«Сердце учащенно билось. Вот она, заветная мечта, ставшая действительностью! Разорвано железное кольцо, и он опять — уже с новым оружием — возвращался в строй и к жизни».
Николай Островский, «Как закалялась сталь»
Свои среди чужих. Чужие среди своих.
Кто такие скифские коммунисты? Это всё знакомые нам с детства люди. Обратитесь к любой русской сказке. Поворошите среди Иных и Странных персонажей. Ткните пальцем в Солнечного Героя. И вот он — Скифский коммунист. Стоит и улыбается. Как чекист Шилов в истерне Никиты Михалкова. Миф включается (в сценарии и в мозгах зрителя) незамедлительно. У большевика Шилова оказывается Там (у белых в капиталистическом царстве врагов) есть брат. Миф о братьях. Ах, какая тема! Братья есть у всех легендарных персонажей. Брат есть даже у Кощея. А у Бабы-Яги есть сёстры. Шилов единственный из чекистов может «ходить к Чужим». Ведь у него Там — брат. Шилов отправляется Туда за революционным золотом. И становится Там (на Том Свете) — Своим.
Но и Здесь «у хороших» должен быть зеркальный персонаж, антигерой, анти-Шилов. Обычно они выдают себя, как двойники в речном отражении. Конечно-же Дубль, анти-Шилов — левша! Левшу разоблачают и расстреливают. А Шилов тем самым обретает священную целостность и… брата среди Чужих. Он тащит словно из Царства Мёртвых чемоданы с золотом и раненного поручика Лемке. Тащит отчаянно, так что зрителям становится «всё ясно». «Это его брат, наверное, потом окажется. Который у белых был». Так уверенно говорила моя бабушка, посмотрев первый раз кино по телевизору. Наши бабушки — они ведь знают всё. Брат так брат. (1)
«Брат-Лемке» ведь тоже странный малый и странный белый. При всех возможностях он никак не может выбраться за кордон, окончательно покинуть Родину. Он завис между мирами, как герой Николая Гумилёва:
И понял, что я заблудился навеки
В слепых переходах пространств и времен,
А где-то струятся родимые реки,
К которым мне путь навсегда запрещен.
(Николай Гумилёв «Стокгольм»)
Мифический Шилов тащит золото в царство красной благодати.
Животный ужас
Недавно мы были в Грузии и всё нас в Грузии безмерно радовало. Это сациви, цыплёнок табака, вина из подземных горшков квери, в которых можно утопить любую печаль. Какая тема в ресторане! «Чачи сейчас нет, но я сию минуту, зайду домой и с полки принесу…»
И бесконечные уверения, что чачу надо пить немедленно, как подадут хинкали…
Люди, хоть и не с картин Пиросмани, но спирит, дух Пиросмани убежал из-под лестницы, где художник томился. И спирит сей по-прежнему господствует над обильной и сытой нашей Джорджией.
Но вот приносят хачапури размером со стол, растекающийся сыром будто солнечным жиром, и не есть его невозможно, хоть ты слона погодя слопал. И сверху стоит пятисотлетний платан, а сбоку вершины чуть-чуть припорошены снегом или солью…
Наступает для русского человека конец-делу-венец, то бишь ощущение счастья, молочных рек и кисельных берегов. Не далёкое, трансцендентное, но понятое, гастрономическое, на уровне живота явленное!
И в самоей середе довольства бьёт холодная дрожь, острое недоумение. Просыпается, то, что писатели с уклоном в психоаналитику именуют «национальный комплекс». Над сознанием парит странная идея об аморальности, неприглядности страстной пищевой да винной радости, чувство осуждения самого себя и мира.
Думаю, что необычное чувство тоски в юдоли «олл-инклюзива» приходило не только мне, полагаю, что оно знакомо многим из наших северных, нечернозёмных и малоурожайных широт.
Чувство совестливости и брезгливости от сытости, от изобилия, от бесконечного праздника.
Эти размышления абсолютно иррациональны, ведь по логике вещей или представления о мире советского и пост-советского человека грузины, или турки, или итальянцы презентуют в своей туристической отрасли «полный коммунизм», «рог изобилия» из Эльдорадо, когда скатерть самобранка, и «двое из ларца» потчуют всеми видами мяса, рыбы, раков, птицы и напитков до изнеможения. Так выглядит рай на картинах эпохи Возрождения, так цветасто и роскошно говорит о себе Античность и всё месторазвитие Средиземноморья — колыбель цивилизации и философии.
Но я начал рефлексировать, как практикующий этнопсихолог (в первую очередь над собой). Я нарисовал контуры собственного Парадиза, Адамова царства. Раз уж грузинские «сады царицы Тамары» «не пошли».
Pairidaeza
Долго свой собственный Рай вынимать из памяти не пришлось. Я просто вспомнил, где мне было бесконечно хорошо. Там тоже бегут быстрые ледяные реки и горы — всё те же, с побитыми ангельским пухом шапками. Там столько цветов и соцветий в нездешних хребтах, что кажется, будто ты давно умер и пора начать уже помогать другим людям! С волшебных уранических вершин, из духовных серафимических цветников.
Семиотик Ролан Барт в «Цветочном досье» заметил, что цветы это — роскошь, дар, потлач, привелегия Господина. Цветы ассоциируются с мифом о рае. Собственно Рай воспринимается именно, как Парадиз: Hoi paradeisoi , авестийское (иранское): pairidaeza: огромные восточные сады императора.
В моём Парадизе бегают отборные стада коричневых кабанов, полудиких-полудомашних, будто в Гиперборее или Стране Варахи (Королевстве Золотого Кабана). В Варахии встречаются бородатые мужчины с автоматами и немедленно начинают рычать, как медведи, так они предлагают друг другу вёдра мяса и канистры вина.
О, да! Рай лежал рядом. В Южной Осетии. В нём неприбранно, полуразрушенно, дико, но по-своему сытно. От тепла дружеского костра, от обилия света восходящего солнца, радостного как утро ребёнка.
Т. е. существует особое представление о Рае и Изобилии. Рискну назвать его русским или скифским Раем, нашим pairidaeza. Он далёк от «всё включено» и неустроен, опасен, пуст и часто непригляден. Но наполнен скрежетом вращающихся небес, яркими вспышками в сердце хрустально-жемчужной звезды. Райский «скифский коммунизм» знаком каждому из нас. Он похож одновременно на искристые сугробы Чевенгура, вспаханные его обитателями, где светило работает, пока жители сторожат укреперайон от белоказаков. «Скифский коммунизм» прорезался в развалинах донецкого аэропорта, где «киборгов» сменило «Сомали». В Раю вкушают консервы с ножа, небриты и немыты, читают друг дружке истории в полутьме, а снежинки кружатся над развалинами, искрятся алмазными стрелами, гранями иных измерений.
Скифская война
В нас живёт давняя тяга к развалинам, к нагим и заброшенным местам и странная боязнь, опаска богатства, чрезмерного угощения, нарочитой роскоши. Роскошь принято скрывать, тырить. (2) Потому что, видимо: «придут и отберут». И действительно отберут: барин, чекисты, немцы, неолибералы…
Потому парадоксализм и психотравмы наших людей. Когда богатей круглые сутки зашибает деньгу, а потом берёт и сжигает накопленное. «Ради любви», как в фильме Кончаловского «Курочка Ряба». Или «Чертогон» Лескова. Сначала купцы считают копеечку целый год, а потом идут бить венецианские стёкла в ресторане, всё просаживая.
Можно припомнить теорию «потлача», священной жертвы Батая, можно ещё много чего. Но от фактов не отвертишься. Соотечественники воспринимают много сладостей на столе, как подвох, а богатство как зло, а буржуи у нас — непременно враги.
Крусанов поведал о псковских скобарях, не строящих печей на фундаменте. Потому что зачем? (3) У каждого поколения дома сжигали по очереди беляки, коммунисты и фашисты.
Красная армия безропотно оставляет тьму территорий и половину населения, бежит к Москве и Сталинграду. Армия Кутузова без зазрения совести сдаёт Москву неприятелю — свою тысячелетнюю столицу с накопленными там супербогатствами. А вслед за армией население бросает трудом нажитое и уходит в степи, в леса и в пустыни. И одинокий Наполеон визжит в городе-призраке: «Это — скифы! Скифы!»
Да нас узнали. Наши манеры родом из тактики «скифской войны». Бросить всё и уйти, куда глаза глядят. От персов, от барина, от царя и митрополита. А потом развернуться — Там — за окоёмом — преобразиться Иваном-Царевичем! И трахнуть-тарарахнуть шахиншаха Дария, фашистов, крепостников, буржуев и предателей всех мастей. Вот она Русская правда и скифская политическая программа.
Магическое бегство
Но за «скифской войной», за первыми русскими коммунистами-безденежниками из старообрядческого согласа бегунов скрывается глава волшебной сказки. Структурированная и выделенная легендарным морфологом Владимиром Проппом.
По Проппу «скифская война» и «скитание» (слово «скитаться» тоже от «скифы») именуются «магическим бегством». Герои бегут из Тридевятого Царства или из дворца Водяного или из избы колдуна. А по дороге они избавляются от предметов роскоши, разного «рыжевья», ложечек, присвоенных в Тридесятом Государстве. Бросишь золотую щепочку — и на тебе бесконечный лес из осенних сарых лиственниц. Швырнёшь за спину зеркало-планшет с самоцветными каменьями — и раскинулось озеро с Байкал размером. Преследователи, кащеи и потусторонние короли путаются, сбиваются с пути.
В русской сказке достаточно бросить предмет, в американских индейских мифах в этих случаях иногда поют песнь и отбивают такт. Эти материалы заставляют предположить, что мотив бросания гребешка или зеркальца возник именно как миф об устроителе мира.
Наши люди на бегу — ещё и вселенные творят!
Персонажи сказки торопятся из настоящего Рая, где еды видимо-невидимо, работать не надо — только рог для вина подставляй. Они улепётывают от счастья и коммунизма. Мчатся со всех конских ног в скифскую пустыню, где явно ни теремов хрустальных, ни палат мраморных, ни мёда-пива в водопроводе.
Побег от Смерти «всё включено»
Но давайте задумаемся: почему Маша, Алёнушка и Иванушка бегут от сладости неземной?
Пропп пишет о причинах весьма ясно:
Мы уже знаем, что герой проникает в «иное царство». Это царство мы узнали как царство мертвых. Туда он попадает как живой, как похититель и нарушитель, вызывая гнев и погоню хозяев этой страны.
Тридевятое Царство — это пространство умерших, тайные города покойников, духов, зверолюдей. В определённый момент герой обнаруживает себя в центре субстанции смерти, «на кончике кащеевой иглы» и не выдерживает наш человек. Прыгает на птицу-помощника, конька-горбунка, белую печку и — дёру!
Обратно — в избы пятистенные, развалины родимые, к щам, да каше!
Бежит от бесконечного довольства — в котором смерть.
В скифскую пустыню — в коей, согласно логике сказки — ЖИЗНЬ!
От «коммунизма обилия» к скифскому военному коммунизму.
Туда, где трубил Маяковский:
От боя к труду —
от труда до атак, —
в голоде, в холоде и наготе
держали взятое,
да так,
что кровь выступала
из-под ногтей.
А что это? Что «это», «взятое»?
Мир Огненный
Священный огонь, выуженный у старухи смерти, в столице самой дальней Индии, в глубинах неопознанных Америк. Потенция новой жизни. Чемодан товарища Шилова.
Краденные вилки и ножи, столовое серебро Царства Марии Моревны легко выбрасываются. И возникают реки. Торты и хрустальные колодцы с аметистовым ковшиком обходятся стороной — явно в них живут заговорённые Моревной змеи.
А золотой пламень — подлинный огонь пещерного коммунизма, воспетого Энгельсом, не отдаётся!
О, горний огонь, дороже всех пожаров дольнего.
«Огненный Мир» — ментально-духовный мир по Рериху — наиболее высокий и совершенный, первичный космос. Он состоит из высшей психической энергии — «субстанции небесного огня». Братский костёр-портал изначального коммунизма. Скифского коммунизма кроманьонских охотников. Владимир Пропп чётко фиксирует эпоху его утраты:
Замена награждения или одаривания похищением показывает, что собственнические отношения вступили в противоречие с первоначальным коммунизмом, с отсутствием собственности. Герой отнимает собственность у ее владельца, потустороннего существа, впоследствии — бога, и приносит её людям.
Изначально «скифский коммунизм», пространство вселенского огня и сверхнаполненной жизни простиралось повсюду. Но потом, что-то произошло. Пришла Смерть «всё включено» и Огнь неугасимый остался По-ту-сторону, за кордонами собственности и Капитала. Смерть, как пароль, как печать, как испытание…
Но отказавшись от «всё включено» наши люди получают прививку от смерти. Отрекаясь от Рая земного получают Царствие Небесное.
На глазах «олл инклюзив» подходит к концу. Всё что смогли мы на Западе (в Царстве Мёртвых) забрали.
Емшан-трава
Русская летопись упоминает о половецком хане Атраке, ушедшем служить в Грузию. Там хан прославился, разбогател и проводил время в дружеских бесконечных пирах. (4) Обрёл «молочные реки и кисельные берега». Чтобы его вернуть домой в Великую Степь половцы приготовили особую «цветочную магию». Они прислали емшан-траву:
И стряслося дивное диво:
Грозный царь прикрыл глаза рукою
И, пучок степной травы целуя, плачет.
Жмёт к устам пучок травы душистой,
И по грозной бороде струятся слезы…
Нежное травы благоуханье,
Сладкое степей воспоминанье…
Мертвецы не видят цвета мира, они слепы и бесконечно наблюдают лишь потоки ахроматических красок или блики дальнего (того) света.
Возможность различать цвета, читать «цветочное досье» — удел ЖИВЫХ.
И взял пучок травы степной
Тогда певец, и подал хану —
И смотрит хан — и, сам не свой,
Как бы почуя в сердце рану,
За грудь схватился… Все глядят:
Он — грозный хан, что ж это значит?
Он, пред которым все дрожат,-
Пучок травы целуя, плачет!
(Аполлон Майков)
Емшан-трава, волшебная скифская полынь забрала нас домой, в родимую сторону, в цветомузыку Степи, вон из империи сытой смерти. А хан вскочил на коня и помчался на север! Полынь рассыпается в ладони словно чудесный порошок на биллионы молекул, оставляя резкий сладковатый пепельный привкус. Жизнь возвращается через дыхание, через острую щемящую память о доме, о детстве, о любви, милой отчизне !
Под серыми низкими облаками золотая осенняя степь. В щелях туч прыгают голубые ручьи. Стремительные впадают в небесные бирюзовые озёра. Они посылают земным ливни света. Оттуда приходят наши принцы да цари. Государи бесконечных цветочных садов медовой пустыни.
Вот и нам пришёл срок возвращения в Русскую Степь. С пламенем скифского коммунизма, с Миром Огненным за пазухой.
Пылают в ночи небесные знаки «исхода из Египта» Избранного Народа.
Домой!
Павел Зарифуллин
(1) Догадку бабушки автор подтвердил, ознакомившись с подробностями съёмки легендарного фильма. Оказывается Богатырёв (Шилов) категорически отказывался бить в ухо Кайдановского (Лемке), как было положено по сценарию. «Он мне, как брат», — переживал артист.
(2) По одной из версий словцо «тырить» от скифского «тара» — «мгла». Слово сохранилось в осетинском языке.
(3) Крусанов П. «Скобари и война на границе суперэтноса»
(4) Аллюзия на «Потусторонние пиры» Валгаллы и князя Владимира.