Земля и Воля (Географический детерминизм и архетипические характеристики русского этноса)

Представление о географическом детерминизме ввел в науку еще Шарль Луи Монтескье. Правда, детерминизм Монтескье имел явную механистическую направленность – подразумевалась прямая зависимость между географическими характеристиками среды, в которой обитал данный народ, и его конкретным социально-экономическим бытием. В частности, Монтескье полагал, что государствам, обладающим обширными территориями, свойственно автократическое (имперское или монархическое) правление, а государствам с малыми территориями – правление республиканское.

Это было вполне в духе механистической природы раннего европейского рационализма, опиравшегося на «принцип Лапласа» о том, что «вселенная исчислима»: точно определив параметры нынешней ситуации и зная законы, по которым развивается мир, мы так же точно можем вычислить все его последующие состояния.

Более перспективной, на наш взгляд, являлась точка зрения Гердера, который полагал, что климат (география) «не принуждает, а благоприятствует». То есть, геосубстрат не определяет конкретные формы социально-экономического бытия, а лишь задает среду, где проявление тех или иных качеств народа более вероятно.

В наше время в связи с явным смещением акцентов к социальным и политическим координатам, географические, а также чисто биологические основы национального бытия отошли на задний план. Обычно их во внимание не принимают. Вместе с тем, они никуда не исчезли. Даже исходя из самых общих соображений, понятно, что начальный этногенез разных народов происходил в разных, сильно отличающихся природных ландшафтах: лес, степь, горы, пустыня, тундра, что, естественно, порождало разные типы хозяйствования и общественных отношений. Это, в свою очередь, отбиралось и фиксировалось культурой, концентрировалось в нормах морали, в поведенческих стереотипах и – из поколения в поколение – воспроизводилось традицией.

В общем, разные биогеоценозы акцентировали и закрепляли разные качества этносов. Таким образом складывался национальный характер, выражавшийся далее в специфических формах экономики, социума и власти.

Таков общий посыл. А теперь попытаемся определить, как конкретная «географическая основа», геоклиматическая среда сформировала архетипические черты русского этноса.

2

В литературе уже не раз отмечалось, что одним из важнейших факторов, повлиявших на специфику русской этничности, является вегетационный цикл.

«В средней, северо-западной  и северо-восточной европейских частях России, где в древности проживали русские, природно-климатические условия характеризовались коротким теплым летом и достаточно продолжительной зимой. Эти условия вынуждали напряженно трудиться в летние месяцы (по сути пять месяцев) и вести размеренный и расслабленный трудовой  образ жизни в зимнее время (почти семь месяцев)»1. Короткий вегетационный период, не позволявший, как в южных культурах, снимать до трех урожаев в год, обусловливал взрывной (героический) характер работ: бурное лето и долгое расслабленное бездействие в осенне-зимний период, что сохранялось вплоть до советского времени, где данная деятельностная особенность выражалась идеологемой «битва за урожай».

То есть сам характер труда был в русском этническом бытии резко поляризован: труд был ориентирован на подвиг, на героическое свершение, а не на планомерную повседневную деятельность.

Другим фактором, поддерживавшим эту русскую архетипическую черту, было сочетание малопродуктивных земель с холодным климатом. Плодородные почвы степной и лесостепной полосы вплоть до XVI – XVII веков были недоступны для земледельческого освоения из-за соседства с сильными кочевыми народами. Большую часть центральных великорусских земель составляли подзол и суглинок2. Вместе с тем холодный континентальный климат, поскольку Россию, в отличие от Европы, не омывает теплый Гольфстрим, ощутимо повышали стоимость производства: в него закладывались дополнительные расходы на одежду, строительство, питание, отопление3. Если же к обязательному «климатическому налогу» добавить еще и «транспортный», связанный со стоимостью более длинных по сравнению с Европой коммуникаций, то можно сделать вывод, что каждое хозяйственное действие давалось русскому человеку несколько большей ценой и требовало от него больших усилий, чем от европейца.

Постоянное жизненное сверхнапряжение, мобилизация всех человеческих сил и средств являлись русской исторической нормой.

Показательна в этом смысле разница нормативного мироощущения России и Запада. Когда западному человеку плохо? Когда все вокруг плохо: не обустроено, не расчерчено, непонятно, как жить. Когда плохо русскому человеку? Когда все вокруг хорошо: расчерчено, обустроено, как жить абсолютно понятно. И – когда в жизни нет места для героического свершения. Отсюда феномен русской тоски, якобы беспричинной, возникающей как бы из ничего, что зафиксировано и в западной, и в русской литературе.

Архетипической чертой русского этноса является не действие, а деяние, ориентация не на мелочный быт, а на героическое бытие, и это опять-таки зафиксировано русской культурой, в которой деяние (подвиг, свершение) имеет, как правило, положительную оценку, в то время как действие, особенно бытовое, особенно связанное с накопительством, как правило – негативную.

3

Еще одной особенностью русской исторической географии, несомненно повлиявшей на позднейшую специфику национального, являлось наличие на востоке и юго-востоке русского этнического ядра больших территорий, не имевших ни плотного инокультурного населения, ни сильных государственных образований.

В связи с этим ряд авторов полагает, что именно необозримость русских пространств, позволявших длительное время осваивать все новые и новые сельскохозяйственные угодья, объясняет более поздний, чем в Западной Европе, пере­ход от подсечно-огневого земледелия с характер­ной для него непрочной оседлостью к земледелию пашенному, основанному на севообороте, а потому – замедленное формирование русского/российского государства, а также – долгое сохранение в России неэффективной общинной собственности4,5.

Более того, отсутствие на Востоке сильных соседей породило естественную экспансию русских в том направлении, что, с одной стороны, в течение многих веков поглощало пассионарное население, а с другой – способствовало воспроизведению на «пустых территориях» архаических социальных структур. Если Европа, где на рубеже XVI – XVII веков свободных земель уже не осталось, перешла к интенсификации производства, к освоению капиталистических хозяйственных форм, то Россия еще длительное время шла экстенсивным путем развития, осваивая Юг и Восток.

Заметим, что аналогичная модель была воспроизведена и в постперестроечную эпоху: в странах, где индустриальные ресурсы закончились, начался переход к постиндустриальному производству, Россия же, где нефти, газа, металлов было еще достаточно, двинулась по пути экстенсивной сырьевой экспансии6.

Это, на наш взгляд, породило такую архетипическую черту как антиномичность русского этноса, о которой писал Николай Бердяев7, то есть склонность к крайним, диаметрально противоположным формам существования, наличествующим одновременно.

В данном случае это способность русских непрерывно воспроизводить реликтовые формы общественного бытия, такие как общинность или авторитарная власть, а с другой – способность «бросить все», отказаться от «старого мира», уйти к новому небу, к новым неизведанным землям.

Заметим, что поляризованность форм труда, о которой мы говорили выше, – тоже ярко выраженная антиномия. То есть, оба архетипических качества дополняют и усиливают друг друга.

Антиномичность русского этноса, порожденная, как нам кажется, его исторической географией, это тот экзистенциальный источник, который продуцировал затем множество следствий и в бытовой, и в социальной, и в политической сфере.

4

Следующий географический фактор можно определить как «степной».

Следует подчеркнуть, что и Россия, и Западная Европа пережили в своей истории один и тот же период «нашествия варваров». В Европе это были норманны, сарацины, мадьяры. В Древней Руси – это те же норманны, но еще – хазары, печенеги, половцы и монголы8.

Однако здесь наблюдались и существенные различия.

В Европе данный период закончился в основном уже в XI веке8, когда варвары осознали, что экономически выгоднее взимать постоянную ренту в виде дани или налогов, нежели грабить и убивать, и начали образовывать стационарные государства. В России же этот период длился до первой половины XVI века8, разница с Европой почти в пятьсот лет, и кроме того имел особую «степную» специфику. Традиции «степной войны», в отличие от «варварских войн» Европы, требовали уничтожения всего рода, то есть уничтожения или изъятия (увода в рабство) всего мужского, женского и даже детского населения, с тем чтобы не выросло поколение, способное отомстить. Эти традиции опустошительных степных набегов сохранялись и в тот период, когда Орда уже перешла в основном к взиманию дани с русских земель, и продолжались, в частности со стороны крымских татар, вплоть до XVIII века.

Россия платила «военный налог» гораздо больший, чем Западная Европа, и уплата налога, тормозящая экономическое развитие, продолжалась здесь значительно дольше.

Кроме того, степной характер войны ставил под угрозу само существование этноса, каковая угроза перед западно-европейскими этносами практически не возникала.

Ответом на этот вызов было формирование русским этносом мощного социального оператора – тиранической власти – способной к мобилизации всех ресурсов, необходимых для выживания.

Заметим, что концентрация государственной власти вплоть до монархического абсолютизма – процесс совершенно естественный, характерный также и для Европы, но Россия прошла этот путь гораздо быстрее и сама концентрация власти была гораздо сильнее, чем в европейских странах.

Данная историческая ситуация породила целый ряд принципиальных архетипических черт.

Во-первых, это сакрализация власти: безусловный приоритет государственных интересов над личными. Причем оформлено это было идеологемой служения: гражданин в России независимо от сословия имел не договорные отношения с государством, как это было на Западе, а служебные, безусловные, то есть мог быть призван к исполнению долга без ограничения срока и в любой момент.

Во-вторых, это коллективизм. Поскольку война в России изначально была онтологическим вызовом, речь шла о существовании этноса, постольку она стала общенародным делом. Профессиональная армия в России возникла достаточно поздно, исторически военную силу России в значительной мере представляло народное ополчение. Коллективизм стал в России доминирующей формой общественного бытия.

И в-третьих, эта ситуация породила такое явление как массовый героизм. Европейские войны не были онтологическими: борьба там шла в значительной мере за славу, за власть, за перераспределение средств. Видимо, потому в Европе и возник феномен «почетной капитуляции»: военачальник исчерпав все имеющиеся ресурсы, мог сдаться противнику. В русском национальном сознании это было исключено. Русский солдат, офицер, военачальник сдаться не мог – это почти однозначно расценивалось, как предательство.

5

И наконец, «русская география», как нам представляется, непосредственно повлияла на специфику русской национальной идентификации.

Выражается это в следующем. Русский этнос, в отличие от многих других, никогда не имел сугубо этнической идентичности: он всегда был включен в идентичность более высокого уровня.

Данный факт заметен уже в период Древней Руси, где специфика «русскости» имела не столько этнический, сколько теллурический (территориальный) оттенок. Русскость определялась через принадлежность к единой земле, что достаточно убедительно выражено в летописных источниках: «… откуду есть пошла Руская земля… откуду Руская земля стала есть»9, «О Русская земля! Уже ты за холмом»10, «Слово о погибели Русской земли»11… Заметим, что никаких аналогичных сказаний о «земле английской», «земле французской», «земле голландской» и т.д. и т.п., насколько известно, в соответствующих летописях не существует. Теллурическая (земельная) идентичность – особенность начального русского этноса.

В московский период – это была московская идентичность: учитывалось прежде всего подданство (политическое гражданство), а конкретная национальность особого значения не имела. В имперский и советский периоды наличествовали, соответственно, имперская и советская идентичности – этническая принадлежность также отходила на задний план.

Такая специфика идентичности поддерживалась еще одним обстоятельством. Вопреки общепринятым представлениям русские никогда не были многочисленным народом: вплоть до XIX столетия численность населения России была существенно ниже, чем в ведущих западных государствах, и значительно уступала совокупной численности европейцев.

Приведем для сравнения следующую таблицу12.

(население в млн. чел):

 

Годы

Россия

Франция

Италия

1000

5,3

6.5

7

1500

5,6

18

11

1600

10-11

20

12

1700

11-14

21

13

1800

38

28

17

1900

133

40

32

 

Это, заметим, при огромных пространствах расселения русского этноса.

Удержать большие пространства можно было либо военной силой – и такое направление реализовали колониальные империи европейских стран: Британская империя, Голландская империя, Португальская, Испанская, Бельгийская империи, либо за счет идентификационного единства колоний и метрополии, то есть за счет включения колониальных народов в общий имперский народ.

Этим принципиально иным путем пошла Россия, где, во-первых, считались нормой межнациональные браки, как для высших, так и для низших сословий, а во-вторых, являлась нормой инкорпорация местных национальных элит в разряд властной имперской элиты.

Ни то, ни другое в европейских колониальных империях, в общем, не практиковалось.

Универсальность «русскости», субстратом которой служила начальная теллурическая идентичность и которая в этнософии выражалась как «всеединство» или «вселенскость»13, ее гражданский, в основном этатистский, и даже метафизический, а не этнический статус – это тоже архетипическая особенность русского этноса, порожденная, как нам представляется, спецификой его исторической географии.

6

В общем, если суммировать сказанное, то можно выделить, на наш взгляд, четыре фундаментальных черты русского этноса, имеющие «географическое основание»:

  • Склонность русского этноса к антиномичности – к предельным формам национального бытия, включающим в себя как инновации, так и архаику.
  • Склонность русского этноса к героическому деянию – к осуществлению больших экзистенциальных проектов.
  • Склонность русского этноса к коллективизму – к решению задач за счет совместных усилий, к приоритету государственных интересов над личными, общих над частными.
  • Склонность русского этноса к универсальности – к целостности национального и государственного бытия, гармонично включающего в себя множество этнокультурных форм.

Заметим, что все четыре архетипических вектора пересекаются, они резонансны, то есть взаимно усиливают друг друга, а все вместе образуют тот архетипический кластер, тот цивилизационный канон, «генетический код», который, как нам представляется, надо непременно учитывать при создании любых российских проектов.

Андрей Столяров

Писатель, аналитик.

Член Союза российских писателей,

эксперт Международной ассоциации «Русская культура».

 

Литература:

  1. Макропсихология современного Российского общества (под редакцией  А. Л. Журавлева, А. В. Юревича). – М.: Институт психологии РАН. 2009. С. 51.
  2. Нестеров Ф. Связь времен. Опыт исторической публицистики. – М.: Молодая гвардия. 1984. С. 22.
  3. Подробнее о влиянии климата на экономику России см.: Паршев А. П. Почему Россия не Америка. – М.: Крымский мост – 9Д, Форум, 2003.
  4. Гайдар Е. Особость России. XI-XX вв. // Вестник Европы № 15, 2005; См. также: Pipes R. Russia under the Old Regime. – London: Weidenfeld and Nicolson, 1974. Р. 4-6.
  5. Дольник В. Р. Непослушное дитя биосферы. – СПб. – М.: Петроглиф, КДУ, Паритет. 2007. С. 288, 293.
  6. Столяров А. Будущий огонь. // Нева № 8, 2009. С. 108 – 109.
  7. Бердяев Н. Душа России. // Бердяев Н. Судьба России. – М.: АСТ. 2005.
  8. Травин Д. У истоков модернизации: Россия на европейском фоне. – СПб.: Центр исследований модернизации. Европейский университет в Санкт-Петербурге. Препринт М – 19/10. 2010. С. 6, 12, 14 – 21, 38.
  9. Повесть временных лет. // Библиотека литературы Древней Руси / РАН. ИРЛИ. – СПб.: Наука, 1997. – Т. 1: XI–XII века.
  10. Повесть о походе Игоревом, Игоря, сына Святославова, внука Олегова. Перевод реконструированного текста Д. С. Лихачева. // Слово о полку Игореве. – Ленинград: Советский писатель. 1990. С. 72.
  11. Слово о погибели Русской земли. // Библиотека литературы Древней Руси / РАН. ИРЛИ. – СПб.: Наука. 1997. Т. 5: XIII век.
  12. Википедия. Статьи: Население Российской империи. Население Франции. Население Италии.
  13. О «всеединстве» как фундаментальной черте «русскости» писали многие авторы: Ф. М. Достоевский, Вл. Соловьев,  Л. П. Карсавин, Н. О. Лосский, и др.

 

По мтериалам научной конференции «Русское самосознание и пространство России»

Вам также может понравиться

Добавить комментарий

Ваш email не будет опубликован. Обязательные поля отмечены *

Вы можете использовать данные HTML теги: <a href="" title=""> <abbr title=""> <acronym title=""> <b> <blockquote cite=""> <cite> <code> <del datetime=""> <em> <i> <q cite=""> <s> <strike> <strong>