25 ноября 2016 в столице Кубы Гаване на девяностом году жизни скончался кубинский революционер, государственный, политический и партийный деятель Фидель Алехандро Кастро Рус. Знаковая фигура для всей Латинской Америки, он правил чуть меньше полувека «островом Свободы» и стал известным практиком для всего антиамериканского движения на континенте. Его смерть ознаменовала завершение второго огромного этапа латиноамериканского самоопределения и предвестником угасания всей политико-тектонической активности, которая пробуждала Южную Америку как отдельную, в хантингтоновском смысле, цивилизацию.
Главная нерешенная до сих пор проблема континента заключается в том, что существует огромный разрыв между теми народами и цивилизациями, что сложились на нем к сегодняшнему дню, и теми, что создали свою культуру до прихода европейцев. Разрыв прежде всего в антропологии, а следом за ним – в политике, экономике, историческом мироощущении. Само его наличие означает, что любой тип суверенитета, какой бы ни был выстроен в Латинской Америке (политический, экономический, политэкономический, военный, историософский, культурный), должен опираться либо на реликтовые традиции индейских цивилизаций, преломленных и адаптированных так, чтобы отвечать сложившейся геокультуре, — геокультуре прав человека, капитализма, международного сотрудничества, — либо на основании уже готовых западных моделей в той же политике, экономике или философии. Либо на причудливом их синтезе. Например, как встраивание традиционно оправданного производства кокаина в Боливии в товарно-денежные, производственные и рыночные отношения сегодняшнего англо-американского дня.
Первый путь всегда означал противодействие мейнстриму. Традиции аборигенов-нехристей, обильно приправленные каннибализмом, человеческими жертвоприношениями и тривиальностью изощренных пыток в европейском сознании не выглядят ни современно, ни достойно. Многие политики континента, особенно те, что позиционировали себя как люди «из народа», вживались в индейский стиль и даже принимали участие в традиционных праздниках и забавах, но никогда на полном серьезе не провозглашали политику в пользу индейцев, по образцу индейцев и т.п. Даже в самых современных адаптациях латиноамериканская старина выглядит пещерно и годится только для тонкого троллинга внешних игроков.
Второй путь в целом звучит так: если мы не хотим жить как орбитальный сателлит по отношению к ядерным цивилизациям Испании, Португалии, Великобритании или США, и не можем сформулировать свою собственную цивилизацию, то мы можем найти в тех же цивилизациях такие идейно-политические активы, которые сделают невозможным дальнейшую глубокую интеграцию, а в параллаксе между этими точками зрения возникнет небольшое пространство, которое мы сможем назвать собственным суверенитетом.
Многие активисты латиноамериканской самобытности, среди которых был и Кастро, чувствовали, что они – не то же самое, что и Европа. Их государственность может быть написана на языке европейских народов, но это не то же самое. Россия также во многом написана языком европейской философии, европейской политики и европейской экономики, но политика, идеология, экономика и философия разворачиваются в мире вещей и языка, а не в мире ощущений и интенций. Мы можем чувствовать, что что-то другое, но не иметь возможности это выразить, или выражать это невразумительно, недостаточно или неубедительно. Цивилизация это что-то, что проговорено и то, что записано. Сегодня мировые языки – это языки цивилизационных центров. Они первыми обрели алфавит: фонетический или иероглифический, не существенно.
Если цивилизация это язык и проговоренное, то задача латиноамериканских деятелей заключается в том, чтобы выразить латиноамериканское в готовом языке, но не в том же самом, в каком это делают американцы или испанцы.
Симон Боливар, Франсиско де Миранда – все партизаны латиноамериканского становления первого этапа это прекрасно понимали. Если бороться с колониальной эксплуатацией языком колониальной эксплуатации, то ничего не получится, сложно будет объяснить, почему по отношению к тому-же-самому такое же то-же-самое должно находиться в сепаратном состоянии. Если мы все русские, то зачем нам делить Россию на семь русских государств? Если у нас демократия и у вас, то почему ваша должна быть какая-то суверенная? Если у нас под Белградом сербская земля и Косовский край тоже сербская земля, то с чего вдруг нас должна разделять граница? – все это вопросы из этой же самой категории. Необходим другой язык, которым различие будет объяснено и разделение принципиализировано.
Миранда искал этот новый язык в Великобритании, во Франции и даже в России, где стал полковником императорской армии. Ему подходило любое европейское неиспанское, чтобы решить эту важную задачу.
Это же делали и борцы второго этапа в XX веке, переняв не идеи, но метод. Социализм – европейское неанглоамериканское. Поэтому он взят на вооружение Фиделем Кастро и Че Геварой. Взят на вооружение как язык, а не как политическая идеология. Это же подходит ко всем сферам, где люди пытаются выразить свое латиноамериканское. Борхес становится писателем и философом когда смог свои импульсии выразить на языке европейцев. Семья уехала в Европу на каникулы и не смогла вернуться обратно из-за Первой мировой войны. Его отец таким не становится, хотя был талантлив не меньше. Для мира Борхес-отец – просто самый талантливый писарь на деревне. Но Борхес-сын – мировая величина. Державы бьются за то, чтобы отвратить его от латиноамериканского. Орден Альфонса X Мудрого, испанский государственный орден, Превосходнейший орден Британской империи, Орден «За заслуги перед Итальянской Республикой», французский Орден Почётного легиона, Орден «За заслуги перед Федеративной Республикой Германия». В лучших традициях симуляции язык-знак вроде бы подменяет реальный источник этого знака, разрушает референцию.
В ту же сторону действуют латиноамериканские политики, традиционалисты и антиглобалисты. В Боливии площади посевов коки и производство кокаина неудержимо растут, а президент Моралис отказывается сотрудничать с США в борьбе с наркобизнесом, объясняя эту проблему вопросами конкуренции в экономики в лучших традициях Адамса или Маркса. Или субкоманданте Маркос, левый радикал из мексиканского штата Чиапас. Он мог бы стать очередным шутом гороховым, недовольным политикой современного государства-члена уважаемого ООН, если бы не объяснял альтеревропейским языком свою борьбу за права народа. Борьбу, объясненную в правовых и политических терминах Джона Локка и Монтескье.
Фидель Кастро был человеком, доведшим до совершенства контрязык, поставленный на службу поисков латиноамериканского. Он не сформулировал Кубу как кубинское или Кубу как латиноамериканское, но он оторвал ее от орбиты американского, в зазоре между двумя этими точками утвердив кубинский суверенитет. Возможно, энтузиасты третьего этапа справятся лучше и реализуют мечту Хантингтона о южноамериканской цивилизации, но именно Кастро, строивший на плечах титанов латиноамериканской интеграции – Боливара и Миранды – послужит титаном для них.