ИАА «Центр Льва Гумилева» продолжает серию еженедельных этнографических публикаций о кочевом культурном наследии, дошедшем до наших дней, предоставленном этнологом-евразийцем Искандером Аманжолом.
В 629 году странствующий буддийский монах Сюань-цзян писал: «Местность Цянь-цюань занимает площадь около 200 ли: с южной стороны снежные горы, а с трех других ровная степь.
Искандер Аманжол, Айман Досымбаева, «Деловая неделя», 10.05.2007 г.
Древние символы
Знакомые с мировоззренческими приоритетами окружающего его со всех сторон оседлого мира (Китай, Иран, Индия, Европа), тюрки — кочевники создали идеальную форму, посредством которой выразили свои представления об устройстве мира. Родовые храмы, сооруженные для проведения ритуалов жертвоприношений и молений, располагались у подножия небесной горы, рядом с родником или рекой. Храм создавался по образцу модели жилища кочевника, каменная насыпь кургана напоминала, с одной стороны, юрту, а с другой, она же символизировала сферическую форму купола неба. На вершине кургана или с его восточной стороны стояли статуи предков с глиняным сосудом со священной водой в руках. Глиняный сосуд с водой являлся символом божества Жер-Су.
Рядом с храмом располагался алтарь для жертвоприношений и надпись-посвящение. Границы сакральной земли помечались родовыми тамгами, которые маркировали границы владений, их наносили на скалы, камни, стелы и изваяния. Тамги были у многих народов, но только у тюрков и тесно связанных с ними монголов бытовала практика, когда сам каган назначал тамгу племенам и знатным кланам. Именно так поступал легендарный предок ряда тюркских племен Огуз-каган.
А в знаменательные дни, в дни особых торжеств, связанных с круговоротом природного и жизненного цикла, рядом с храмами предков на скалах высекали рисунки, повествующие о значимых вехах жизни. Территория концентрации культовых сооружений со статуями, алтарями и наскальными рисунками, письменностью и тамгами представляла собой общественный «дворец» под открытым небом, служивший для проведения ритуалов и обрядов жертвоприношения Тенгри и Жер-Су (Умай), духам предков, поклонения и молений с целью получения благословения, благодарения силам и объектам окружающей его природы. Описанная выше реконструкция модели тюркского мироздания находит свое подтверждение и в письменных текстах, в которых подробно описывается ритуал поклонения, жертвоприношения, с сопровождающими священное действо сокровенными словами обращения к духам предков. Складывается впечатление, что территория, отделенная ручьем от скального массива с петроглифами, служила для этих целей. Возможно, здесь вожди объявляли о походах. На одном из рисунков изображен всадник с боевым топором в руке.
На других: олени, верблюды, архары, сцены охоты. Лучник, готовящийся спустить тетиву. Спускаемся в лощину. Оглядываемся по сторонам. В хронике XII века историка Михаила Сирийца сообщается: «Таким образом, земля тюрок находится внутри гор, называемых грудями земли. Они могли выходить только в этих двух местах. Когда внешние цари нуждались в них, они выводили от них людей, сколько хотели иметь с собой в войне против своих врагов. Потом они возвращали их в их страну. Бывало, что они уже не могли этого сделать, когда «внешние» цари начинали осознавать опрометчивость таких приглашений, было уже поздно». И далее: «Исповедуют они единого небесного бога… потому что они этот видимый свод почитают богом». Легенда гласит: идя с востока на запад, они увидели зверя, подобного собаке. Когда наступало время идти, он звал их на языке, говоря: «Вставайте». И они вставали и шли за ним туда, куда он шел. И пока он шел и они шли за ним, и в ту сторону, в которую он шел, они за ним следовали. А когда он останавливался, и они располагались, пока не достигали областей, в которых воцарились. Так как этот проводник не показывался им вновь, они не вышли оттуда».
В урочище Хушо-Цайдам (Северная Монголия) сохранилось скульптурное изображение полководца Куль-Тегина. Изображение его царственного брата Бильге-кагана хранится под крышей павильона в пустыне Гоби. Стелы, содержащие эпитафии братьев, увенчаны изображениями мифических существ. По своей форме их тиары напоминают головные уборы на некоторых тюркских скульптурах, которые в научной литературе именуют «трехрогими». По мнению известного казахстанского исследователя Юрия Зуева, «три рога» на головных уборах могли быть символом дракона. Он же описывал тамгу племени ашидэ, верхняя часть которой увенчана тремя стрелами, символизирующими «три или четыре головы мифического Змея (Дракона)», ассоциируемого с Луной, плодородием. А также являющегося символом правящей династийной коалиции каганата, включающей в себя два рода.
В своей книге «Ранние тюрки: Очерки истории и идеологии» Зуев отмечает, что в тюркском каганате оспаривать свои права на престол могли лишь те, кто по отцу являлся представителем рода ашина (родовой тотем — волк) и ашидэ (аштаки) по матери (тотемное животное — дракон). Общим тотемом стал синкретический образ, воплощенный в волкодраконе, олицетворяющем идею родства и равнозначности родовых тотемов волка и дракона, что свидетельствует о дуалистичном методе управления и престолонаследии в каганате.
Матрилокальность тюркского Олимпа
У казахов довольно часто практикуется старинный обычай, когда первенца отдают на воспитание в семью родственников. Этот обычай именуется аванкулатом, согласно которому единоутробный брат матери обладает правом забрать новорожденного. Как об этом писал Юрий Зуев, в период перехода от материнско-правовой семьи к патриархальной дядя по материнской линии воспринимался как мать в мужском обличии. Несмотря на то что к этому времени матрилокальное брачное поселение стало сменяться патрилокальным, жена и ее дети еще сохраняли свою принадлежность материнской семье и роду. Согласно казахским обычаям, племянник до трех раз мог брать у дяди по материнской линии любые ценности. Сохранилась пословица: «Лучше пусть придут семь волков, чем один племянник (по материнской линии)».
Согласно Зуеву, основу социального и политического устройства составлял принцип дуализма, значившего необходимость соблюдения интересов двух кланов, представителей отцовского рода ашина и материнского ашидэ. Соблюдение права заинтересованности материнской фратрии значило соблюдение интересов родной земли — матери — кормилицы. Нарушение принципа дуализма приводило к кровопролитиям. Такое тоже случалось.
Примечательно, что описываемая структура идеологического пантеона тюрков была характерна и для общества сарматов, населявших территорию Евразии в конце первого тысячелетия до н.э. — первой половине нашей эры. Образ царицы, выполнявшей одновременно функции верховной жрицы, служительницы культа был характерен и для культуры сарматских племен, что подтверждается находками из кургана 10-го Кобяковского могильника, раскопанного на окраине Ростова-на-Дону.
На диадеме из захоронения изображена картина, соответствующая миропониманию номадов: звездный небосвод, мировое древо. В погребении найден также флакон в виде фигурки лежащего барана, предмет с изображением стоящего волка и гривна. На ней изображены два мифических существа, с которыми борются человекоподобные существа в масках и мужчина, изображенный в центре всей картины, сидящий на коврике, со скрещенными по-восточному ногами. В сложенных на животе обеих руках мужчина держит сосуд. Манера держать сосуд обеими руками сходна с той, в которой изображены каменные статуи святилища Мерке. А на «каргалинской диадеме, семантически и функционально входящей в круг шаманской атрибуции», найденной вблизи Алматы, изображен сходный сюжет, близкий по содержанию картине, которая изображена на кобяковской гривне.
Возвращаясь к теме об атрибутах шамана и их изображениях в культовом искусстве, надо напомнить, что тюркские каменные статуи в «трехрогих» головных уборах, вероятнее всего, устанавливались в честь лиц, обладающих статусом верховного жреца и осуществлявших функцию связующего звена между миром богов и людей. В своей книге «Грамматика языка тюркских рунических памятников VII — IX вв.» исследователь Кононов отмечает интересный факт: надпись на стеле Культегина сделана на диалекте племени ашина, в свою очередь, письмена на камне Тоньюкука сделана на диалекте ашидэ, признаваемым Кононовым, как «чисто огузский тип».
Как об этом сообщается в эпосе «Китаб-и дэдэм Коркут» царствующие огузы считали себя потомками мифической птицы Тулу (Дулу). Потому в налобной части тиары Культегина изображена распростершая крылья птица, похожая на орла. При раскопках кургана в святилище Мерке (Каракистак-1) найдена золотая пластина с аналогичным изображением. Сходный убор с изображением орла венчает статую времен Кушанского царства, до захвата Кабула талибами хранившуюся в Национальном музее Афганистана.
Поминальный комплекс Жайсан — 26 включает в себя курган и ритуальное сооружение с каменным изваянием, на голове которого имеется убор, увенчанный тремя выступами, похожими на рога. Корни такой изобразительной традиции уходят в эпоху бронзы.
Обряд клятвоприношения
Культуры народов VI-VIII, IX-XI вв., населявших восточные земли Центральной Азии и казахскую степь в долинах рек Чу и Талас, перекрещивались с культурами народов Европы, Кавказа, Передней Азии и других регионов. Подъезжаем к следующему изваянию, изображающего усатого мужчину, обеими руками держащего чашу на уровне живота — главный атрибут при принесении клятвы. Российские исследователи, бывавшие в степи в XVII-XIX веках, отмечали, что для казахов клятва на Коране ничего не значила, они приносили ее в соответствии со своими древними традициями (в исламе вообще не приветствуются такие клятвы, так что это вряд ли стоит считать признаком «недостаточной» исламизации казахов). Надо полагать, что этот обряд был очень важен для номадов.
Клятвоприношению у тюрков придается особое значение, поскольку оно давало возможность преодолеть племенную рознь, а с нею и политические конфликты. Знак «ant-and» — клятва, присяга — изображался в форме круга, в центре которой изображены лунки или чаши, идентичные с алтарями — камнями с лунками в Мерке, которые использовались в ритуале принятия присяги. Вполне допустимо, что лунки применялись и для гаданий.
Жрец мог узнавать будущее не только по внутренностям приносимых в жертву животных, но и по направлениям, по которым кровь стекала в лунки. По форме лунки напоминают чашу, что держит в руке каменное изваяние. Различают два вида принесения клятвы: «Очистительный и подтвердительный, — на котором, как писали российские исследователи, — почти всецело покоится киргизский процесс». И если первый ограничивался рукопожатием с представителями стороны бия как третейских арбитров, то другой более интересен. «Избранный для принятия «подтвердительной» присяги, призывает обвиняемого, сопровождаемого родственниками, и заставляет его колоть черного барана, обходить вокруг себя и поклясться, что он не виновен. После чего он отправлялся к потерпевшим и снова принимал присягу, заключавшуюся в обходе вокруг могилы какого-нибудь известного и почтенного киргиза (казаха. — «ДН»)».
Продолжение: