Джаннет Селимова – народная артистка Азербайджана, театральный режиссер, основатель и художественный руководитель Бакинского камерного театра. Можно с полной уверенностью сказать, что Селимова живет театром, тонко чувствуя всю его непростую философию. Джаннет ханум точно знает, как привлечь и удержать внимание зрителя, изучив его психологию за долгие годы работы в театре.
— Как вы считаете, для чего зрители сегодня посещают театры?
– Я считаю, что театр – это сейчас единственный вид искусства, в котором сохранилось живое общение. По телевизору вы общаетесь с пластмассой, ваше мнение, ваша реакция им абсолютно безразличны. В кино то же самое, нравится вам или не нравится, плачете вы или смеетесь, всем кто там, на экране, безразлично это. А театр – единственный вид искусства, где сохранилось живое общение.
К примеру, вы пришли на спектакль, вдруг вы закашляли, у актера сразу поменялось настроение, он понял, что он вас не “захватил”. Или, наоборот, вы замолчали, затаив дыхание, и актер понимает, что он этот зал “взял”! Вы смеетесь – ему радостно, вы плачете – он ощущает ваши слезы.
Вы управляете тем, что происходит на сцене! Вы знаете, не каждый зритель это понимает, но инстинктивно в зрителе, который пришел в зал, это сидит. Я сужу об этом потому, что иногда смотрю, как проходят наши детские спектакли, и очень часто приходят школьники-“бандиты”, мальчишки, целым классом, в котором все чем-то объединены, им не столько важна сцена, сколько общение между собой. Им хочется доказать, что они цари в этом зале. Понимаете, они же не знают природу театрального искусства, но инстинктивно это чувствуют.
Иногда им хочется показать свое презрение к тому, что происходит на сцене, они шумят, и никак невозможно их успокоить. Иногда, что-то на сцене такое происходит, что они вдруг пугаются, замирают и слушают. Они понимают, что теперь сцена ими управляет. Я считаю, что пока живо в нас это живое начало, театр будет востребован, будет существовать, несмотря на то, что сейчас и телевидение, и интернет, и DVD, все что угодно есть, тем не менее, живое искусство театра никто не заменит.
Но мы обязаны считаться с тем, что мы перестали быть единственными. Вы знаете, раньше был только театр, кинокартины выходили только пять раз в год, и их можно было увидеть лишь в кинотеатре, не было интернета, телевидения. Сейчас это все есть, и мы обязаны с этим считаться, теперь конкуренция за внимание зрителя обострилась, это надо принимать во внимание. Теперь все зависит от нас.
— А нужно ли в жизни что-то периодически менять, как вы думаете?
– Вы знаете, у йогов есть такое учение – каждые 12 лет, для того, чтобы сохранить молодость, долголетие, необходимо полностью меняться. Прежде всего, менять свое имя, потом место проживания, профессию, семью, все начинать с нуля, так, словно ты вчера только родился. Будто это новое место, я не знаю этого города, не знаю, куда пойти, как себя прокормить, на какую работу устроиться. Мое имя уже другое, у меня нет семьи, мне надо, чтобы в моем доме кто-то был…
И так каждые 12 лет! Йоги считают, что это полностью обновляет организм, обновляет способность человека приспосабливаться, активизирует все резервы человеческого организма, что необходимо людям. А когда мы долго сидим на одном месте, мы обрастаем болячками, мозолями отношений, которые уже сложились.
Поэтому я считаю, что менять что-то надо, хотя лично я отношусь к консерваторам. Сама я практически не меняюсь. Единственное, что я позволяю себе обновлять, – это круг чтения, круг познаний. Вот знания, это то, что у меня обновляются каждый день, а без всего остального, привычного, я себя не мыслю. Не мыслю себя без этого города, без этих улиц, без моих горячо любимых людей. Для меня поменять это все было бы большой трагедией.
Но, тем не менее, в этом учении йогов я признаю истину – своя правда в этом есть, но лично ко мне это неприменимо.
— Что значит свобода для творческого человека? Вы всегда чувствуете себя свободной в своем творчестве?
– Свобода заканчивается там, где начинается свобода другого человека, т.е. абсолютной свободы быть не может. Об этом я ставила мой любимый спектакль “Эзоп” по пьесе Гильермо Фигейреду. Когда Эзопу, а он был рабом, предоставили свободу, он вдруг понял, что все равно не свободен. Он не свободен от любви к женщине, которую безумно любит, не свободен от законов этого мира, с которыми надо считаться, если ты в нем живешь. Так, когда его поставили перед выбором, он ответил, что предпочитает смерть. Почему пьеса называется также “Лиса и виноград”, – потому что, согласно басне Эзопа, лиса увидела виноград, но не смогла его сорвать, и чтобы как-то утешиться, сказала себе, что он еще зеленый (улыбается). И Эзоп говорит: “Эта жизнь для меня не зеленая, поэтому я предпочитаю смерть”.
Что касается свободы творчества, то наша режиссерская свобода имеет много ограничений, которые ставит перед нами автор. Это, прежде всего, ограничения, которые ставят нам условия мира, в котором я существую. Например, одно дело, я ставлю спектакль на Бродвее, где мне на постановку дают миллионы, другое дело, я ставлю спектакли в театре, где очень ограниченные финансовые возможности. Одно дело я ставлю спектакль, где оплата актеров очень велика, и поэтому я могу объявить всемирный конкурс, другое дело – я ставлю спектакль с теми актерами, которые у меня есть, и я должна найти с ними общий язык, я должна в них родить и Роберта Де Ниро, и Джину Лоллобриджиду, или кого-то еще. Вот такие условия!
Однако мне иногда кажется, что даже, предположим, Джеймс Кэмерон, который имеет миллионы на постановку фильма, тоже, наверное, имеет какие-то свои ограничения. Эти ограничения касаются, прежде всего, вкуса зрителя, с которым он обязан считаться. Может быть, ему хочется поставить какую-то невероятно тонкую, умную вещь, а продюсеры говорят – нет, зрители это не купят, ставь вот это. И он это ставит, учитывая вкусы и предпочтения зрителей.
Значит, на мой взгляд, в нашем творчестве абсолютной свободы быть не может. Я честно скажу: может быть, поэты, художники, композиторы могут жить на черном хлебе, писать в стол. А мы не можем писать в стол, потому что мы зависим от живого зрителя, если нет зрителя, наше искусство бессмысленно, поэтому в творчестве режиссеров абсолютной свободы быть не может.
Но у меня она есть, в тех пределах, которые мне предоставлены. У меня есть моя группа, спектакли, и то, что я хочу сказать средствами этого автора, этой группы, этого художника, этого композитора, я могу выразить, если во мне есть достаточно профессионального умения.
— Вообще, вы готовы к любой реакции на поставленный вами спектакль?
– В принципе, в мою профессию входит обязанность, учитывать реакцию зрителей. Она предсказуема, в какой-то степени, но процентов на 70. Чем профессиональнее режиссер, тем лучше он знает своего зрителя. Он знает, что в этом месте он, наверное, засмеется, в том, скорее всего, заплачет. Есть такая предсказуемость.
Но, в принципе, зритель всегда готовит нам сюрпризы, обычно публика на публику не похожа. Вы знаете, иногда бывает такая хорошая публика, что просто хочется каждого зрителя расцеловать. Иногда бывает зал – как тяжелый камень, его очень трудно сдвинуть с места. Я всегда говорю своим актерам, они уже знают это правило, что каждый спектакль – это война. Война театра со своим зрителем. Кто победит? Если победили мы, значит зритель, покорен, он во власти нашего спектакля, аплодирует и смеется. Если же зритель кашляет, уходит из зала, не аплодирует, выходит разочарованный, значит, победил зритель, мы не смогли дать ему то, что хотели.
— Вы можете сказать, что всегда знаете, чего хотите?
– Вы знаете, конечно, когда я беру пьесу, то всегда знаю, что я хочу ею сказать. Если мне нечего сказать, я эту пьесу не беру. Может, это будет слабая пьеса, но я придумаю и сумею воплотить то, что я хочу ею сказать. Но, иногда материал преподносит сюрпризы. Ты начинаешь работать с одной точки зрения и, особенно если это Шекспир, Достоевский, Чехов, в процессе работы всегда открываются какие-то новые глубины, ты погружаешься в них и открываешь себе новые миры.
— Это в работе, а в жизни?
– Моя жизнь так примитивна в этом плане. Я всегда хочу одного – работать и время от времени отдыхать от работы (улыбается). Вот и все.
— Вам посчастливилось работать во многих театрах, где ощущали себя наиболее комфортно?
– Я работала практически во всех театрах города Баку, и во всех этих театрах один закон. Он такой простой, состоит всего из пяти букв, этот закон называется УСПЕХ. Вы знаете, это очень суетный, неправильный, может быть, закон, ведь все хотят успеха. Да, мы, работники театра, – суетный народ. Недаром нас всегда хоронили на не освященной земле – актеров театра всегда хоронили за оградой кладбища. Великий Мольер был похоронен за оградой кладбища…
Если у тебя есть успех, тебя все обожают, любят, носят на руках, мечтают с тобой работать. Если его нет, тебя все ненавидят, строят препоны, интриги, не хотят с тобой работать. Актеры по своей психологии везде одинаковые, и мне кажется, если тебе есть, что сказать, у тебя есть хороший материал и есть, на кого рассчитывать, то в любом театре тебе будет комфортно работать.
— А вы любите прислушиваться к советам окружающих?
– Очень люблю, но смотря к каким. Понимаете, есть люди, которым я доверяю, есть люди, которые мне что-то говорят, и я чувствую, что в их словах есть доля правды, даже если она очень горькая и неприменимая для меня, но я принимаю это во внимание и прислушиваюсь.
Бывают люди, у которых я сразу прочитываю их цель и задачу – зачем они это говорят. Даже когда очень хвалят, я пропускаю мимо ушей, понимая, что это мало соответствует истине. Я всегда понимаю, зачем хвалят и зачем ругают, но всегда выслушиваю до конца и благодарю. В принципе, я – человек открытый для чужого мнения, мне всегда оно интересно.
У К.С. Станиславского есть гениальный совет молодым, которым я руководствуюсь всю жизнь: “Молодые актеры! Бойтесь ваших поклонниц! Ухаживайте за ними, если угодно, но не говорите с ними об искусстве! Учитесь вовремя, с первых шагов слушать, понимать и любить жестокую правду о себе! И знайте тех, кто вам поможет все сказать. Вот с такими людьми говорите побольше об искусстве. Пусть они почаще ругают вас!”
— Какова ваша оценка юного зрителя на сегодняшний день?
– Я вам так скажу: сегодня зритель более продвинутый, вы не найдете ребенка, у которого нет мобильного телефона. И нам надо бороться не только за внимание ребенка, но еще и переиграть мобильник, который у него в кармане, потому что туда приходят смс-ки, на которые он должен ответить, и миллион других всяких развлечений. Значит, мы должны так играть, так работать, чтобы он оторвался от телефона. Удается ли нам это? Не всегда.
Недавно я была за границей, даже там я заметила, что люди платят большие деньги, в залах аншлаг, но зритель все равно отвлекается на мобильник. Это реальность нашего времени, с этим надо считаться (улыбается). Отличие только в этом. А так дети всегда дети, им хочется громко смеяться, сопереживать, влиять на происходящее на сцене. Вряд ли, когда ребенок смотрит телевизор, он может сказать зайчику: “Не ходи туда, там тебя съедят!”, потому что понимает, что его не услышат. А. находясь в зале, они всегда реагируют, кричат, отвечают, когда их о чем-то спрашивают актеры, радостно, хором. Дети всегда очень хотят влиять на события.
— А для кого все же сложнее поставить спектакль – для детей или взрослых?
– Вы знаете, это зависит от того, какую аудиторию вы лучше знаете. У нас существует такое разделение: вот этот режиссер хорошо работает на детских спектаклях, у него уже своего рода ярлык детского режиссера, а тот режиссер только для взрослых хорошо ставит и т.д. Это неправильно, хотя знать психологию ребенка и взрослого режиссер обязан. Я обожаю детей, и все, что я могу делать для них, делаю с любовью, поэтому стараюсь не очень их пугать, больше веселить, вносить больше доброты. Но современный юный зритель очень любит страхи, жестокость, надо учитывать, что это заложено в их психологии.
— Вы являетесь основателем Камерного театра. Почему решили его создать?
– Это самые счастливые годы моей жизни, потому что идея Театра-Дома была воплощена в этом Камерном театре. Это был большой дом, большая семья. Я ставила там то, что очень волновало ребят и меня, и у меня не было ограничений, за что я невероятно благодарна руководящим органам Камерного театра. У нас было полное взаимопонимание, я приходила туда, как в свой дом. А театр должен быть домом, потому что наше творчество не ограничивается конкретными часами репетиций. Мы в нем живем все время, мы можем с утра до ночи работать над ролью, над пьесой, над спектаклем, это очень тесное общение.
У нас были общие праздники, дни рождения, поездки, великолепные гастроли по России, Ирану, Турции. Там был репертуар, за который я отвечала на сто процентов, который, на мой взгляд, очень точно был сориентирован на определенного зрителя, и этот зритель у нас уже был.
Зулейха Исмайлова