-то придуманную сказку о том, что мамонтов загоняли в пропасти и добивали уже упавших в гибельные ущелья. Однако с чего бы стаду мамонтов испугаться кучки бывших обезьян с палками? Не проще ли повернуть на них и растоптать? Теоретически можно придумать разные хитрости. Но вспомним: у нас нет навыков коллективной охоты на стадных животных. Наши полу-предки недавно промышляли тем, что разоряли птичьи гнёзда и выкапывали съедобные корешки. Но здесь тундра. Так или иначе, с корешками и яйцами, наверное, напряжённо, а мясо вот оно, огромное, пасётся рядом, и мы, наверное, уже научились готовить его на огне и есть, когда нам удавалось по случаю подшакалить добычу у льва. Но на случайности мы уже не можем полагаться, до другого такого счастливого совпадения обстоятельств мы можем и не дожить, нам нужно научиться добывать мясо самостоятельно, однако, как это сделать?

Тогда человек встречает первого своего друга и учителя. Волка. До этого мы контактировали с львами, тиграми, медведями. Иногда мы подбирали за ними остатки трапезы, иногда с переменным успехом боролись за право занимать удобную пещеру, а чаще сами служили для них лёгкой закуской. Но вряд ли мы могли у них чему-то научиться, подружиться с ними и сформировать союз, симбиотическую пару. Но волки – это то, что нам нужно. Они сравнительно некрупные, но живут стаями и имеют навыки коллективной охоты на крупных стадных животных. Они знают, как заметить в стаде слабое, больное животное, или недоростка, как погнать стадо и в гоне отделить мишень, чтобы потом убить. Мы смотрим на волков, мы идём за волками, мы учимся, мы начинаем сначала помогать волкам, потом подражать им. И тогда происходит первое симбиотическое чудо. Некоторые популяции волков признают в человеке своего «брата» (мы с тобой одной крови – ты и я!). Это не фантастика, даже современные волки иногда обнаруживают поразительную склонность общаться с человеком, защищать его, делиться добычей; есть исследователи, которые жили с волками и те начинали «дружить», подпускали, давали себя гладить, лизали, пристраивались спать рядом, совсем по-собачьи.  

Люди и волки формируют охотничий союз. Распределяют роли: например, волки загоняют, а люди добивают, а добычу потом разделывают вместе. Союз может быть только взаимовыгодным, наверняка волки тоже нашли преимущества в дружбе. У человека есть огонь, в холодные ночи можно греться (волки, как и многие прочие хищники, не боятся огня – это сказка; напротив, они могут быть любопытны к огню и греться около костра или небольшого пожара). А человек по своей природе нежный и заботливый зверь, он мог заботиться о волках больных или подраненных, выхаживать оставшихся без родителей волчат, делать запасы, замораживать мясо и в лихую годину разогревать его и делиться с товарищами-волками. Так постепенно волки и люди стали одним племенем. Но человек, обладая более развитым интеллектом, скоро превзошёл своего учителя, и теперь уже не он помогал волкам, а волки помогали человеку. Получив контроль над селекцией человек специально вывел волков, наиболее дружественных человеку и особачил волка (не всякого, а тех популяций, что пошли на союз; были и те, что остались враждебными). Так получилось, что волк стал первым животным, которого приручил человек. И это подтверждают данные науки: собака первый домашний зверь, в этом нет сомнений. Излишне говорить и о том, что волк – самый древний тотем человеческих племён в Евразии, главный персонаж мифов, сказок, первый шаманский образ перевоплощения. Видимо, люди считали себя, отчасти, волками (а волки, как могли – людьми). И кто знает, что в голове даже у современной собаки: не те ли же образы, что когда-то сделали нас одним племенем?

Но не только охоте волк научил человека. Ведь волки, особенно, те, что специализировались в охоте на стадных животных, вели образ жизни не такой, как другие хищники, те же львы или медведи. Волки мигрировали вслед за «своим» стадом, располагались невдалеке, опекали его, да, избавляя от больных и слабых животных, но и защищая от других хищников, с которыми волки были в антагонизме, и от других стай волков: это наша территория, это наше стадо и есть его будем мы. Таким образом, волки оберегали стадо от хаотичных и бесконтрольных нападений хищников и некоторым образом сохраняли его, а для себя брали плату в меру: каждого оленёнка жалко, но большое хорошее стадо оленей вполне могло необременительно для себя «содержать» стаю волков. То есть, волки как бы «пасли» свои стада и уже сформировали некоторое зачаточное симбиотическое сообщество с объектами своей охоты. Эту науку наиболее внимательно учил разумный человек. В эту сторону человек и стал развиваться. Человек понял: чем скакать по степи или по лесу и искать, где же тут какое-нибудь животное, которое можно убить и съесть, лучше идти за своим стадом, охранять его, направлять, организовывать, и по мере надобности брать из стада что-то для своего пропитания. Так человек и стал делать, а волк помогал ему, уже как собака.

В таком виде «скотоводство» возникло очень и очень давно, вероятно, примерно в то же время, когда был доместицирован волк. И древний человек был не столько охотник, сколько «скотовод». И его «успешность» как «охотника» объясняется именно этим: он, собственно, не охотился, а гнал вместе с волком-собакой «свои» стада. Можно ли сказать, что уже тогда олени, лошади и бизоны были «одомашнены»? Здесь грань очень тонка. Между совершенно дикими стадными животными и животными, находящимися под контролем «пастуха» биологической разницы могло не быть совсем никакой. Позже, получив контроль над селекцией, человек вывел нужную себе корову и нужную себе лошадь. Но ведь и сейчас между жизнью стада в дикой природе и отгонным скотоводством разницы немного. Лошадь из табуна, пока она необъезжена, ощущает себя вполне свободной и дикой, а управляется табун через одного приручённого «ведущего» жеребца, и научиться этому человек мог уже давно. Ещё в средневековье и даже не в отгонном скотоводстве, а и во вполне некочевом свиноводстве в Европе, почти что дикие свиньи жили в лесу и питались желудями, но свиньи эти были чьи-то и контролировались свинопасами.   

Так была выстроена первая базовая симбиотическая популяция, внутри которой развивался человек. Видимо, разные человеческие общности специализировались на сообществах разного состава. Но самым удобным и распространённым видом стадного животного был северный олень, который тогда жил по всей Евразии. И первым типом «тройственного союза» могла быть популяция «человек-волк-олень». В форме северного оленеводства (невозможного без собак) это симбиотическое сообщество сохраняется и поныне. Его следует считать наиболее архаичным, так как человек ещё не заострял внимание на селекции и практически не изменил породу северного оленя. Затем, когда потеплело, и олень отмигрировал на север и северо-восток, главнее стали союзы «человек-собака-лошадь» и более южное сообщество «человек-собака-корова». Появились также модификации «человек-собака-баран» и «человек-собака-свинья». Симбиотические популяции заложили основы разных человеческих культур, но впоследствие, культуры, конечно, перемешались, оказывали взаимное влияние, обменивались стадами и входили друг в друга. Но память не только о волке, а и о других членах союза осталась в сознании народов, в мифах, в религии и культуре: особенно самый архаичный образ, тотем оленя. Можно сказать, что ядром евразийского сознания стала троица «человек-волк-олень», или два тотема, волк и олень.

После «неолитической революции» человек не ограничивался кочевой, скотоводческой троицей, а одомашнил большое количество животных и доместицировал растения, создавая полноценный антропогенный биоценоз и развиваясь внутри этого, созданного им мира, «ковчега», который человек вывел из неолита. Трудно сказать, были ли попытки «пасти» мамонтов и бизонов и насколько они оказались успешны. Возможно, что человек какое-то время «разводил» даже шерстистых носорогов. Но, может быть, относительный неуспех этого предприятия, переключение человека на другие объекты скотоводства и стало причиной вымирания названных видов. Может быть, и лошади с коровами должны были исчезнуть по странному и непонятному закону природы, в соответствии с которым то те, то другие виды должны уйти и уступить своё место новым, но принятые под свою руку человеком, взятые человеком в «ковчег» антропогенного биоценоза, они выжили вопреки мастер-плану эволюции, в который человек стал вносить свои коррективы. 

Что же касается настоящих «охотников», то небольшие чисто охотничьи и собирательские сообщества долго сохранялись, но выглядят они не как главная человеческая специализация, а как деградировавшие скотоводы или маргинальная линия, оставшаяся в стороне от основного пути человеческой цивилизации, который состоит в создании и поддержании антропогенного биоценоза, основанного на уникальной симбиотической популяции человека и наиболее близких ему видов животных, которые вместе с человеком проходят взаимную адаптацию. Итак, человека нельзя рассматривать как «охотника», даже в самые древние его времена. Человек взаимно адаптирован с животными и тесно связан с ними культурно и психологически. В традиционном обществе коммуникация с животными является невероятно важным фактором энкультурации и человеческой социализации, причём не только генеральной или национальной, но и в рамках своего сословия. Невозможно представить себе ещё недавнего крестьянина без контакта с коровой, а дворянско-воинское сословие без навыка коммуникации с лошадью. И даже современный городской, индустриальный человек обнаруживает громадную психологическую зависимость от симбионтов, почему и заводит себе в городской квартире абсолютно бесполезных с хозяйственной точки зрения кошек и собак.  

Сосуществование с доместицированными до той или иной степени животными не просто оставило неизгладимый след в человеческой культуре, оно и стало по сути человеческой культурой, продиктовав её основы. Разводя животных человек «разводил» и самого себя. Человек учился у животных и подражал животным, выстраивая своё общество. Например, занявшись опытной селекцией ещё в палеолите человек, на примере животных, срок жизни поколения которых существенно меньше, чем у человека, быстро смог заметить, что близкородственное скрещивание приводит к появлению слабого, нежизнеспособного потомства, к болезням, уродству и вырождению. Поскольку древний человек не выделял себя из своей симбиотической популяции, то он применил и к себе те же правила селекции, что получил опытным путём при выведении животных, и первой догмой человеческой культуры, продиктованной только и исключительно селективно-животноводческим опытом стал строгий запрет на инцест. Мы можем заметить, насколько сильны запреты на инцест и даже на эндогамные браки в человеческих культурах, тесно связанных с животноводством, и насколько они слабее в тех обществах, которые не имели достаточного симбиотического опыта либо потеряли его, деградировав. Запрет на инцест стал фундаментом репрессивно-ограничивающей человеческой культуры. В другом своём крайнем выражении селективный опыт привёл к возникновению кастово-родовой системы во многих человеческих обществах, когда была поставлена довольно жестокая евгеническая цель создания «совершенных пород» человека: воина, крестьянина и так далее. Мы видим что многими своими достижениями, но и заблуждениями, человеческая культура обязана опыту создания симбиотической популяции. 

Конечно же, не в пустом космосе и не в абстрактной «природе», а в конкретном биоценозе формировались социальные технологии, социальные навыки и базовые антропологические константы, такие, как пищевые привычки современного человека. Например, ещё в незапамятные времена человек приучился использовать молоко животных. Учёные были весьма удивлены, когда исследуя неолитическую живопись обнаружили, что краска разводилась на животном молоке, ещё в те времена, когда, согласно общим представлениям, до приручения молочных животных было весьма далеко: но трудно представить себе, что разводя на молоке краску люди не догадывались употреблять его в пищу! В некоторых популяциях человека произошли адаптации к усвоению молока во взрослом возрасте. Таким образом, и физиология, и морфология, и психология, и социальная психология человека возникли и развивались не сами по себе, а как адаптация к симбиотическому сообществу своего культурного типа.

Это направление исследований, которое я предложил бы назвать симбиотической антропологией, может открыть нам много нового в природе человека и человеческого общества и пролить свет на многие доныне тёмные места нашей истории и нашего современного положения, а также дать основу для футурологических прогнозов относительно дальнейшей эволюции человека как части антропогенного биоценоза.

Герман Садулаев

Белая Индия

Вам также может понравиться

Добавить комментарий

Ваш email не будет опубликован. Обязательные поля отмечены *

Вы можете использовать данные HTML теги: <a href="" title=""> <abbr title=""> <acronym title=""> <b> <blockquote cite=""> <cite> <code> <del datetime=""> <em> <i> <q cite=""> <s> <strike> <strong>