Прекрасная мати пустыня

przhev1Великий путешественник Пржевальский главной целью своих экспедиций считал Лхасу. Было в этом что-то нацистское. Блестящий мираж Поталы взмывал перед его отрядом в колыхании монгольских равнин. Верблюды сбивались с шага, проводник в ужасе закрывался руками. Вновь стекалось к зениту время. Караван медленно пронизывал гипнотическое гобийское марево…

Читать далее...

Евразийское мировоззрение Пастернака

1. Евразийство – запретная зона

Читать далее...

Седентаризм в исследовании кочевников (на примере дебатов о кочевом государстве)

Прежде всего, надлежит знать, что в каждом поясе Земли существует отдельное [друг от друга] население, [одно] оседлое, [другое] кочевое.

Читать далее...

Ренессанс кочевой цивилизации

Первыми номадами новой технологической эры посткочевничества стали американские астронавты Нил Армстронг, Эдвин Олдрин, Майкл Коллинз.

Читать далее...

Кочевники сибирской тайги (этноэкологическая грань проблемы сохранения биоразнообразия)

evens8ЦЕЛЬ этой статьи – указать на этноэкологический аспект проблемы экологического здоровья планеты и сохранения ее биоразнообразия. Этнос не может возникнуть, не построив собственных отношений с природной средой, и не может выжить, если эти отношения враждебны. Именно поэтому в обитаемом человеком пространстве этносы, входящие в крупные экосистемы, имеют свои экологические ниши, к конкретным условиям которых они адаптированы не только генетически, но еще более – этнокультурно. И коль скоро жизнь этноса зависит от здоровья его природной среды, то именно этносы оказываются заботливыми хранителями своих экологических ниш, своего рода егерями и садовниками природы. Мы убедимся в этом, познакомившись с тунгусским этносом, который является единственным в мире представителем таежного номадизма (кочевничества), что сделало его хозяином и хранителем сибирской тайги. Но прежде несколько общих замечаний о номадизме. Известный из истории и этнографии номадизм – это экологически и исторически неустойчивый тип хозяйственно-культурного развития этноса, сопровождающийся значительными колебаниями численности населения даже при небольших колебаниях климата. Это не раз в истории человечества переводило локальную экологическую напряженность на уровень глобальной исторической катастрофы. Яркий пример тому – документированное историческими источниками «Великое переселение народов», первопричина которого – в усыхании степей Центральной Азии, а итог – падение Рима и изменение этнической карты Европы. Номадизм не только исторически, но и экологически агрессивен: уничтожение растительности все увеличивающимися стадами (поскольку ими измеряется благосостояние населения), деградация степей, истощение природных ресурсов. Следствие этого – поиски новых пространств и отвоевывание их у других народов. Можно думать, что историческая агрессивность номадизма обусловлена внедрением его хозяйственно-культурного уклада в область межэтнических и межкультурных взаимодействий. Мир виделся древним номадам полем борьбы, что отражено в знаменитом «зверином стиле» искусства номадов евразийских степей.

Читать далее...

Джейсон Годески: О городах

Слово цивилизация происходит от латинского слова civis, означающего ‘город’. Этот курьезный эпифеномен [сознание, рассматриваемое как явление, сопутствующее некоторым физиологическим процессам] цивилизации подводит нас к наилучшему определению цивилизации; этимологически и антропологически, ‘цивилизация’ означает ‘городская культура’. Цивилизация, безусловно, рассматривается как сложное общество, но мы можем представить другие типа сложных обществ, которые независимо от того, надежны они или нет, не будут отвечать критериям цивилизации, в основном, потому что в них не будет городов, а также всего остального, к чему они приводят. Итак, что мы подразумеваем под словом ‘город’, и что делает его таким исключительно неустойчивым?
Характерной чертой городов является ‘городская жизнь’ – уникальная социальная сеть бюрократов, торговцев, – а также плотное население, которое возникает в подобных городских центрах, но подобное определение города выглядит тавтологическим. Не существует никакого стандартного определения ‘города’ (в сравнении с другими постоянными поселениями, как например ‘деревня’). В Словаре Американского Наследия [American Heritage Dictionary] находим следующее определение: “А. центр населения, торговли и культуры; поселение значительных размеров и значимости.” Археологи определяют город с точки зрения плотности населения, как 5 или более тысяч людей, живущих в, по крайней мере, полу-постоянном поселении.
Подобные определения пытаются поглотить интуитивное понимание того, что все, в конечном итоге, сводится к экологическим отношениям: они определяют город, как уникальную форму плотности человеческого отношения с уникальными отношениями с его ресурсной базой. В своем двухтомнике “Конец игры” [Engame] Дерик Дженсен [Derrick Jensen] предлагает, пожалуй, лучшее на сегодняшний день определение города, с экологической точки зрения:
“Я бы определил цивилизацию как, в большей степени, культуру (комплекс утверждений, институтов и предметов, сделанных людьми), которая приводит к и вытекает из роста городов (цивилизация, см. от civil [гражданский]: от civis, что означает гражданин, от латинского civitatis, что означает город-государство), с городами, которые определяются (чтобы отличить их от лагерей, деревень и пр.) высокой плотностью населения, проживающего более или менее постоянно в одном месте, нуждающегося в рутинном импорте продовольствия и других необходимых вещей. Поэтому деревня Tolowa существовавшая пять сотен лет назад на том месте, в котором я сейчас живу, не была городом, поскольку ее жители питались местным лососем, моллюсками, оленями, черникой и др., и не нуждались во ввозе продуктов питания. Таким образом, согласно моему определению, жители Tolowa не были цивилизованными, потому что их образ жизни не характеризовался ростом города-государства. С другой стороны, такими были Ацтеки. Их социальный структура неизбежно вела к большим городам-государствам, как Ицтапалапа [Iztapalapa] и Теночтитлан [Tenochtitlan], последний из которых, по свидетельствам первых увидевших его европейцев, был намного больше любого европейского города, с населением в 5 раз превышавшим население Лондона или Севильи. Незадолго до уничтожения Теночтитлана и порабощения его жителей, Фернандо Кортес отметил, что этот город был самым красивым на планете. Прекрасный или нет, Теночтитлан нуждался, как и все города, в (зачастую принудительном) импорте продовольствия и других ресурсов. История любой цивилизации является историей роста городов-государств, что означает, что она является историей концентрирования источников ресурсов вблизи городов (для их поддержания и роста), что она является историей увеличивающегося пространства неустойчивости окруженного увеличивающейся эксплуатацией сельской местности.”
В документальном фильм “Куда дальше: жизнь на краю империи” (http://whatawaytogomovie.com/) [What a Way to Go: Life at the End of Empire] Уильям Каттон (автор книги “Экологические основы революционных изменений” [Overshoot: The Ecological Basis of Revolutionary Change]) отмечает, что практически можем определить город как население, которое превышает несущий потенциал местности его проживания.
Чтобы определить город как экологический феномен, у нас уже есть несколько пунктов, которые вытекают из предыдущих определений:
— постоянное поселение.
— плотность населения, явно превышающая несущий потенциал местности его проживания.
— результат предыдущего пункта, необходимость в импорте ресурсов.
Исходя из этого, города порождают цивилизацию (концентрацию власти и богатства, классовое общество, постоянные армии и все остальные, определенные Вере Гордоном Чайлдом [Vere Gordon Childe], критерии цивилизации), сделали возможной (и, во многих отношениях, необходимой) агрокультуру. Если мы согласимся с этим определением города, тогда его неустойчивость будет казаться тавтологической, потому что она вытекает из самого определения понятий “город”.
С этим несогласны некоторые наблюдатели, включая Рона Приера [Ran Prieur], который пишет:
“Недавно я пересматривал ‘Куда дальше…’ и обратил внимание на слабые, окольные аргументы против городов: 1) город определяется как нуждающийся в импорте ресурсов, 2) все, что нуждается в импорте ресурсов, исчерпает свою ресурсную базу и разрушится, 3) таким образом, мы должны отказаться от городов.
Более осторожными аргументами буду следующие: 1) все, что систематически отбирает больше, чем возвращает, разрушит свою ресурсную базу и разрушится; 2) города, какими мы их знаем, отбирают больше, чем возвращают; 3) поэтому, если мы хотим жить в городах, мы должны перестроить их.
Примитивисты думают, что ничего из того, что было сделано 20000 лет назад, не стоит делать. С другой стороны, миф “прогресса” говорит, что подобное невозможно, потому что рост неизбежен. Я пытаюсь найти что-то среднее. Я представляю динамичное будущее, полное перемен и экспериментов, но стабильное ввиду отсутствия механизма ‘роста’.
Нечто подобное мы видим у Леопольда Кохра [Leopold Kohr], который еще несколько десятилетий назад описывал небольшие независимые города-государства с городскими центрами и окружающими сельскохозяйственными угодьями. Объединяя некоторые новые и старые идеи, получаем, что ‘земледелие’ становится пермакультурой и лесоводством, а дикие земли преобразуются для собирательства и охоты. Людям из центральных областей придется импортировать пищу, но они смогут экспортировать свои отходы как компост, а также сложные инструменты и городскую культуру, чем будут обеспечивать хорошее имя ‘цивилизации’.
Мы уже знаем все, что нам необходимо знать, кроме одной древней проблемы, которая до сих пор не решена: если всего лишь одна культура отклонится от стабильности к ‘росту’ и начнет истощать свою ресурсную базу, увеличивая население и начиная завоевания, как спасти весь мир от ее огня? К сожалению, чем больше мы восстанавливаем земли и верхний слой почвы, увеличиваем леса, тем очевидней становится эта угроза.”
Давайте рассмотрим данную идею. Может наше определение ‘городов’ слишком узко? Может нам стоит расширить наше представление о том, каким может быть город?
Важнейшим различием между агрокультурой и пермакультурой являются изменения, которым они подвергают окружающую среду. Агрокультура выращивает посредством катастрофы, а пермакультура (или хортикультура) выращивает посредством сукцессии [последовательная смена во времени одних видов растительности, животных другими на каком-л. участке земной поверхности]. Их различия особо заметны в экологических последствиях их применения: первые фермеры превратили многочисленные кедровые леса Ирака в пустыню, которую мы видим сегодня, а индейские представители пермакультуры создали тропические леса Амазонки и Великие Равнины. Мы можем увидеть примеры результатов индейских цивилизаций, как например ацтеки, упоминавшиеся в цитате Деррика Дженсена. Но прежде всего, такие цивилизации не принимали участия в великом экологическом проекте преобразования земли, в отличие от их племенных, пермакультурных соседей. Они, как и цивилизации Старого Света, также создали пустыни. Почему мы считаем это ожидаемым поведением?
В критике Рона есть несколько хороших, полезных моментов – мы знаем как одновременно развивать и восстанавливать почву, а также что подобные методы могут прокормить такие постоянные поселения, как деревни. Деревни отличаются от городов в нескольких важных вопросах. Например, они остаются в локальных экологических пределах, и даже, как правило, в рамках человеческих познавательных пределов, установленных Числом Дунбара [Dunbar’s Number]. Таким образом, успех пермакультура ограничен ее способностью к масштабированию. Уверенность в пределах пермакультура означает, что мы не может увеличить урожайность просто увеличив ее площадь. Пермакультура зависит от взаимодействия экологическихх зон, а каждая из этих зон нуждается в определенной территории для того, чтобы оставаться жизнеспособной. Если какой-то пермакультурный сад зависит от леса, тогда нельзя увеличить его площадь не повреждая лес. Агрокультура, основанная на катастрофе, функционирует гораздо проще: если вам нужно больше пищи, вы всегда можете использовать еще один акр земли, потому что агрокультура не полагается на экологические отношения, вместо этого она полагается на их подавление.
Пермакультура также сложно привести к массовому производству или дальним перевозкам. Это означает, что плотность населения будет более или менее совпадать с пищевой плотностью отдач пермакультуры. Даже самые оптимистические сторонники пермакультуры, в том числе Дэвид Моллисон, когда утверждают, что пермакультура сможет прокормить даже большее количество людей, чем сейчас живем на планете, также говорят о том, что это требует более равномерного распределения населения, то есть, исчезновения городов. Для экспорта продовольствия в города необходимо грубое, абсолютное производство, которое обеспечить может лишь агрокультура.
Экспорт отходов для согласования с потреблением пищи не может сделать город устойчивым, согласно закону сохранения энергии. Подобный механизм имеет место в Китае, и, хотя он и может замедлить урон неустойчивой системы, он не способен сделать ее устойчивой. Продовольствие, импортируемое в город, становится человеческой энергией, и городское население использует часть этой энергии для дыхания, кровотока и поддержания своей жизни. Они выделяют лишь часть от нее в качестве отходов. Поэтому с каждой итерацией цикла, на “ферму” возвращается все меньше энергии, чем было первоначально, так что система будет по-прежнему экспортировать экологическое здоровье земли для поддержания жизни города.
Эти факторы как раз подчеркивают, а не изменяют наше определение города. Они свидетельствуют о фундаментальных проблемах города, и также что он не может стать устойчивым. Деревни, безусловно, предлагают пример для нашего будущего, но деревни во многом отличаются от городов. Кроме того следует отметить что то, что Рон называет “тем, что обеспечивает ‘хорошее имя’ цивилизации, как сложны инструменты и городская культура” не возникают исключительно в цивилизации, так что мы не должны от них отказываться. Хотя примитивные технологии и отдают предпочтение изящности вместо сложности, результатом этого обычно являются более эффективные орудия. Но большинству из нас будет не хватать городской жизни: шанса встретить множество новых людей, принять участие в беспокойной и бурной городской жизни. Вместо этого, у примитивных сообществ будут фестивали и ярмарки, в которых будут участвовать племена со всего региона. На них будут происходить торговля, знакомства, свадьбы, для этого будут создаваться небольшие города на несколько дней, пока они не начнут оказывать свое длительное негативное воздействие. Эти своего рода флеш-мобы городской жизни устанавливают баланс между нашими потребностями массового взаимодействия и экологическим (и психологическим) влиянием подобного взаимодействия. Даже если мы будем игнорировать экологические последствия, многие из нас устанут от постоянной суеты городской жизни и, в конечном итоге, будут искать уединения, чтобы отдохнуть от нее. Фестивали предоставляют нам все, что мы больше всего любим в городах, не разрушая при этом землю, которая дает нам жизнь.

Читать далее...

Новые скифы – «вещь-которая-так-нужна»

7 ноября, в годовщину Октябрьской революции, в Санкт-Петербурге, в Гранд Отеле Эмеральд состоялась манифестация культурного фронта «Новые Скифы». Скифское движение поэтов и революционеров возникло в России в 1917 году.

Читать далее...

Скифские песни Саксафара

Первая песня

Читать далее...

Кочевники, мир-империи и социальная эволюция

Введение

Читать далее...

«Скифство» и «номадизм»: скифы, цыгане, казаки

Скифский сюжет. Часть VI

Читать далее...